Кукомоя

Усилием воли Антон прогнал образ Яны из своих мыслей и сосредоточился на замке входной двери: массивный и покрытый толстым слоем ржавчины, тот казался совершенно неприступным. Однако вопреки опасениям, ключ легко вошел в замочную скважину и повернулся с первого раза. Замок щелкнул, дужка выскочила из него с одной стороны, и Антон вынул ее из проушин. Дверь со скрипом поплыла внутрь, открывая его взору сени, пропахшие мышами и травами.

Лавиной нахлынули воспоминания из детства, вытесняя из головы все прочие мысли. Вот он, босоногий и чумазый мальчишка, вбегает в дом, радостно потрясая удочкой и пластмассовым ведерком, на дне которого трепыхаются три только что пойманные мелкие рыбешки – ради этого он примчался сюда с озера, чтобы похвастаться своим первым в жизни уловом. А вот он выходит из дома на прогретое первыми солнечными лучами крыльцо, еще вполне крепкое, и пытается перекричать соседского петуха, но замолкает, заметив, что дед грозит ему из окна костлявым кулаком, приговаривая: «Чего орешь как оглашенный?» (Антона тогда удивило: почему это петуху можно орать, а ему нет?). Или, вот, еще случай: он, пригнувшись, крадется к сараю с бешено колотящимся сердцем, уверенный в том, что видел, как в сарай только что прошмыгнул домовой. Добравшись до приоткрытой двери сарая, Антон останавливается, не решаясь войти внутрь, и громко зовет бабушку. Бабушка (он называл ее «баба Тоня») выскакивает из дома, вся белая, как свежая известка, – она решила, что с ним приключилась беда. Узнав о домовом, бабушка смеется и говорит: «Домовой на то и домовой, чтобы в доме жить, а в сарае ему делать нечего, да и тебе тоже». Она берет его за руку и уводит, но он успевает пару раз оглянуться и вдруг замечает в темноте дверной щели чью-то косматую голову. Когда он сообщает об этом бабушке, та бледнеет еще больше и охает так, как будто узнала, что кто-то умер. На его просьбу пойти и заглянуть в сарай она бормочет что-то невнятное и начинает креститься, а ему становится страшно от мысли: что же там, в сарае такое, если даже бабушка испугалась?!

В тот же день спустя какое-то время Антон все-таки сходил к сараю и долго простоял на пороге, вслушиваясь и всматриваясь в темноту, слабо разбавленную робкими дрожащими лучами солнца, проникавшими через открытую дверь и крошечное окошко под потолком. Стекло в окошке оказалось выбито. Антон почему-то не сказал об этом ни бабушке, ни дедушке, а они либо не замечали, либо не придавали этому значения: все равно в такое окошко не мог пролезть вор. Зато легко бы пролезло то существо, которое заметил Антон – ростом оно было не больше пятилетнего ребенка. Окончательно поверив в то, что это был все-таки домовой, Антон стал приносить в сарай молоко и печенье. Каждый вечер он оставлял там угощение, пряча стакан и блюдце за верстаком, чтобы дед, запирая сарай на ночь, их не заметил. На следующее утро молоко и печенье исчезали. Антон забирал опустевшую посуду, тайком нес в дом, мыл и убирал в шкаф, чтобы вечером снова отнести в сарай наполненной. Он неоднократно повторял этот ритуал, когда гостил у бабушки и дедушки, но больше ни разу ему не удалось увидеть домового даже краем глаза. Зато однажды рядом с местом подношений обнаружился берестяной туесок с крупной спелой земляникой. Оцепенев, Антон смотрел на ягоды со смесью ужаса и восхищения, не смея к ним притронуться. От них так и веяло волшебством. Потрясенный, он не услышал, как к сараю подошла бабушка, и страшно перепугался, когда на дощатой стене перед ним выросла ее тень. «Только этого не хватало!» – сердито воскликнула она, хватая одной рукой туесок, а другой – руку Антона. Ее лицо побагровело, брови сошлись к переносице, а губы сжались в тонкую прямую линию. Антон разрыдался, когда бабушка высыпала землянику в сточную канаву за калиткой. Туесок был сожжен в печке, а на двери сарая с тех пор замок висел даже днем. Когда баба Тоня объясняла деду, почему сарай должен быть всегда заперт, Антон расслышал в ее тревожном шепоте слово «кукомоя». Дед отмахнулся, смеясь, но послушался. На том ритуал с подкармливанием домового и закончился. Как-то раз Антон отнес угощение в баню, которая не запиралась, поскольку красть там было нечего. Наутро молоко скисло, а печенье погрызли мыши: в блюдце остались крошки и мышиный помет, пришлось все выбросить.

Вернувшись из мысленного путешествия в прошлое, Антон поймал себя на том, что продолжает стоять на пороге дома. Его охватил азарт: захотелось пойти и заглянуть в сарай. Он спустился с крыльца, стараясь не наступить на проломленную доску, и направился к сараю сквозь бурьян и заросли некогда ухоженного сада, такие высокие и густые, что среди них невозможно было разглядеть не только дорожки, но и сарай. Антон по памяти отыскал в траве узкую ленту из серого растрескавшегося бетона, и она привела его к цели. Приземистое деревянное строение буквально утонуло в море высоченной крапивы, которая стояла вокруг неприступным заслоном и росла даже на крыше. Стало ясно, почему издали сарай был совершенно незаметен.

На двери сарая висел все тот же замок, правда, теперь он казался Антону не таким уж и массивным, зато выглядел куда более неприступным: под толстым слоем ржавчины прорезь для ключа едва угадывалась. Не надеясь на то, что замок откроется, Антон все же достал ключ и попытался вставить его в отверстие – тот не вошел даже на треть, а от приложенного Антоном усилия погнулся. Антон дернул ключ на себя, стараясь вытащить, но тот не поддавался – похоже, засел намертво. Решив, что вернется к сараю позже, Антон начал снимать с ключа кольцо, соединявшее его со всей связкой, и в этот момент замок отвалился от двери вместе с проушинами: крепления проушин попросту выпали из рассохшегося дерева. Вход в сарай был свободен.

Некоторое время Антон стоял на пороге, всматриваясь в полумрак, искромсанный солнечными лучами, пробивавшимися сквозь щели в стенах. Внутри все осталось по-прежнему: слева – отсек с лопатами, граблями и прочим садовым инвентарем, справа – верстак во всю стену, весь испещренный зазубринами и царапинами; рядом с ним – большой колченогий шкаф и пара ящиков с инструментами. Даже пахло здесь точно так же – деревом и железом, с той лишь разницей, что эти запахи стали немного слабее и к ним добавился душный оттенок пыли.

Снова чувствуя себя мальчишкой, который верит в домовых и прочую сказочную дребедень, Антон направился к верстаку. Доски в полу взвизгнули и заныли разлаженными скрипками, словно приветствуя долгожданного гостя. Поверхность верстака была усыпана древесной стружкой. Дед Петр увлекался резьбой по дереву и после работы всегда сам занимался уборкой, не позволяя бабе Тоне наводить порядок в сарае – вероятно, опасался впоследствии не обнаружить нужных вещей на привычных местах. Он исчез за год до смерти бабушки, но она, похоже, так и не осмелилась нарушить его волю: по обе стороны от верстака вздымались горы стружки. Судя по их объему и высоте, дед в последнее время занимался резьбой особенно усердно – ну или совсем перестал прибираться и просто отгребал стружку то в одну, то в другую сторону. На деда это было совсем не похоже. Правда, в последние годы перед его исчезновением Антон редко сюда приезжал, а после того, как похоронили бабушку, вообще больше ни разу не был. Вспомнился день похорон и то, как люди, стоявшие у гроба, шептались о том, что бабушку сгубила кукомоя: вначале забрала у нее мужа, то есть деда Петра, а потом и ее саму в могилу свела.

Антон был наслышан об этих существах. В поселке о кукомоях часто говорили. Кто-то верил, кто-то нет. Были и те, кто делал им подношения, чтобы задобрить и отвести беду от себя и своей семьи. Антон считал, что все это суеверия, основанные на том, что кому-то что-то где-то померещилось. Он и мысли не допускал, что какая бы то ни было нечисть может существовать в реальности – к тому времени его собственная вера в сказочных существ осталась в прошлом. Хотя… Пусть даже косматая голова домового, мелькнувшая в дверной щели, ему померещилась, но туесок с земляникой он отчетливо видел, да и баба Тоня тоже. Антон присел на корточки и заглянул под верстак, туда, где оставлял угощение для домового и где появился ответный дар. Теперь там клубилась пыль. Покачавшись на носках, он из любопытства выдвинул поочередно все ящики и приоткрыл дверцу тумбы под верстаком: ничего интересного, всюду лишь разносортная столярная мелочевка.

Прежде чем покинуть сарай, Антон решил заодно осмотреть и содержимое шкафа. Распахнув створки, он застыл в оцепенении, потрясенный увиденным.

Верхняя полка шкафа была забита берестяными туесками.

Глава 3. Поющая колдунья

Стоило вытащить один туесок, и тотчас все остальные посыпались на пол, будто были сложены как попало. Казалось, их прятали впопыхах. Антон повертел туесок в руках, догадываясь, что он, судя по топорному и неказистому виду, вряд ли был изготовлен дедом. К тому же туеском явно пользовались: внутри виднелись бурые пятна – возможно, от ягод или грибов.

Антон подозревал, что все эти туески появились здесь вслед за первым, который обнаружил он сам. Получается, домовой продолжал сюда наведываться? Или это был не домовой? Но кто или что это было?

На задней стенке шкафа висел кусок цветастой ткани, из-под которой выпирало нечто бугристое. Антон приподнял ткань и… выронил туесок. Сердце бешено заколотилось, когда его взгляду открылась объемная резная картина из дерева шириной около полуметра и не менее полутора метров в высоту. В центре картины была изображена женщина, с головы до пят закутанная в черную накидку, под которой угадывалось тонкое, но сильное и как будто молодое тело. Лицо женщины тонуло в тени высоко поднятого воротника и низко надвинутого на лоб капюшона, облегавшего голову подобно второй коже. Накидка выглядела сильно изношенной: рукава свисали лохмотьями, похожими на спутанную бахрому, из-под них выглядывали кисти рук, казавшиеся когтистыми птичьими лапами (возможно, такое впечатление складывалось из-за того, что отдельные нити в «бахроме» были длиннее кончиков пальцев). В облике женщины сквозило что-то нечеловеческое – не то потустороннее, не то колдовское. Вероятно, автор картины изобразил здесь лесную ведьму или богиню смерти – недаром от ее вида Антона мороз продрал по коже. Женщина стояла среди голых хилых берез, над ней желтела полная луна, а земля у ее ног щетинилась острыми корягами. Картина производила тягостное впечатление, хотя и восхищала изысканностью и точностью линий: каждая складка на одежде женщины, каждая веточка на деревьях и даже наросты на березовой коре были тщательно выточены, отшлифованы и выкрашены так, что казались настоящими. Антон узнал руку деда и подумал, что тот наверняка трудился над картиной не один день, а может, и не один год. Вот только кто же захочет купить такое жуткое творение? Вероятно, дед вырезал картину не для продажи, иначе не стал бы скрывать ее от посторонних взглядов и держать в шкафу, под куском старой тряпки.

В правом нижнем углу картины белело нечто вроде надписи. Склонившись и подсветив фонариком, встроенным в корпус телефона, Антон разобрал буквы, еще более корявые, чем компьютерная капча против ботов, какую используют для входа на сайты. Складывалось впечатление, что дед специально их искривил, чтобы посторонний человек не мог с ходу прочесть слова. Там было написано: «Поющая колдунья» – просто название картины, никаких намеков на зашифрованное послание. Но до чего же неожиданной находкой была эта картина!

Антон отступил на шаг, чтобы охватить взглядом всю картину целиком, и чуть не упал, подвернув ногу на одном из туесков, разбросанных повсюду. Это вывело его из задумчивости и заставило вспомнить о времени: ведь он еще не заглядывал в дом и понятия не имеет, в каких условиях ему придется сегодня ночевать. Может быть, там даже одеял нет – все-таки дом много лет простоял без присмотра. Не мешало бы и еды какой-нибудь купить к ужину, а значит, с походом в местный магазин лучше не тянуть, чтобы успеть туда до закрытия.