Кто услышит коноплянку?

– Молчу и каюсь. Только... плохо мне без Лизы и Киры. С ними не надо было притворяться. Эх, вы, девушки из высшего общества!

Подошел Аркадий. Галантно поклонился: "Разрешите?" Было заметно, что он уже явно навеселе. В танце попытался сократить дистанцию. Софья покачала головой: "Нет".

– Но мы же не пионеры, Сонечка.

– Аркадий Ревазович, мое имя еще более обыкновенное, чем ваше: Софья Николаевна.

– Меня весь вечер один вопрос мучает, Софья Николаевна. Вы не обидитесь, если я его задам вам?

– Чтобы потом мучилась я?

– Я серьезно. Вы такая... красивая... Нет, совсем не то я говорю.

– То есть некрасивая?

– Вы необыкновенная! Я никогда таких не встречал. И вдруг - одна. В такой праздник. С замиранием жду вашего ответа: у вас есть... любимый человек?

– Есть.
– Софья вдруг отчетливо представила сначала Лизу, потом Киреева. Имеет ли она право обвинять подруг в неискренности, если сама, в сущности, ломает весь вечер комедию. И вновь повторила тихим голосом: - Есть.

– А где же он? Нет, я не верю вам.

– Ваше право, Аркадий Ревазович.

– Но Софья мне сказала...

– Что сказала?

– Только не выдавайте меня, хорошо? Сказала, что он отказался от вас, хотя, если честно, он действительно странный: как можно отказаться от такой девушки?

– Про странность тоже Софья сказала?

– Что-то в этом роде.

– Аркадий Ревазович, вы спросили, есть ли у меня любимый человек. Так?

– Да.

– Я вам честно ответила: есть. Если б даже он от меня отказался, я не перестала бы его любить. Но мой любимый человек не отказывался от меня.

– А что же он сделал?

– Отпустил. Как птицу из клетки.

– Почему?

– Потому что любит.

– Не понимаю. Так не бывает.

– Бывает, Аркадий Ревазович. Ему сейчас очень тяжело. Моему любимому оставили жизнь...

– Оставили? Кто?

– Неважно. Он считает даже, что незаслуженно подарили. И он растерялся, не зная, что ему делать дальше. Вы всегда знаете, что нужно делать дальше?

– Сначала все взвешиваю, анализирую и... В общем, знаю.

– А он действительно странный человек, живет сердцем. Знака ждет. Думает, что если метели зашумели, то это навсегда. Простите, я запутала вас. Это слишком лично... и сложно.

– Зачем вы все время хотите меня обидеть? Я не глупый человек.

– Извините, - неожиданно мягко сказала Софья, - я вовсе не хотела вас обидеть. Просто - это жизнь другого человека, и чтобы понять ее, одного ума мало.

– И все равно, Софья Николаевна. У нас есть общие друзья. Валерий Каза...

– Не надо. Верю. Продолжайте мысль, Аркадий Ревазович.

– Хорошо. Они много рассказывали о вас, говорили, что вы - душа общества, обаятельны, умны...

– Любвеобильна, доступна.

– Любве... Простите, я не то хотел сказать.

– Не смущайтесь, продолжайте.

– И вдруг вас словно подменили. Владик Хабилава даже предположил, что вы решили пойти в монастырь. Нельзя же так жить!

– А это кто сказал, что нельзя - Владик или вы?

– Все ваши друзья и я.

– И всем моим друзьям нравилось, как я жила раньше?

– Так и надо жить!

– Может, вы правы.

– Конечно!

– И когда начнем так жить? Сегодня? Кстати, вы женаты? Коваленко растерялся. Он не понимал, шутит эта девушка или говорит серьезно. И чем дольше он общался с ней, чем больше не понимал, тем сильнее его тянуло к ней. Хабилава хвастался, что был ее любовником, Казаков тоже говорил об этом. Но сейчас Аркадий Ревазович плевать хотел на все их разговоры. Он потерял голову.

– Я очень одинок, Соня.

– Софья Николаевна.

– Очень. Но не подумайте, ради Бога, не подумайте, что у меня... Я очень, очень серьезно...

– Аркадий Ревазович, вы четыре раза сказали слово "очень". Кстати, и музыка закончилась. Спасибо вам за танец. И за то, что я еще раз вспомнила прежнюю жизнь. Не обижайтесь, но мне моя нынешняя нравится больше. Как и мои нынешние друзья. Прощайте.

– Постойте, Софья Николаевна. Вы меня плохо знаете. Я преследовать вас буду, я вас розами засыплю. Я хочу сказать...

– Вы много выпили, Аркадий Ревазович, остыньте.

– Он что, околдовал вас, этот ненормальный? Софья сначала хотела обидеться за "ненормального", но подумала, что в сущности слово-то не обидное. Если Киреев другой, то для Аркадия Ревазовича он действительно ненормальный. Воронова засмеялась.

– Вы правы. Он действительно колдун. Или мистический странник. Посмотрел мне в глаза и дал установку. Прощайте, Аркадий Ревазович.

* * * Наступил Рождественский сочельник. Киреев жил тихо, можно сказать, незаметно. Сначала его часто приглашали в гости, но он вежливо отказывался. И приглашать перестали. Соседи за глаза называли его Бирюком. Женя и Володя тоже взяли перерыв до весны - на занесенную снегами Тихоновскую гору забраться, да еще вместе с Илюшей, было очень трудно. И только верная Юля каждый день, обутая в валенки, торила тропинку через всю Воронью слободку. Впрочем, в доме Киреева появилось два постояльца. Сверчок и лисенок. Сверчка Михаил назвал Домовенком. Оставлял ему крошки хлеба и был очень доволен, когда под шум вьюги Домовенок заводил свою песню. А вот лисенка Кирееву принес знакомый охотник еще в ноябре. По его словам, лисенок был "позднышом", оставшимся без матери.

– Возьми себе, Прокопыч. Жалко мне его. У меня собаки, куры - нельзя лисе жить. А у тебя голый двор. И сад какой. Возьми.

Глаза-пуговки лисенка глядели на Киреева со страхом и надеждой. Тощее тельце била дрожь.

– Чем хоть кормить его, Георгий Петрович?

– Что сам ешь, то и ему давай. Только понемногу корми. А то изголодался он дюже. Киреев сначала захотел назвать лисенка Рыжиком, потом Чубайсом, но вовремя вспомнил, что на его улице есть два кота с такими кличками. В этот момент затянул свою песню Домовенок.

– Это "знак". Быть тебе Сверчком, дружище. Сверчок оказался очень смышленым зверьком, быстро приручился. Когда к Кирееву зачем-то зашел Печников, то обомлел:

– Так это ж лиса, Михал Прокопыч! Она всех кур задушит, а потом все равно в лес убежит. Или ты на шапку ее вырастить хочешь?

– Я всегда знал, Григорий Иванович, что душевный ты человек. Только ведь не лиса это.

– Не лиса?

– Карликовая колли. Шелти называется. Кур на дух не переносит. Зато слушается!
– И Михаил скомандовал гонявшемуся за собственным хвостом лисенку: - Сверчок, к ноге! Зверек послушно подбежал.

– Лежать! Лег.

– А теперь иди отсюда. Убежал.

– Чудны дела твои, Господи!
– только и смог сказать Печников. Потом добавил: - Эх, доверчивый ты человек, Михал Прокопыч. Обманули тебя. Вместо Коли этого лису подсунули. Сколько заплатил?

– Триста.

– Рублев?

– А то чего же? Слов у Григория Ивановича не нашлось. И вот тут это случилось - в первый раз. Посмотрев на старика, Михаил неожиданно почувствовал, что из того места, где у человека располагаются почки, от Григория Ивановича исходит тусклый, немножко мутный свет. Свет усилился, а затем будто на экране перед Киреевым предстал образ почек старика.