Кубок Брэдбери-2022

Вэ навел на кухне порядок, вымыл посуду, вытер поверхности, нарезал хлеба для О. За окном выл ветер, лаяла собака, где-то рассмеялся ребенок, вороны будто с ума посходили.

Прошелся по коридору туда и обратно. Симка забыла свой зонт, а сегодня обещали дождь. Вымокнет, когда будет возвращаться домой.

Достал из кармана куртки коробку шишек. Улыбнулся. Вот он идиот, говорил Симке, что счастье в шишках, оливках, тенях на стенах, а счастье-то … в птице.

* * *

Симка никак не могла успокоиться, бездумно перекладывала папки с документами, делала вид, что слушает коллегу, краем глаза проверяла рейтинг оппонента.

В озерце куриного бульона плавала половинка яйца. Лишь на работе Симка могла не играть в вегетарианку. Но сейчас, возможно, впервые привычный обед показался ей кощунственным. Аппетита не было, и она отодвинула тарелку. Глотнула кофе, приготовленный кем-то, но не Вэ. Вкус такой, будто на дне чашки что-то стухло.

Это у Симки только блузка белая да платок. А сама она вся утоплена в вине, и никакой солью это теперь не вывести. До одури хотелось встать посреди кабинета и заорать так, чтобы разорвались голосовые связки. Раньше Симка позволяла себе кричать только дома и то в подушку. А потом шла к Вэ, они говорили, и все становилось просто, понятно и хорошо.

Симка засыпала и просыпалась с мечтами. И никогда прежде не замечала, что засыпала и просыпалась с Вэ. Дышать становилось все труднее, будто она начала тонуть, сидя за столом с папками.

Позвонила в больницу, но ей сказали, что Вэ остался дома. Тогда Симка засобиралась домой прямо посреди рабочего дня.

Вэ склеивал человеческие души по кусочкам, мечтал, чтобы О спела людям о клеточниках и чтобы его услышали! Симка сделает все, чтобы его услышали. Она чуть было не допустила страшную ошибку. Чуть не упустила Вэ. А сейчас нужно бежать. Все бросить и бежать, потому что уже двое знают про птицу! И от них всякого можно ожидать…

Симка вместе с Вэ сможет начать жизнь в любом другом городе. Он найдет больницу, а она вступит в другой политический круг. Главное, чтобы по утрам он по-прежнему проверял температуру ее кофе и Симка знала, что никогда не обожжется.

Она выскочила на улицу. Небо ревело, а внутри Симки все кричало. Бежать домой, рассказать Вэ, какой она страшный человек…

Только бы простил ей это чудовищное помутнение рассудка… И тогда можно будет начать вместе наслаждаться жизнью с ее оливками, шишками, тенями на стенах.

Она бежала по неприкаянным облакам, отражавшимся в лужах, запачкав грязными брызгами щиколотки, по вздыбленному асфальту, и ей казалось, будто кто-то справедливый там, наверху, хотел попасть по ней, но почему-то промахнулся и мощным кулаком раздробил дорогу на кусочки, чтобы скормить огромной птице.

Птицы не едят асфальт, они едят сухарики, сырую морковь, а О обожает печенья, которые Симка делает только по праздникам. Нужно делать их чаще. Симка чуть не застонала – не голова, а блендер с бредовыми мыслями.

– Симка! – крикнули с другого конца улицы.

Один из потрошителей. Словно по венам пустили ледяной страх.

– Поговорить можем? Дальше-то что?

Что дальше? Дальше бежать и просить Вэ дать ей второй шанс, бежать к дому, а дом – это там, где Вэ. И Симка понеслась мимо автобусной остановки, где они часто встречались с Вэ, чтобы прогуляться до дома, мимо ярко-оранжевой заправки, где дорогой бензин и очень хороший кофе, мимо лабиринтов старых кварталов, вниз по мощеной улице с пестрыми сувенирными лавками и притихшими барами, мимо желтых подъемных кранов и серых бетонных блоков, рядов новостроек и железнодорожного моста, мимо ресторанчика, где они с Вэ так часто заказывали ее любимую лапшу с сыром.

Проклятые пробки подобны тромбу, и не было смысла ловить такси. Симка, еле справляясь с дыханием, штурмовала вершину холма, чтобы срезать путь до дома.

Капли дождя лупили по лицу, по опавшим листьям, превращая их в горчичную кашицу, размывали лица прохожих. Блестели черные столбы фонарей, мимо проносились рокочущие грузовики и жужжащие легковушки, мелькали перед глазами рекламные щиты, красные, синие, белые пятна зонтов, как крупные мазки увлекшегося художника-импрессиониста.

От стремительного бега во рту привкус крови, а в бок будто нож всадили. Голову снова атаковали глупости: и пусть бы кто-то всадил Симке нож, она бы оказалась в больнице, открыла глаза, а перед ней лицо Вэ. Он бы ее выхаживал, может, забыл бы о вчерашнем дне… А может, вчерашнего дня и вовсе не было.

И не было этого изнурительного спринта…

Она обязательно будет проверять узлы на шарфе Вэ и помогать ему убирать клетку О.

Симка всегда ждала лифт, но сегодня ждать было невыносимо и почему-то страшно. Она побежала вверх по лестнице, позвонила в дверь. Вэ не открыл. Симка лихорадочно шарила в сумочке в поисках ключей. Нашла.

В квартире горел свет от лампы.

Все дышало холодом, воздух был вязким, а тишина весом с тонну. Симку придавило спокойствие, холодное и глупое, какое бывает в первые мгновения настигшего бедствия. Она прошла по коридору не разуваясь, с промокшего плаща стекала вода, образуя лужицы на полу. Еще несколько вдохов и выдохов, прежде чем осознание с ревом обрушится на нее, сметая все на своем пути, подобно цунами.

Теперь в доме Симки будут гореть лишь электрические лампы, а все остальное у нее, конечно, будет: на кухонном столе – коробочка с шишками, а рядом – желтоперый Симкин успех, склевавший с горя весь хлеб до крошки.

Анна Круглова

Вечно ускользающий сентябрь

– Деда… Дед?

Он сидит в инвалидном кресле у самого окна, улыбается и щурится на августовское солнце. В его сухой, узловатой руке массивный стакан ловит гранёным боком ускользающие лучи. Как любит говорить дед, его стакан всегда почти полон – и никогда не бывает пуст. Так, на стариковский взгляд, гораздо проще смотреть на действительность и мириться со всеми её недостатками… В свои шесть с небольшим я не понимаю таких философских выводов. Но люблю деда. Его хитрый взгляд. Таинственную улыбку под желтоватыми усами. Я люблю его запах. Тепло суховатой кожи. А ещё – истории.

– Деда… Расскажи сказку.

– Ты опять прокрался на мой чердак мимо нянек и вечно заплаканной матери? Ох и попадёт же тебе, маленький негодник! Не боишься?

– Не-а. Меня позавчера уже наказали.

– Ремнём?

– Не. Отец говорит, что это пережитки прошлого. Таблеток дали.

– Много?

– Штук пять. Горькие. Я хотел конфет, но не разрешили.

– Да уж, какие конфеты… И что потом было?

– Шторы задёрнули. И спать сказали идти. Днём. Ещё до заката.

– Ну… – дед прихлёбывает из стакана и морщится, – и ты заснул?

– Не-а. Я выплюнул таблетки и спрятал их в цветочном горшке. А потом всю ночь думал о тех книжках, что у тебя в шкафу. В них много хороших историй. Научишь меня понимать эти значки? Я хочу рассказывать твои истории своим друзьям. У них ведь нет таких книжек. И тебя у них нет. Вот они и не улыбаются никогда.

– А ты улыбаешься, Адам?

Я киваю, и лицо моё растягивается, принимает ту странную форму, за которую меня частенько наказывают горькими таблетками. Внутри теплеет, и августовский свет, струящийся в чердачное окно, кажется волшебным, неповторимым, обещающим чудо, готовое вот-вот ворваться в приближающийся сентябрь…