Куда пропали снегири?

Прошло время, вновь очень захотелось семейного счастья. Нерастраченная женская нежность, громадьё планов - теперь-то всё уже будет хорошо... Она выходит замуж по любви, и переполненное высокими чувствами сердце сладко ноет от предсто­ящего материнства. Муж не хотел ребёнка. Поне­многу вставали на ноги: «Давай подождём, надо то купить, надо другое».

Убивать ребёнка, чтобы жить лучше?!

Лена не могла понять, принять эту логику. Убивать ребёнка... Злодей, бывший муж, убил «братика» топо­ром, зверски. А она? Она убьёт братика Жениного? Чем лучше его она, чем хуже её он? Павлик пробивался к Божьему свету упорно. Сквозь нелюбовь отца и страш­ный токсикоз мамы. Пробился. Сейчас ему девять.

А муж стал отлучаться из дома, привозить какие-то вещи, потом вещи исчезали, потом вдруг появлялись страшно большие деньги. Откуда? Зачем? Без ответа оставались вопросы. Потом деньги исчезали, и муж отбирал у неё последнее. Страшная жизнь, замешан­ная на криминале. Срывался на детей. Один раз вы­прашивал у неё последнюю десятку. Она стыдила его, а он вдруг нашёл верный ход добычи дармовых денег:

– Если не дашь, скажу Жене, что я ему не отец.

– Только не это! Только не это...

Мучительной жизнью обернулось её новое замуже­ство. Птица счастья и на этот раз не выбрала её. Даже рождение Лизоньки, долгожданной девочки, не при­несло покоя в их совместную жизнь. Побои, оскорб­ления. Только бы детей не трогал... На суде он плакал, разводиться не хотел. Боялся, что совсем пропадёт один? Жалел детей? Оценил вдруг Лену? Раскаялся? Но их развели и он вскоре исчез из её жизни, «не об­ременял вниманием» детей. Где он теперь, она не зна­ет. Вернее, все эти годы не знала, а теперь знает, чувствует...

– Его нет в живых. Я не могу молиться о нём, как о живом. Что-то мешает.

Нищета, безденежье. Она вкусила этих благ с лих­вой, одна, с тремя маленькими детьми. Рано утром, когда дети ещё спят, она идёт к заводской проход­ной... продавать семечки. Спешащие на смену рабочие не отказывают себе в грошовом удовольствии купить один-два стаканчика. А ей - привар.

– Неужели можно заработать на продаже семе­чек?
– спрашиваю у Лены.

Она опускает глаза, Людмила, как всегда, её выру­чает:

– На батон хлеба заработать можно.

А ещё Лена сшивает кусочки меха, одна шкурка -три рубля. Женя и Павлик ей уже помощники, а Лиза ещё нет, маленькая.

«Чем глубже скорбь...» Опять вспомнила я, и опять свербит мысль: а дальше как, как дальше? Вечером, когда смена заканчивается, Лена опять бежит с семеч­ками к проходной. Вот и ещё одна буханка хлеба. На­до ли говорить, что жить так - мука. Буханка к бухан­ке складывая свой капитал, можно разве что насушить мешок сухарей, да и то вряд ли. Сгрызутся эти сухари­ки в один присест молодыми зубками Жени, Павлика и Лизы. Но Лена не согласна со мной. Лена говорит:

– Нам много не надо... Люда вторит ей:

– Нам много не надо.

А что знаю я про Люду? Кроме того, что верная подруга, готовая вместо Лены рассказывать про её страшную жизнь, дабы лишний раз не травмировать её сердце.

– Люда, прошу, расскажите и про себя немного. У вас тоже трое детей. Я видела самого младшего, Славика.

– Вам понравился мой Славик?

– Очень. Красивый мальчик.

Люда смотрит на меня благодарно. И вдруг! Вдруг в тишине вечернего покоя слышу:

– Знаете, как родился Славик? Меня, меня... изна­силовали.

Теперь уже Лена бросается в омут спасать подру­гу:

– Говорят, что таких детей не любят, от них хотят избавиться. А Люда, она оставила ребёнка. Родные ругали её, проклинали, а она... сильная.

Сильная Люда незаметно смахнула слезу. Но слезу нельзя смахнуть незаметно. Алёша, Андрей, Славик. Её богатство, её капитал, сколоченный в боях за мате­ринское счастье. Три сына.

– А девочку хотелось?

– Были и девочки...

Её муж вернулся с афганской войны. Рядом с ней он оттаял, а потом замкнулся, стал подозрительным, жестоким. Иногда говорил:

– Хочу крови, хочу бить, бить, убивать!

Она боялась его и - жалела его. А он, он жалости не ведал. Ей сказали: «Ждите двойню». Он не пустил её в больницу, родила дома. Двух махоньких, недоно­шенных девочек. Положила рядышком, отлежавшись, пошла в больницу.

– Он сжёг девочек в печке...

Эти слова произнесла Лена. Я помню, как зашлось у меня от боли сердце и рука судорожно стала искать в сумке валидол. А ещё помню, как сама Люда посмот­рела на меня виновато и с жалостью:

– Простите. Вам так тяжело об этом слушать.

Тяжело слушать! А пережить это?! Какими таки­ми неведомыми заслонами можно было оградить со всех сторон сердце, чтобы оно не разорвалось на кусочки от кошмара содеянного? У неё уже было к тому времени два сына - Алёша и Андрей. Она де­лает свой выбор. Выбирает детей, одиночество и ни­щету.

– Тоже продаёте семечки?

– Нет, - улыбается она.
– Семечки - бизнес Лены, мой - стиральные порошки.

Они и познакомились на рынке. Две многодетные мамы, в одиночку поднимающие своих детей. Пока в одиночку, до знакомства. Людины дети, бывало, те­ряли сознание от голода. Утром, просыпаясь, она больше всего боялась войти на кухню. Там было пус­то. А ночью, отвернувшись к стене, она молила Бога, чтобы помог ей накормить трёх маленьких мужичков с хорошим аппетитом. Бывало, кто-то из знакомых приносил сумку картошки, банку квашеной капусты. Славик уже ходил в православный центр, и мне рас­сказала учительница из центра:

– Я решила посвятить урок сиротам. У наших-то у всех мамы. Скажите мне, говорю, кто из вас когда-нибудь ел манную кашу на воде и без сахара? Думаю, сейчас они скажут - никто, головами замотают, а я им и начну: «А вот сироты...» Вдруг поднимает руку Сла­вик: «Я ел. Невкусно...»

Невкусная каша всё равно пошла на пользу. Славик растёт здоровым и сообразительным. Сейчас весна, и он с радостью ждёт, радуется, что теперь у всех будет много денег.

– Почему?
– удивилась мама.