Куда пропали снегири?

А коли кто не верит ни во что, так пусть поверит в очевидное: добрые слова добрым делам всегда со­путствуют. С худым же словом или с усталым молча­нием и дело хуже спорится.

Наша низкая культура трапезы и в непочитании среды и пятницы, двух постных дней в неделю, если нет большого поста. В скорбные дни никто не убла­жает себя разносолами и весельем. А среда и пятни­ца дни скорбные. В среду Господь был предан Иудой Искариотским за тридцать сребреников, в пятницу Спаситель был распят. Великой ценой заплачено за наше спасение. А мы даже такой малостью отплатить не можем: отложить до завтра кусок пирога или ножку копчёной курицы. Наверное, ещё и этим стра­шен грех чревоугодия. Он как бы не принимается всерьёз, почитается за пустяковый. А между тем, только постом и молитвой, по словам самого Спаси­теля, изгоняется от нас чёрная сатанинская сила. Постом и молитвой...

Постящийся человек защищен от этой силы, а непостящийся подставляется по собственному же­ланию. Хотя и здесь - культура. У меня знакомый - известный постник. Известный всем. Потому что как только придёт в гости, пристально вглядывается в сто­ящие на столе тарелки. Значит, так: «Это я не буду, это мне, пожалуйста, без сметаны. Салат с чем? С мя­сом? Ну вы даёте, сегодня же среда...» Вокруг него бе­гают и суетятся, а он, как король на именинах. Пост - подвиг тайный. Как негоже кичиться своими доброде­телями, так негоже кичиться тем, что не подвержен греху чревоугодия. Лучше промолчать и даже съесть скоромный кусочек, если тебе его с любовью подне­сут. А ещё лучше - сидеть в пост дома, подальше от чужих скоромных кастрюль, подальше от греха...

Есть у поста и ещё одно несомненное достоинство, не духовного происхождения, а так сказать, функци­онального, касающегося, прежде всего, нашей плоти. Воздержание в еде всегда, испокон веков, было прос­то-напросто полезно. Пост не надуман, он логичен для нас, он позволяет организму очиститься, сбросить лишние «накопления», передохнуть. Многие подтвер­дят на собственном опыте - от постной пищи больше пользы. Наверное, не вчера сделано это открытие, а, пожалуй, ещё до Рождества Христова. Опыт предков авторитетен. Конечно, воздержание от скоромной пи­щи ещё не пост, но невоздержание уже грех.

Обжор на Руси никогда не любили. Смеялись над ними, в частушках «славили». Помню, давно прочи­тала такую притчу. Один крестьянин очень захотел есть, купил калач и съел. Но всё ещё хотел есть. Тог­да он купил другой калач и съел. Но всё ещё хотел есть. Тогда он купил третий калач и съел. Но всё ещё хотел есть. Тогда он купил себе баранку, съел и сра­зу стал сыт. «Экой я дурак, - подумал крестьянин.
– И зачем только я напрасно съел столько калачей, на­до мне было сразу съесть баранку». Конечно, эта притча скорее о крестьянской скупости, чем о чрево­угодий. Но не уподобляемся ли мы порой этому крестьянину, переводя зазря дорогие да пышные ка­лачи, потребляя их наспех, без молитвы, без удо­вольствия? Может быть, маленькая баранка, съеден­ная на благословлённой трапезе, окажется более полезной и для желудка, и для души? Страсть раз­болтанна и неуправляема. Она знает ходы, как одо­леть человека в рекордно короткие сроки. А чело­век, знает ли он ходы, как одолеть страсть? Если страсть к винопитию, что само по себе тоже чрево­угодие, заметна скорее, она видна, она беспокоит, требует принятия мер, то страсть объедения, страсть гурманства более хитра. Она скрывается до срока, пока не объявит человеку: «Ты мой, я тебя обуяла». Человек, жалко признавший своё поражение, станет рабом этой страсти. Что может быть хуже и унизи­тельней, чем быть в рабах у собственного желудка? Много есть способов не допускать до смертного гре­ха. Вовремя опомниться, вовремя обезвредить свою душу. Овладеть той самой древней культурой трапе­зы, которой в совершенстве владели наши предки. «Пост с молитвой сердце отогреет», - поётся в од­ной песне. Хорошей песне. Её написал монах, отец Роман. Написал не с чужих слов, а из собственного опыта воздержания. Прислушаемся к тем, кто учит не по книгам, а по своей жизни. И ещё одним празд­ником изукрасим нашу небогатую на праздники жизнь. Пройдя пост с достоинством и всей стро­гостью, сядем за праздничный стол, на котором та­кие желанные и такие давно не вкушаемые яства, и отведаем их с великой пользой для себя и с благо­дарностью тем, кто их приготовил. И, конечно, с мо­литвой к Тому, Кто её благословил. Увидите, почув­ствуете - это будет особая трапеза, не сравнимая с каждодневной. Трапеза, на которой самая малень­кая бараночка будет кстати и вовсе не проиграет ря­дом с пышнотелыми калачами, кои всегда пекли на Руси к большим праздникам.

ЧЕМ ГЛУБЖЕ СКОРБЬ

Так бывает - вы, я думаю, подтвердите. Какая-то случайная строка зацепится за взлохмачен­ную память и никуда не деться от навязчивой мысли: где слышал, откуда знаю? Будешь мучиться, пока не озарит ум яркий лучик спасительного - вспомнил! «Чем глубже скорбь...» Что это, незакон­ченная строка стихов или часть пословицы, основной смысл которой в той, завершающей половине? Не мо­гу вспомнить, мучаюсь, но не могу...

Мне сказали про них: подруги. Две молодые жен­щины - Елена Романовна Бутова и Людмила Влади­мировна Куканова. Обе - мамы очаровательных де­тей. У Елены два мальчика и девочка, у Людмилы три мальчика. Ничего удивительного, дружат, потому что много общих забот, общих радостей и общих раз­говоров. Сытый голодного не разумеет так, как не разумеет нерожавшая женщина ту, которая дала жизнь ребёнку. Лена высокая, стройная, кроткая улыбка, стрижка, в которой угадываются природ­ные, непослушные кудри, спокойный взгляд. У Люд­милы широко распахнутые глаза, высокий лоб, смо­ляные волосы, вся она - порыв и стремительность. Лена же - сдержанность и тишина.

Людмила пришла выручать подругу. Леночка одна воспитывает троих деток, практически без всякой поддержки, моральной и материальной, бьётся как рыба об лёд, о хлебе насущном печётся ежечасно. А никакого ропота на жизнь, напротив - благодар­ность за самую малость. Как умудряется? Решили встретиться и поговорить. Да услышала о нашем раз­говоре Людмила:

– Можно, и я приду? Лена будет смущаться, много­го может не рассказать. А я дополнять стану. Её жизнь удивительная...

Помощница пришлась кстати. Вряд ли рассказала бы про себя Лена, что была она благополучной краса­вицей, известной ткачихой, активисткой комсомоль­ской. Жизнь - пёстрым рушником под ноги - иди, дер­зай, твори. Да замуж вышла. Для кого эта фраза -начало счастливой жизни, для кого - её конец. Брак оказался неудачным. Муж с первых дней её от себя от­толкнул, а она плакала, хотелось внимания и любви. Кому не хочется?

– Думала, ребёнок растопит его сердце. Но родила одного - умер. Другого - умер. Родился Женя...

Она узнала, доброжелатели оповестили: муж имеет судимость, серьёзную, страшную. Поплакала, да и запретила себе плакать: муж он ей, а значит, будет она с ним жить, сколько суждено. Но суждено было мало. Большими глотками, взахлёб испила она горькую ча­шу нелюбимой жены. Некоторым по маленькому гло­точку на всю жизнь хватает.

Какой страшной была та ночь! Лена берётся расска­зывать, но голос её дрожит, и Люда бросается на вы­ручку:

– За одну ночь её муж совершил пять убийств. Пришли его забирать, а она поверить не могла, что всё это правда.

Ведь даже читать про такое страшно, а когда твой собственный муж...

Увезли. Орск небольшой город, жуткая весть раз­неслась быстро. В камере предварительного заключе­ния запоры надёжные, они укрыли убийцу от людско­го гнева. А Лену?!

– Она не могла выйти на улицу, её проклинали, пле­вали ей в лицо, чёрными пожеланиями награждали её маленького Женю.

– Господи, прости им!
– вдруг перебивает подругу Лена.

Затравленная людской злобой, она впервые входит в храм и покупает шёлковый поясок «Живый в помо­щи». Первый опыт молитвы, первые спасительные слёзы перед иконой. Она заснула глубоко за полночь, только проснулась вдруг оттого, что кто-то склонился над её кроватью. Муж!

– Не бойся, я женщин не убиваю. Завтра суд, меня увезут, мы никогда уже не увидимся.

Он сбежал, чтобы попрощаться с ней, попросить прощения. Утром его забрали. Высшая мера. Спустя время она получила серый конверт, весь утыканный штампами: «Приговор приведён в исполнение». Кап­ризная птица семейного счастья не выбрала её. Елена Бутова примеривает платье вдовства. Оно пришлось ей впору, старомодного фасона, тусклой расцветки. Её не спросили, нравится ли оно ей. Надела и стала жить. Женечка рос, её дорогой, уже успевший настра­даться Женечка. Теперь она всё чаще ходила в церковь и водила за ручку сына. А ночами её мучили кошмары, ей снились убитые мужем люди, особенно один. С ним было связано так много.

Лена не сполна вкусила материнскую любовь. Мама жила своей жизнью, воспитывала Лену бабушка, ко­торую она до сих пор мамой и зовёт. Одно время мама сошлась с человеком, у которого был маленький сын. Лена - с детства в няньках.

Нянчила младшего брата, возила его в ясли, сама - Дюймовочка, впрягалась в санки. Школу пропускала, когда братик болел, выхаживала. И вот появился ещё один «братик». Маленький мальчик сожителя её ма­мы. Она бросилась и этого мальчика обстирывать, кормить, водить гулять и читать ему книжки. Мальчик вырос. Ему исполнилось четырнадцать лет, когда рука озверевшего убийцы замахнулась на него топором. Он не смог увернуться от удара... Ленин муж убил её «братика». В каком детективном сериале посмеют так безжалостно закрутить сюжет? Она не смогла даже пойти на похороны: злобная толпа её бы растерзала.