Кто-нибудь видел мою девчонку? 100 писем к Сереже
Шрифт:
щения из Америки! Ты тоже не хотел об этом говорить.
Но мы оба знали, что это возвращение сыграло
в нашей жизни роковую роль. Ты никогда не употребил
бы слово “роковую”. Ну хорошо, а какую тогда?
За четыре месяца ты заработал в Америке 10 тысяч
долларов. В 1992 году это было целое состояние. При-
мерно половину из них мы везли с собой в Питер
с туманными планами как-то улучшить наше жилье,
“жить просторнее”. Другую половину потратили на
жизнь в Америке, на мои перелеты,
Ты обожал хорошую обувь, тщательно за ней ухаживал
и трясся над каждой парой. Купили по кожаной куртке
(тебе коричневую, а мне — черную), рубашки, футболки, туфли, плащи, юбки, блузки, свитера, уже
толком не помню что. Ну и очередной громадный
серый матерчатый чемодан с дешевой 14-й улицы.
А еще мы купили телевизор, музыкальный центр, продвинутый видеомагнитофон, какие-то супер-
наушники, множество видео- и аудиокассет. Всё самое
ценное, прежде всего аппаратуру, должен был везти
ты — все-таки ты летел не каким-то жалким
“Аэрофлотом”, а “Дельтой”, а там уж точно не украдут.
Мне достались одежда, духи, косметика, часть обуви, орешки, книжки и бумажки. Ничего особо важного.
Ты благополучно улетел. Кажется, даже позвонил
Брашинскому, когда добрался до дома. На следующий
день Мишка отвез меня в аэропорт. Мы обнялись:
— Пока, Каришонок, — сказал он. — Береги
моего братка.
210
Самолет нормально взлетел, но минут через сорок
по проходу забегали стюардессы, зажглись аварийные
лампочки, и капитан сказал, что мы возвращаемся
в JFK — из-за каких-то технических неисправностей.
Вскоре выяснилось, что у самолета не убрались шасси.
Было непонятно, насколько они повреждены и как нам
удастся сесть. Началась паника. Стюардессы разносили
лекарства, кто-то рыдал, кто-то молился. Меня удивило, что мужчины психовали больше женщин. Я оставалась
совершенно спокойной — почему-то была уверена, что
ничего страшного не случится и мы благополучно
сядем. Подумаешь, шасси! Не крыло же отвалилось.
Но приземление оказалось долгим и утомительным.
Мы несколько часов кружили над JFK, чтобы выгорело
всё горючее. Летное поле было уставлено скорыми
и всяческими аварийками с мигалками, что не способ-
ствовало душевному спокойствию. Когда мы наконец
сели, всех изрядно мутило.
Нас довольно долго держали в JFK, искали другой
самолет. Не нашли. Выдали ваучеры на еду и отправи-
ли в гостиницу при аэропорте. Мы провели там дня
полтора, пока не починили наш самолет. Многие отка-
зались на нем лететь — типа достаточно настрадались.
“Шасси, наверное, скотчем примотали”, — мрачно
пошутил
небритый дядька. Мне было всё равно,я хотела домой. Как назло, я никому не могла дозво-
ниться — ни Мишке, ни моим или твоим родителям
(было лето, все сидели на дачах). А у тебя телефона
не было. Только к концу первых суток я застала отца
и быстро сказала ему, что происходит.
Прилетела я с опозданием на два дня. Ты встре-
чал меня вместе с моим папой, бросился ко мне
и непривычно порывисто обнял. Несколько секунд
211
постоял, прижимая меня к себе. С черным лицом, с синяками под испуганными растерянными глазами.
Я решила, что ты психуешь из-за того, что мог меня
потерять. Любой психовал бы, разве нет? Ты что-то
говорил о том, как вы с папой приехали меня встречать
в Пулково и только там узнали о неполадках с самолетом.
Почти сутки вас держали в подвешенном состоянии.
Папа доехал с нами на автобусе до города, потом
пересел в метро. А мы с тобой поехали дальше —
к нам, на Васильевский.
— Иванчик, я должен тебе сказать... — начал ты.
— Что-то случилось?
— Нет. То есть — да... Нас обокрали.
— Обокрали? Как это?
— Залезли в окно и унесли почти всё, что
я привез.
— А как залезли? Кто? Когда?
— Боюсь, что это я виноват. Ты прости меня, ладно? Я идиот, дурак, козел. Но я так испугался за
тебя, что совсем не соображал, что делаю. Если бы ты
знала, как я себя ненавижу.
Сердце у меня упало. Я сразу всё поняла.
— Ты пил?
— Да. Прости меня. Я не мог вынести мысли, что
с тобой что-то случилось.
Я закрыла лицо руками. Мне казалось, что я сей-
час умру. Видеть тебя и говорить с тобой я не хотела.
Ты хватал меня за руки, пытался отнять их от лица
и заглянуть в глаза, что-то лихорадочно говорил.
У меня текли слезы сквозь пальцы, я могла только
мотать головой.
История произошла банальная. Ты вернулся, аккуратно разложил привезенные сокровища, встре-
212
тился с Трофимом и Мурзенко, отпраздновал свое
возвращение, не выпив при этом ни капли. Когда
пришел час Х, отправился меня встречать. Не дождав-
шись, весь на взводе от беспокойства, вернулся в ночи
домой. Дальше всё пошло по формуле, которую ты
вывел в статье про русское пьянство, — “разжигание
хаоса как способ изживания клаустрофобии”. На
улице перед домом ты встретил компанию молодых
парней: “Они были ужасно симпатичные, правда!”
Зацепился с ними языком, пригласил к себе.
Наверное, вы купили выпивку в ларьке, я уже не
помню деталей. Ты устроил для этих мальчишек свой
обычный моноспектакль. Хвастался привезенной
аппаратурой и американскими шмотками. Учил их