Кто услышит коноплянку?

– Тоже не слышала.

– Вот теперь будете знать.

– Ангела-хранителя вам в дорогу. А старец будет молиться за вас. И вы его тоже не забывайте!

– Что вы!

– А то оставайтесь. Я для вас без хрена квас сделаю.

– Надо идти. Спасибо.

– Я вот тут вам хлебушка и огурчиков малосольных положила. Идите с Богом! Киреев вновь прошел через весь Древлянск. Но теперь город показался ему совсем другим тихим, сонным и очень уютным. Он зашел на почту и хотел позвонить в Москву. Отстоял длинную очередь - единственная телефонистка работала очень медленно, а потом Киреев передумал звонить. Что он скажет Ире и Виктору? И Михаил послал Бобровым телеграмму, в которой было всего пять слов: "Я плачу вместе с вами".

* * * Киреев оказался прав. Оперуполномоченный не усомнился в показаниях Юли, а Вадим Алексеевич и Федор не оставили девушку в одиночестве. Хирург вообще-то здорово помучил ее. Он заставлял Селиванову много ходить - сначала по палате, потом по коридору и, наконец, по маленькому больничному парку. Разумеется, Юле это не нравилось: лежать в постели было гораздо комфортнее, при ходьбе же начинались боли. Но с каждым новым днем девушка ходила все увереннее и увереннее. При выписке Голубев дал Юле, как он сам выразился, ЦУ - ценные указания и обязал ее каждый день приходить на перевязки.

– Вадим Алексеевич, - спросила она хирурга, - я у вас в неоплатном долгу, но ответьте мне: почему вы так заботитесь обо мне?

– По многим причинам, уважаемая Юля.

– Киреев - одна из них?

Голубев на секунду-другую задумался. Потом ответил:

– Он - редкий человек.

– Потому что ходит пешком?

– Потому что неделю просидел возле твоей постели и ни разу не попросил меня, хирурга, посмотреть его самого. Думаешь, я не понял, чем он болен? А вообще, - Вадим Алексеевич улыбнулся, - уважаемая Юля, разве чувство приязни, дружбы всегда логически объяснимо? Хотя, не спорю, мне было приятно, как большому поклоннику Канта, встретить в нашей жизни единомышленника.

– Михаил Прокофьевич вам сам сказал, что любит Канта?

– Зачем? Когда тебя привезли в приемный покой, то я позволил себе процитировать Иммануила: "Удел женщины - владычествовать, удел мужчины - царить..." А Михаил Прокофьевич неожиданно

– для меня, разумеется - закончил мысль Канта: "...потому что владычествует страсть, а правит ум". Юля возмутилась:

– Вас, что, на такие глубокие мысли навело мое распростертое тело?

– Не обижайтесь, уважаемая Юля. У женщин мысли рождаются из переживания, а у мужчин переживания из мыслей...

– Это тоже сказал Кант?

– Нет, это сказал хирург Голубев... Мне трудно объяснить женщине ход своих мыслей, но, поверьте, и Киреев, и я, и тот молодой человек, кажется, его зовут Федор, все мы переживали за вас.

– Я это знаю и благодарна вам всем. Но все-таки, что в моем тогдашнем положении вызвало в вашей памяти эту цитату?

– Вы не понимаете?

– Не понимаю. А Киреев понял вас или только показал свою эрудицию?

– Как у вас глазки заблестели! Вот вам и ответ. Если бы миром правил ум, а не страсть!

– Получается, что во всем виноваты женщины?

– Да нет же! Разве настоящий мужчина мог так поступить с вами? Все перемешалось в этом мире...
– Голубев громко вздохнул.
– Вы умирали тогда. На лице ни кровинки, зато в крови обе руки. Это правда, что все хирурги в той или иной степени являются циниками. Но не потому, что они бессердечны. Это защита организма, если хотите. И все равно, когда умирают дети или молодые люди

– к этому, уважаемая Юля, невозможно привыкнуть...
– Голубев замолчал.

– Кант - это форма самозащиты?
– спросила Юля.

– Вот видите, столько я слов потратил, а вы одной фразой объяснили, - улыбнулся Вадим Алексеевич.

– А можно сказать несколько иначе: я в тот момент призвал себя к бесстрастию.

– Зачем?

– Чтобы у вас стало больше шансов выжить. А вот Федор Новиков не вел с Юлей философских разговоров. Он приходил, приносил козье молоко - "подарок от тещи", свежие ягоды и фрукты. Сидел молча, не зная куда деть свои большие руки. Сначала Юля чувствовала себя не очень ловко, особенно когда Федор стал продолжать навещать ее в монастырской комнатке, где она поселилась, выписавшись из больницы. В жизни Селиванова твердо усвоила правило: если тебе оказывают внимание, значит, от тебя что-то хотят. Первым исключением из правила оказался Киреев. Неужели Федор будет вторым?

– Вы, я думаю, образцовый муж, Федор, - сказала однажды Новикову Юля.

– Почему так думаете?

– Вы заботливый. Хозяйственный. Немногословный. Наверное, руки у вас золотые. Федор засмущался:

– Скажете еще! Вам Михаил расскажет. Он тогда на меня прикрикнул даже: много, мол, говоришь.

– Вы удивили меня. А я думала, что вы - молчун.

– Да я сам себе удивляюсь. А вот про то, что хозяйственный... У нас иначе нельзя. Жить-то надо.

– А чем вы занимаетесь?

– Да всем. Фермерствовать пробовал. Когда за солярку пришлось весь собранный урожай отдать, а налогами меня просто задушили, понял, что с фермерством завязывать надо. Кое-что продал грузовичок старенький купил. Однажды решил мясным бизнесменом заделаться.

– Каким?

– Мясным. Объездил окрестные деревни, мяса скупил и поехал в Москву продавать. Наивный.

– Почему наивный?

– Пока ехал, на одном посту ГИБДД остановили - пришлось дать гаишникам мяса, на втором, третьем... А в Москве на рынке подошли три...

– Бугая?

– Да, здоровые ребята. И сказали, по какой цене я должен мясом торговать. Я даже бензин не смог окупить. Прогорел, одним словом. Никудышным оказался бизнесменом.

– А чем сейчас занимаетесь?

– Чем придется. Дрова и уголь бабкам вожу, сено. Ничего, жить можно. Нам двоим хватает.

– Простите, у вас нет детей?

– Есть. Павлик.

– А почему вы говорите - вдвоем?

– Вдвоем. Я не женат.

– А как же... теща?
– растерялась Юля.

– Обыкновенно. Мать жены - теща. Жены не стало - теща осталась. Анна Алексеевна хорошая женщина. Не знаю, в кого только моя Настя пошла.

– Настя - это жена?

– Бывшая. Мы развелись с ней. Пока я землю пахал, она... короче, недоглядел я за Настюшкой. По-черному она загуляла.

– Что же вы не уследили?

– А как уследишь? Она в магазине работала. Там и пить начала... Я и так с ней пробовал разговаривать, и сяк. И хоть она из меня посмешище делала, ради Пашки терпел. Но когда с очередным хахалем в Липецк на полгода уехала, даже матери об этом не сказав и с сыном не попрощавшись... Короче, не интересно это, - горестно махнул рукой Федор.
– Анну Алексеевну жалко. Одна у нее Настя была.

– Почему была?

– Когда она из Липецка приехала, ее никто узнать не мог. Будто лет на десять постарела. Да разве такая жизнь красит? Два дня Настя у матери пожила и опять пропала. То в Ельце ее видели, то в Ефремове, говорят, на вокзале бутылки собирала. А потом исчезла... будто не было. Федор умолк. Молчала и Юля, не зная, что сказать. Неожиданно Новиков встрепенулся: