Кто-нибудь видел мою девчонку? 100 писем к Сереже
Шрифт:
черного цвета. Она там до сих пор черная. Вообще-то на
Правды почти ничего не изменилось: всё те же книжки, всё те же пыльные видеокассеты на полках в твоей ком-
нате. (Кто сейчас смотрит видеокассеты?) Только на всех
стенах висят твои портреты в рамочках. А за стеклами
книжных шкафов появились фотографии детей, рожденных твоими женщинами — от других мужчин.
Там есть и мои Ваня с Соней. О чем думают твои
родители, когда на них смотрят? О том, что эти дети
могли быть
родство — это больше, чем общая кровь, и потому что
в этих детях есть кусочек тебя. Мне там больно бывать.
Родители превратили Правду в какую-то мемориаль-
ную квартиру, а там давно уже пора сделать ремонт.
В том, с каким азартом ты тогда занялся жильем, была вера в наше будущее, в долгую счастливую жизнь.
Я недавно пересмотрела этот фильм Шпаликова
и поняла, почему он (по слухам) потряс Антониони —
это едва ли не самая отчаянная и безнадежная картина
о том, как дневной свет убивает ночную любовную
217
магию, как страх убивает любовь, как жизнь убивает
любовь, и о том, как любовь убивает сама себя.
(Вот и этим теперь не с кем поделиться.) Ты вил семейное гнездо. Мы вили гнездо.
Эпизод с возвращением из Америки и ограблением
квартиры на Васильевском мы замуровали в дальних
углах памяти.
Мебель закупили в комиссионке на Марата. Не
антикварную, конечно, а советскую или югославскую, самую дешевую. Шкаф и стол сами выкрасили черной
краской. Книжные полки — белой. Получилось неплохо.
Гостиная была одновременно и спальней, и столовой, и моим кабинетом. У тебя была своя комната — крошеч-
ная, но своя! Там стояли стол с пишущей машинкой (чуть
позже — с компьютером), телевизор с видиком, книжные
полки и — кровать. Всё чаще мы спали отдельно. Я плохо
реагировала на тебя, спящего рядом, просыпалась даже от
твоего дыхания. Не выносила намека на храп, заворачи-
валась в отдельное одеяло, отодвигалась к самому краю
дивана и обозначала водораздел. Когда появилась
возможность отложить тебя в отдельную комнату, я ею быстро воспользовалась. Поначалу тебя это обижало, но потом ты привык и перестал спорить. Секса стало
меньше, но запас черных чулок с подвязками и кружевного
белья регулярно пополнялся.
С моим Сережей и нашей попыткой спать вместе
произошла похожая история, только на ускоренной
перемотке. Мне нравилось просыпаться рядом с ним, целовать его, слышать его сонное: “М-м-м”. Но сплю
я с ним плохо, тревожно, просыпаюсь рано. Он тоже
не спит, боится пошевелиться и меня потревожить, встает, бродит по квартире. В конце концов мы стали
спать в разных комнатах. Сережу это задело, он считает, что между близкими
людьми возникает доверие, кото-рое позволяет расслабляться и спокойно засыпать
в объятиях друг друга. Ох, не знаю ничего про доверие.
Зато знаю, что, когда есть возможность спать отдельно, удобнее спать отдельно. По крайней мере есть шанс
выспаться. А может быть, я просто нервная эгоистка.
Какое счастье было жить в квартире с телефоном!
Невероятно! Можно кому угодно позвонить, обо всем
договориться заранее. Никаких неожиданных визитов, никаких сюрпризов. Свобода или зависимость? Какая
разница. Удобно.
Жизнь потекла спокойно и предсказуемо. Мы оба
читали лекции, писали статьи — тебе их заказывали всё
чаще и чаще, ты становился знаменитым критиком. Ты
работал для “Коммерсанта”, я тоже понемногу начала для
него писать — о питерских театрах. Почти каждый вечер
к нам приходили гости — то Трофим, то Мурзенко, то
Макс Пежемский. Он, называвший тебя “Николаевич”
и делавший стремительную карьеру, подпитывался твои-
ми идеями и твоей энергией. Ты не пил. Мне казалось, ты не страдал от этого и не искал вазу, чтобы в нее
пописать. Мы превращались в нормальную семью.
Но я больше не могла забеременеть.
А ты в глубине души не выносил ничего нор-
мального.
61.
19
219
сентября 2013
Сначала мы всё делали вместе, всё. Не бывало такого, чтобы кто-то приходил в гости ко мне, а ты ретиро-
вался бы в свою комнату. Или наоборот. Даже
в магазин мы часто ходили вместе.
Но постепенно наши жизни обретали отдель-
ность. Ты долго сидел на кухне — с друзьями или
учениками (в твоем случае это было почти всегда
одно и то же), а я уходила к себе — читать. Я шла
в театр — ты оставался дома, ссылаясь на то, что
театра выносить больше не можешь. На “Ленфильм”
или в “Сеанс” ты отправлялся почти всегда один, в театральной библиотеке или в Публичке я тоже, конечно, сидела одна. Я любила библиотеки, ты — нет.
В архивах ты быстро начинал задыхаться, тебе
необходимо было слышать живые голоса и видеть
жадные глаза.
Иногда я играла по ночам в преферанс. Ко мне
в квартиру на Васильевском приходили Трофим, Лёнька Попов и его приятель из “Коммерсанта” Миша
Каган. Ты пытался играть вместе с нами, но вполсилы, неохотно — карты тебя не увлекали. Я испытывала от
игры удовольствие, хотя никогда не была хорошим
игроком. Мне нравилась не столько игра ума, сколько
игра случая. К тому же мы играли на деньги, это было
опасно и азартно.
Мы сидели за “пулькой” на кухне иногда
до самого рассвета. Пили кофе, Трофим и Миша