Кто услышит коноплянку?

Глава сороковая

Если и оставалось темное облако на Юлькином жизненном небосклоне в эти августовские дни, то это было невыполненное обещание, данное в больнице Кирееву. Она так и не позвонила Софье. Когда "мой угольщик верный", как Селиванова за глаза называла Федора, напоминал Юле о просьбе довезти ее до телеграфа, она, ссылаясь на занятость (Новиков при этих словах удивленно поднимал свои белесые брови), говорила: давай лучше завтра. Завтра все повторялось вновь. На самом же деле Юля каждый вечер проговаривала этот разговор. Она хотела и боялась его. В конце концов Селиванова не выдержала и пошла за советом к настоятельнице.

– Да ты у нас и впрямь настоящей православной становишься!
– искренне удивилась матушка Валентина.
– Вот уже совета спрашиваешь.

– А что, быть православным, значит, обязательно советоваться надо?

– Все-таки Селиванова не была бы собой, не задай она этого вопроса.

Настоятельница внимательно посмотрела на нее.

– Да как тебе сказать? И в этом тоже. Если же ты будешь слушать других еще и со смирением будет вообще хорошо, - ответила матушка Валентина. Потом добавила мягче: - Зачем, дочка, задаешь такие вопросы, ответы на которые еще не готова услышать? Юля смутилась.

– Извините, пожалуйста. Мне действительно ваш совет нужен. Вы - мудрая женщина...

– Остановись. Кто я - ни мне самой, ни тебе не известно. Вопрос задавай, а льстить мне не надо. Мой совет на сердце не ляжет - пойдешь к отцу Сергию. А что касается мудрости... Она, дочка, состоит не в том, чтобы говорить, а в том, чтобы знать время, когда стоит говорить.

– Вы только не подумайте, что я вам льстю... льщу, но это вы хорошо сказали. У вас в Задонске одни философы, наверное, живут.

Настоятельница вновь не выдержала и засмеялась:

– Это не я сказала, а авва Исайя.

– У меня есть друг, впрочем, вы его знаете - Михаил Прокофьевич Киреев. Вот бы им поговорить втроем.

– Кому им?

– Исайе, Кирееву и врачу вашему, Голубеву. Тот, когда меня увидел раненую, так сразу Канта стал цитировать, а Киреев ему помогал. Им бы авва сказал, что иной раз лучше помолчать. Матушка Валентина смотрела на Юлю и с радостью про себя отмечала, что девочка оттаяла. И это сочетание своеобразного юмора, по старой привычке еще направленного на то, чтобы "подколоть" собеседника, но в то же время уже незлого - с наивностью, присущей натурам чистым, создавало забавную "смесь". Разговаривать с этой девушкой было радостно, но, будучи опытной настоятельницей, матушка опять приняла строгий вид.

– Интересная мысль. Но, вообще-то, авва Исайя жил на Синае еще до того, как Русь христианство приняла. А теперь давай, выкладывай, с чем пришла... Уже через два часа Юля ждала, когда ее соединят с Москвой.

– Третья кабина, Москва на связи, - громко объявила телефонистка по селектору. В эту минуту раздался телефонный звонок и в квартире Софьи Вороновой. Вообще-то, Софья забежала домой на минутку - взять кое-какие документы для Иванова. Москва в эти дни словно обезумела. Ранее незнакомое слово "дефолт" повторялось всеми с утра до ночи. Софья могла себе позволить относиться к панике, охватившей людей, спокойно. Давний друг ее дяди, банкир с редкой для этой профессии фамилией Иванов, заранее предупредил ее о готовящемся обвале. И в знак уважения к памяти Владимира Николаевича взял на себя все необходимые хлопоты, чтобы деньги, вложенные Вороновой в его банк, не пропали. К тому же Софья хорошо помнила слова дяди о том, что золото, земля и предметы искусства никогда не подлежат инфляции. Земли у нее не было, а все остальное она имела.

А вот для той же Аллы наступили черные дни. Этим летом она расширяла свой бизнес и взяла приличную сумму в кредит. Разумеется, в долларах. Теперь Петрова ежедневно звонила и плакалась Софье, сетуя на несправедливость судьбы. Воронова сочувствовала подруге, но, если честно, ее гораздо больше занимала выставка работ Лизы, открывшаяся в "Белой розе" двадцать девятого августа. Когда-то один старый художник рассказывал ей о своем несчастье: его единственная выставка в Москве совпала с проведением в городе Олимпийских игр, а потому осталась незамеченной. Осталась незамеченной и выставка Лизы Бобровой. Так вначале думала Софья. Сославшись на непредвиденные обстоятельства, не пришли знакомые журналисты. Плакаты, с которых на людей смотрела красивая маленькая девочка, не привлекли внимание москвичей: их в эти дни занимали совсем другие проблемы. "Кто услышит коноплянку?" - так решила назвать Софья выставку. "Никто не услышит", - переживала она, видя, как за несколько минут до открытия выставки оставался пустым зал, где висели работы Лизоньки. Но и впрямь, что Бог ни делает- все к лучшему. Собрались те, кто знал и любил девочку. Пришли несколько робеющие Ира и Виктор, Софья Мещерская привела всю свою семью. Разумеется, первой помощницей Вороновой была Наталья Михайловна. С ней пришли сотрудники хосписа, в котором Котеночкина работала. К радости Иры, подошли и несколько девочек, подружек Лизы. Странное дело, будто не сговариваясь, все - от старика Мещерского до семилетней девочки Вероники - принесли с собой по две белых розы. Они клали их к большому портрету Лизы. Речей, разрезания ленточек не было. Забежавшая было на "огонек" юная журналистка, узнав, что фуршета не будет, быстренько удалилась. Из магнитофона звучали трели птиц, записанные на пленку. А в кабинете Софьи стояли стаканы с ананасовым соком любимым соком Бобренка. А потом вдруг стали приходить посетители. Входили тихо, читали написанную Вороновой аннотацию к выставке, смотрели на картины. Софья заметила, что, обойдя выставку, они опять подходили к портрету Лизы и долго всматривались в ее лицо... А на следующий день ко входу в галерею подъехал автобус. Привезли детей из какого-то подмосковного санатория. Видимо, элитного. Дети были нарядные, шумные, веселые. Но потом и они стали вести так же, как вчера вели себя взрослые. Стихал смех, дети вполголоса спрашивали друг друга, какая "птица" им понравилась больше, а потом подходили к портрету девочки, которая была их ровесницей. И долго смотрели в ее лицо. Молодцом оказалась Женя, секретарь Софьи. Она обо всем позаботилась заранее и вынесла детям стаканы с ананасовым соком, когда те собирались уже уезжать.

Минуло еще несколько дней. В огромной вазе, стоявшей на полу, все больше появлялось белых роз. Кто-то принес свечи и несколько иконок. Женя предположила, что это дети из воскресной церковной школы, приходившие вместе со своими учителями. А в книге отзывов появлялось все больше и больше записей. В конце каждого дня Софья прочитывала их. Иногда одна, иногда вместе с Ирой и Натальей, которые почти целыми днями находились в галерее. Читала и поражалась, какие теплые и задушевные слова находили люди... Некоторые даже писали стихи. Одна девочка, подписавшаяся "Маша из Химок", написала:

Коноплянку тот услышит, К людям кто любовью дышит.

Она петь для тех согласна, Кто живет легко и ясно.

Единственное, что огорчало Софью, - так это отсутствие Киреева. Она даже почувствовала что-то вроде легкой обиды на него. Ей казалось, уж Михаилу никак нельзя было не прийти в этот зал, где на самом видном месте висел киреевский двойник - коростель. И в то же время Софья очень хотела, чтобы Киреев оценил и ее работу - саму выставку. Вороновой было важно доказать Кире, что она не праздная богатая и легкомысленная дамочка, не скучающая филантропка, а...

– Задонск на линии, - услышала Софья вместо ожидаемого ею всхлипа Аллы.
– Говорите.

– Какой Задонск?
– удивилась Воронова.

Но на том конце провода уже молчали. Затем - щелчок, и откуда-то издалека, словно из-под земли, раздался голос:

– Здравствуйте, Софья Николаевна.

– Здравствуйте.

– Вы не узнали меня?

– Извините, не узна... Юля?
– От неожиданности Воронова растерялась, что с ней происходило крайне редко. По определению, как выражалась Мещерская.

– Ты где?
– только и могла спросить Софья.

– В монастыре, - не менее глубокомысленно изрекла Юля. Будучи более готовой к разговору, она решила взять инициативу в свои руки: - Плохо слышно. Вы удивлены, я понимаю... Мне хочется у вас попросить прощения... за все...

– Что с Киреевым?
– перебила ее Воронова, понявшая слова Юли по-своему.

– Он привет вам передает. Жив он, жив. И даже успел меня спасти. Он сейчас... Голос Селивановой пропал совсем. Но то, что Киреев жив, это Софья расслышала.

– Говори громче!

– Не могу, я и так на весь телеграф ору. Софья Николаевна, у меня к вам есть предложение. До Задонска пять часов езды. Приезжайте!

– Когда?

– Если сейчас выедете, будете у нас к вечерней трапезе. Матушка Валентина благословила, чтобы вы приехали.

– Матушка... благословила... Это что, розыгрыш? Какая матушка, какой монастырь? Ты меня вообще за абсолютную идиотку принимаешь?

– О, Господи! Почему, когда врешь, тебе верят, а когда правду... Одним словом, мне есть что вам рассказать. О том, что произошло, о Михаиле Прокофьевиче. Приезжайте. Прокричав адрес монастыря и сказав: "Жду вас", Юля повесила трубку. В конце концов, она выполнила все, что обещала - себе и Кирееву. Извинилась, передала привет от Михаила, пригласила приехать. Почему-то Селивановой казалось, что Софья не приедет.