Куда ведет кризис культуры? Опыт междисциплинарных диалогов

3. Мне близко стремление докладчика искать причины сохранения этакратической системы не столько в политике властей, сколько в сознании русского человека. Именно это сознание воспроизводит традиционный авторитарный тип российской власти, подтверждение чему тоже можно обнаружить в приведенной докладчиком информации. Этакратически ориентированные власть и население, поддерживая друг друга через СМИ и другие институты, составляют тот ментальный блок в обществе, который блокирует реформы.

4. Правомерна попытка автора, изучая ментальность, измерить две вещи: степень желания русского человека противодействовать модернизации и степень его желания способствовать ей. Представляется убедительным вывод Натальи Евгеньевны, что изменения в менталитете русского человека происходят в двух направлениях. Во-первых, активизируются архаичные ценности. Такие, например, как «воля» вместо «свободы» или стремление к консенсусу на основе первоценности указаний сверху (согласие соблюдать закон лишь при его соблюдении властью). Во-вторых, имеет место тенденция либерализации ценностей. Но эта тенденция, как показывает докладчик, пока еще слаба и не способна сформировать альтернативу разлагающемуся, но все еще господствующему в стране этакратизму.

5. Тем не менее чрезвычайно важно, что Наталья Евгеньевна настроена на поиск позитивной альтернативы социокультурному распаду. И кое-что она в динамике массового сознания находит, хотя и не очень много.

А теперь о том, что вызвало у меня вопросы и сомнения.

1. Оперируя понятием «закон», докладчик фиксирует степень желания россиян следовать действующим юридическим нормам. Увеличение такого желания рассматривается как позитивный сдвиг от этакратии в сторону общества, где верховенствует закон. Наблюдение правильное, но, по-моему, недостаточное. Отношение к закону не может быть предельным уровнем исследования. Гитлер пришел к власти по закону. Суды в эпоху Сталина санкционировали массовые репрессии по закону. И сегодня в России можно, апеллируя к закону, нарушать гражданские права. Как осудили Ходорковского? Я не защитник Михаила Борисовича и не противник его. Но у меня вызывает массу вопросов то, как «данилкин суд» применяет закон.

Я хочу быть правильно понятым. Речь не о том, что человек имеет, согласно Конституции РФ, право, например, на труд, но реально этим правом воспользоваться не может. Я говорю о другом. О праве гражданина участвовать в честных выборах, иметь независимый суд, т. е. жить в такой стране, в которой закон не ущемлял бы Право…

Игорь Клямкин: По-моему, вы говорите о двух разных явлениях. С одной стороны, бывают законы, ущемляющие естественные права человека в пользу государства. С другой стороны, есть феномен басманно-хамовнического правоприменения, феномен имитации законности. Что вы имеете в виду? Кстати, в самом начале доклада Натальи Евгеньевны есть оговорка, что правоприменение и отношение к нему населения она не исследует.

Алексей Давыдов:

Прежде всего я имею в виду то, как закон применяется. Полагаю, что без изучения этого феномена наше представление о ментальных особенностях российского общества останется очень приблизительным. Если законоприменение попирает Право, то российский социолог, изучающий сдвиги в массовом сознании, не может ограничиваться исследованием отношения к закону. Я согласен с Михаилом Афанасьевым в том, что именно «иллюзорность публичного права определяет кризисное состояние российского социума». И до тех пор, пока российская социология будет «не замечать» этого аспекта российской социальной динамики, она сама будет пребывать в состоянии глубокого кризиса.

В России, пишет Наталья Евгеньевна, «все же формируются предпосылки для того, чтобы на место „вольницы“, где каждый делает лишь то, с чем он согласен, пришли нормы и модели поведения современных обществ с их уважением к закону (но закон не соблюдается! — А. Д.), эффективно работающей судебной системой (но судебная система не эффективна! — А. Д.) и умением отстаивать свои групповые интересы в рамках предложенных институциональных норм (но предложенные институциональные нормы сплошь и рядом ущемляют права личности! — А. Д.)». Повторю еще раз: в России надо говорить не столько о законотворчестве, сколько о законоприменении, которое сплошь и рядом в РФ отрицает Право.

Законоприменение, правоприменение должно быть выделено в самостоятельное направление социологических исследований. Надо расчленить синкретизм «права/закона» на «право» и «закон». Тогда, возможно, социология сможет лучше объяснить, происходит ли в российском массовом сознании преодоление правового нигилизма или имеет место топтание на месте.

2. Автор использует в вопросах, задаваемых респондентам, и, соответственно, в своей интерпретации их ответов слово «справедливость». Но «справедливость», как и любая другая моральная категория, несет в себе два противоположных смысла. Один — родоплеменной. Согласно родоплеменному праву, действителен, например, ветхозаветный запрет, который звучит примерно так: «Не прелюбодействуй. Не соблазняй жены ближнего своего». Множество подобных запретов есть и в Новом Завете. Согласно же гражданскому праву, при определенных условиях соблазнять можно, и прелюбодеянием это действие называться не будет. Так и со справедливостью: одна справедливость действует в сфере родовой морали, а другая — в сфере морали гражданской, личностной. Этого методологического различия я в докладе Тихоновой не увидел.

Если люди «приняли» закон, «пропустив», апробировав его через принцип справедливости, то через какую справедливость они его «пропустили»? Родовую или гражданскую? Их об этом не спрашивают. Между тем ответ на этот вопрос ведет к различным выводам относительно состояния массового сознания и происходящих в нем изменений. Отсюда, кстати, и прозвучавшие в ходе дискуссии сомнения по поводу некоторых оценок докладчиком характера и направленности таких изменений.

3. Наталья Евгеньевна пользуется формулой «интересы всего народа» и противопоставляет их интересам отдельной личности, выстраивая на этой антитезе социологические выводы…

Игорь Клямкин: Эта антитеза предлагается респондентам, а выводы делаются на основании их ответов.

Алексей Давыдов:

Мне же сама такая оппозиция кажется заведомо контрпродуктивной. Потому что «интересам всего народа» ничто противостоять не может. Эти интересы безальтернативны, и проявляются они лишь во время защиты отечества от внешней агрессии либо при природном бедствии общенационального масштаба. Если же Наталья Евгеньевна пользуется этой оппозицией, изучая интересы населения в условиях мирного времени, то ей не обойтись без обращения к вещам, которые в ее докладе отсутствуют. К таким, как отношение людей к религии, место в их сознании представлений о единой и неделимой территории, идеи всевластия первого лица (например, царя) и т. д. Но это не интересы, а консолидирующие ценности. И если о них говорить, то придется из сферы социологии перейти в область философии, религиоведения, культурологии. Я, кстати, тоже считаю, что при проведении эмпирических исследований сотрудничество социологов и культурологов могло бы быть очень полезным.

4. Автор пишет, что «российские модернисты не ориентированы на то, что Россия должна идти западным путем». В критике этого пункта я целиком солидаризируюсь с Афанасьевым. В самом деле, что это такое — «западный путь»? Что имеют в виду «российские модернисты», ориентируясь на право, рыночную экономику, демократию, но открещиваясь, по определению автора доклада, от «западного пути»? Тут, согласен с Михаилом Николаевичем, налицо смешение цивилизационного выбора и геополитической ориентации. Нет смысла расшифровывать этот вывод. Афанасьев это уже сделал.

5. Последнее мое замечание касается отождествления в докладе индивидуализма с анархизмом. Это не правильно. Анархисты — это общинники-безгосударственники. В их ментальности доминирует не право, защищающее личность, а родовая мораль, ценности соборности и локализма.

Но в целом, повторю, доклад мне понравился своей фундированностью и попыткой искать альтернативу этакратической системе в условиях, когда эта система разваливается.

Игорь Клямкин: Спасибо, Алексей Платонович. По-моему, речь в докладе идет не об альтернативе этой системе, а о ее использовании как инструмента модернизации. «Альтернативный модерн» — это модерн на основе этакратизма. А насчет того, что индивидуализм и анархизм не одно и то же, вы, безусловно, правы. Формально правы вы и в том, что противопоставлять интересы всего народа интересам личности не очень корректно. Но факт ведь и то, что именно такое противопоставление было свойственно советской идеологии, настаивающей на приоритете общественного над личным. Так что на эту методическую «удочку» какие-то ментальные особенности вылавливаются. Но картина общественных умонастроений может при этом оказаться искаженной, если не предлагать респондентам формулировку альтернативную.

Наталья Тихонова:

Хочу сделать два уточнения по поводу закона и права. При том, что сама я согласна с необходимостью их разводить, делать это, имея в виду не общение с экспертами, а массовые опросы, совершенно невозможно. Это практически неоперационализируемо для таких опросов, в которые попадают люди очень разного возраста и уровня образования.

Второе уточнение касается «вольницы», когда каждый делает лишь то, с чем он согласен, и на смену которой приходят «нормы и модели поведения современных обществ с их уважением к закону, эффективно работающей судебной системой и умением отстаивать свои групповые интересы в рамках предложенных институциональных норм». О чем идет речь? Вовсе не о том, что это якобы уже имеет место в России. Речь идет о том, что это характерно для современных обществ и что запрос на такую модель активно формируется сейчас и в России. При этом заметьте, что я не говорю в данном случае об определенной модели демократического устройства с многопартийностью и другими атрибутами, известными по западному опыту, так как на это массового запроса пока как раз нет.