Кто все расскажет
Шрифт:
Вся императорская армия со скрежетом останавливается. Мёртвые моряки, чьими телами усеяна палуба военного корабля США «Теннесси», поднимаются и крутят головами, чтобы размять затекшие шеи. Джо Тауссиг возвращает судно «Невада» в порт, а тем временем Лилиан Хеллман взбирается на подмостки и брызжет слюной, блестящей при свете рампы.
— Фуэте ан турпан, когда будешь бросать гранату, корова глупая! — Чтобы продемонстрировать, она поднимается на носок и крутится, брыкаясь поднятой ногой. И крутится, и брыкается, и визжит: — Полный оборот, а не половинка…
Камера разворачивается на сто восемьдесят градусов: в глубине зала сидим я и Терренс Терри. Вокруг нас — груды сумок-чехлов с одеждой,
Между тем на сцене Лилиан Хеллман безошибочно исполняет па-де-буре и одновременно всаживает Бадди Эбсену пулю между глаз. После чего отдаёт пистолет мисс Кэти.
— На, теперь ты попробуй…
Промах. Убит Джек Илэм. Новый выстрел. Пуля отскакивает от борта военного корабля США «Нью-Джерси» и рикошетом ранит Сид Чарисс.
Я, склонив голову, что-то пишу в разложенной на коленях тетради. Под ней припрятана последняя версия книги «Слуга любви», вернее, четвёртый набросок заключительной главы, который родился после дорожной аварии, ямы с медведями гризли и короткого замыкания в ароматной ванне.
На сцене Лилиан Хеллман исполняет несколько jete’s [24] подряд, одновременно целясь из огнемёта.
Мы с Терри сидим по разные стороны прохода. На тетрадку, разложенную у меня на коленях, падает тусклый свет. Царапая бумагу пером, выводя на ней целые предложения, я вслух рассуждаю о том, что всякое воспоминание — не более чем результат личного выбора. Причём совершенно осознанного. Думая об ушедшем — друге, родителе или супруге — лучше, чем те, возможно, были на самом деле, человек создаёт себе идеал, к которому можно стремиться. А выставляя кого-нибудь пьяницей, драчуном, лжецом, — всего лишь оправдывает собственные неблаговидные поступки.
24
Жете (фр. jete, от jeter — бросать), одно из основных прыжковых па в классическом танце, при котором во время танцевального шага тяжесть корпуса танцовщика переносится с одной ноги на другую.
Продолжая писать, я замечаю: то же самое можно сказать о читателях подобной литературы. Хорошие люди будут искать себе достойный пример для подражания, вроде образа Кэтрин Кентон, на сотворение которого я потратила всю свою жизнь. А прочие купятся на историю о беспутной шлюхе, изображённой в книжонке Уэбстера Карлтона Уэстворда Третьего, лишь бы успокоиться и продолжать свои беспутные, никчёмные жизни.
Так уж устроены люди: каждый либо ищет повод, чтобы стать лучше, либо оправдание, чтобы сделаться ещё хуже. Думаете, я завзятая снобка? Послушали бы вы Мэри Пикфорд!
На сцене Лили дважды хлопает в ладоши:
— Ладно, начнём с того места, когда капитана Мервина Бенниона накрыло осколками.
В нагрянувшей тишине все собравшиеся, включая Рикардо Кортеза и Хоуп Лаэнг, страстно молятся о том, чтобы пережить мисс Хеллман; никто не желает посмертно стать частью её омерзительной автомифологии. Её разглагольствований, пронизанных синдромом Туретта и положенных в основу либретто Отто А. Харбаха. В присутствии Лилиан Хеллман не может быть атеистов.
— Кэтрин! — вопит она.
— Хэйзи! — вопит мисс Кэти.
Шшш, иа, гав… Господи Иисусе.
Каждому
нужно какое-то имя, чтобы в случае чего свалить всю вину.На самом деле причина плохой игры мисс Кэти заключена в другом. В любую секунду её жизнь может оборвать шрапнель. Или автоматная очередь. Кэтрин Кентон боится, что пропустила появление нового варианта «Слуги любви» и теперь обязательно будет убита. Поблизости взорвётся военный корабль. Из-под потолка внезапно рухнет прожектор. Какой-нибудь гнущийся бутафорский кинжал в руке ничего не подозревающего японского рядового или Алана Двана окажется настоящим клинком. Пока мы находимся в зале, Уэбстер Карлтон Уэстворд Третий может закладывать бомбу или накачивать ядовитый газ в гримёрку мисс Кэти. Разумеется, при таких обстоятельствах ей не просто сосредоточиться на исполнении па-де-де.
Терри спрашивает:
— Почему ты до сих пор рядом с ней? И с какой стати была рядом с ней столько лет?
Потому, отвечаю я, что жизнь Кэтрин Кентон — пока ещё незавершённое произведение. Миссис лорд Байрон, миссис папа римский Иннокентий Шестой, миссис кайзер фон Гинденбург — возможно, это её самые удачные роли, но сама она — мой шедевр. Не переставая писать, не прекращая царапать пером тетрадку, я повторяю: мисс Кэти — моё неоконченное творение, а художник не бросит холст из-за того, что полотно вдруг связалось с неподходящим парнем. Моя профессия — не нянька, не ангел-хранитель, но мне приходится исполнять обязанности и той, и другого. Уолтер Уинчелл назвал бы меня круглосуточной «сиделкой для знаменитости». Эльза Максвелл — «хранительницей звезды».
Достаю самый свежий экземпляр чувственных разоблачительных мемуаров Уэбстера и протягиваю его через проход.
— А как, — осведомляется Терри, не двинувшись с места, — ей удалось избежать короткого замыкания?
Мисс Кэти не мылась несколько дней, поясняю я.
Теперь она «издаёт аромат любви», как выразилась бы Луэлла Парсонс.
Терри тянется через проход, чтобы взять из моей руки пачку бумаги, смотрит на верхний лист и начинает читать:
— «Никто не мог и предположить, что по окончании этого дня моя дражайшая Кэтрин переломает все, все до единой, косточки своего соблазнительного тела и оросит половину манхэттенского Мидтауна прославленной голливудской кровью…»
АКТ II, СЦЕНА ВОСЬМАЯ
В качестве звуковой перемычки голос Терренса Терри продолжает читать: «…моя дражайшая Кэтрин переломает все, все до единой, косточки своего соблазнительного тела и оросит половину манхэттенского Мидтауна прославленной голливудской кровью…». Наплывом — очередная фантазия. Постройневшие приторные Уэбстер и мисс Кэти предаются утехам на открытой террасе на восемьдесят шестом этаже небоскрёба Эмпайр-стейт-билдинг.
Закадровый голос Терри:
— «Дабы отпраздновать полугодовой юбилей нашей первой встречи, я снял уединённое гнёздышко под самыми небесами над легендарным островом Манна-хата. Здесь я велел накрыть на двоих романтический ужин, доставленный за три тысячи миль от Перино».
Мизансцена включает столик, застеленный белой скатертью. Хрустальные рюмки, фарфор, серебряные приборы. Джулиан Элтиндж бренчит по клавишам гигантского пианино, поднятого на небоскрёб с помощью лебёдки. Джуди Холлидей исполняет программу из песен Марка Блицштейна и Марка Коннелли в сопровождении Мирны Лой и «Роял балет симфониа». Повсюду блещут огнями небоскрёбы Нью-Йорка.
Терренс Терри читает дальше:
— «Нас обслуживали лучшие из лучших официантов и эстрадных артистов, у каждого из которых были плотно завязаны глаза, как в шедевре Эриха фон Штрогейма „Свадебный марш“, чтобы Кэтрин и я могли без стеснения набрасываться друг на друга».