Кукурузные человечки

Скоро все семь космонавтов устроились на плечах и руках Славика и смотрели на футбол. Питя же, цепляясь за уши, перебрался на его голову. Тут же забыл, что сидит на голове, а не на какой-то кочке, и, болея, драл землянина за волосы, как драл бы траву, и колотил пятками в макушку.

Все они перекликались, забираясь на него, как на дерево, и землянин узнал имена космонавтов. На правом плече сидели Щипан и Садим, Молек и Пигорь - на левом. В левой руке он держал командира Грипу - тот сидел сейчас на ладони, как в кресле. В правой размахивал руками Вьюра. Про Питю мы уже сказали, Питя сидел на голове.

Глядя на футбол, космонавты забылись и перешли на свой язык. Славик его, разумеется, не понимал. И вы бы его тоже не поняли. Я приведу несколько фраз - тех, что Славик услышал в тот день:

– Брячит лак ботко!

– Козатри, козатри - голонит!

– Лак пучно забарил!

Но чаще всего инопланетяне выкрикивали одно слово:

– Уфтим!

Славик терпел, терпел - взмолился:

– Ребята, я вашего языка пока не понимаю - вы бы болели на нашем, а? Я ведь не вижу, как там играют.

– Хорошо, - сказал командир и первым подал пример: - Слева же свободный, - завопил он, - куда он на трех защитников прет?

Его поддержали:

– Головой, головой бей!

– Эх, мазила!..
– Причем неизвестно было, чье это слово - с другой планеты или земное.

Вот так, с огорода Полины Андреевны и с вредной козы художника Кубика, с драки Славика с тремя мальчшками, с футбола началось его знакомство с пришельцами, мальчишками с далекой планеты Кукурбита.

Эта встреча закончилась неожиданно. Во двор вышла бабушка и закричала, не видя внука, во весь голос:

– Сла-ави-ик!

Бабушка была старенькая, но голос у нее был звонкий, как у петуха.

– Сла-ави-ик!

Космонавты сразу забрались на свои кукурузины и готовы были закрыться, каждый в своем убежище.

– Я, ребята, побегу, - сказал Славик, - пообедаю. И сразу после обеда - сюда. Вам принести чего-нибудь? Там борщ будет, картошка жареная, молоко или компот...

– А я думаю, чем это так пахнет?
– опередил всех Питя.
– Ох и вкусно, наверно!

– Нам нельзя, - отрезал командир Грипа, - мы можем отравиться. Сам же знаешь, что все сначала нужно исследовать. Ты иди, Славик, мы тоже пообедаем.

– Пообедаем!
– проворчал Питя.
– Пастой из тюбиков. На первое - паста, на второе паста, на седьмое - тоже паста! Хоть молока принеси мне - никто ведь из нас от него не умер.

– Хорошо, - пообещал Славик, - принесу. Тепленького, топленого - такая вкуснятина!

День по имени...

– Друг мой, чем это вы так сильно озабочены?
– громко спросил художник Кубик у Славика, увидев его во дворе.
– Уж не открыли ли вы какой-нибудь новый овощ на огороде уважаемой Полины Андреевны?

Стоило Кубику произнести эти приветственные слова, как над забором появилась и Нинкина голова, - оба они, видно, только что пришли. С Нинкиной стороны к доскам ограды между двумя дворами был приставлен чурбак - чтобы можно было для разговора и для других дел над забором возникать.

Нинкина голова, в который уже раз заметил Славик, существует, кажется лишь для ношения двух больших, то серых, то голубых, как лесные колокольчики, глаз. Но больше, чем цвета, было в них любопытства. Она вытаращилась сейчас на Славика, который был, по наблюдению художника, озабочен. Интересно, чем он озабочен? С чего это вдруг?

– вот во что были окрашены сию минуту Нинкины глаза.

Славик поспешил нахмуриться.

– Ба, - спросил он у Полины Андреевны, стоявшей на крыльце, - ба, что сегодня на обед?

– Что на обед он прашивает!
– Нинка за забором, очевидно, всплеснула руками, потому что чуть не упала. Голова у Нинки была не только для глаз, а еще и для рта.
– Руки бы сперва помыл, - закричала она возмущенно, - а потом обедом интересовался!

– Отзынь!
– рассердился Славик.
– Хочу - мою, хочу - нет!

– Борщ на обед, - вставила в разговор вкусное слово бабушка, - зеленый. Со сметаной. И картошечка на молоке, как ты любишь.

– Ему как для барина готовят, - схватившись на этот раз за забор, - продолжала критику Нинка, - а он еще фордыбачит.

Тут нужно сказать, что Славик и не думал фордыбачить, но Нинка заранее его в этом заподозрила.

Кубик вдруг фыркнул, и все на него посмотрели.

– Поразительно!
– воскликнул он.
– Ты, Нинон, для филолога - бесценный клад. Все века оставили в тебе следы. Не удивлюсь, если ты заговоришь вдруг языком древнего новгородца... Полина Андреевна!
– обратился он к бабушке.
– Раз уж мы так хорошо разговариваем, предлагаю совместный обед. Ваш борщ - моя тушенка, ваша картошка - моя сгущенка.

– Конечно, конечно, идите к нам!
– закивала бабушка.
– И чего я сама не догадалась пригласить?

За обедом зловредная Нинка ждала, должно быть, что Славик будет привередничать и плохо есть, но в пику ей, косившейся на него, Славик съел целую тарелку борща, а картошки попросил еще. Нинка налегала на тушенку, разогретую на сковороде, а после нее не могла отораться от сгущенки, которую бабушка налила ей в блюдце.

– Как мед, - восторгалась она, - только еще вкуснее. Я бы ее кажин день ела.

– Каждый, - поправил Нинку Кубик.

– Кажин!
– заупрямилась Нинка.
– Ишь, чего выдумал! Мама что, хуже тебя знает?

– Пусть будет "кажин", - согласился художник, - твоя мама для меня - самый уважаемый человек. И если она говорит "кажин", значит, есть и такой вариант слова..
– И Кубик в который раз принялся нахваливать бабушкин борщ, а она в ответ повторяла, что да что сварила в борще - все, что растет сейчасв огороде: и свеклу, и картошку, и капусту, и петрушку, и зеленый лук...

Славик поглядывал на Нинку и думал, что НИКОГДА И НИ ЗА ЧТО не расскажет ей о пришельцах.

А тайна эта уже ворочалась в нем и, честно говоря, искала выхода. Славику ужасно хотелось с кем-то поговорить об инопланетянах, что приземлились на бабушкином огороде и поселились в гнездах для кукурузных кочанов.

Несколько раз он ловил на себе взгляд художника - тот что-то необычное в нем заметил, - но взгляду его пока не отвечал.

Художни ел и рассказывал:

– Я давно уже заподозрил, что у дней, которые мы зовем привычно понедельниаками, вторниками, средами и так далее, есть и другие имена...