Куликовская битва в истории и культуре нашей Родины
Шрифт:
«Сказание о Мамаевом побоище» подтверждает и раскрывает в подробностях свидетельство, которое присутствует в «Задонщине» в виде намека. Дмитрия Боброка «Сказание» характеризует как «полководца нарочитого», подчеркивая, что именно его распоряжения подготовили почву для победы. В ночь перед столкновением Боброк ездил с великим князем за Дон, чтобы осмотреть будущее поле битвы. Дважды автор «Сказания» повторяет, что Боброк с замечательным искусством выстроил русские полки на поле боя: «вельми устаъиша плъци по достоанию, елико где кому подобает стояти», «и видети добре урядно плъки уставлены поучением крепкаго въеводы Дмитреа Боброкова Волынца» [242] . Великий князь отпустил Владимира Андреевича «в дуброву, яко да тамо утаится плък его», а вместе с ним отпустил «известнаго своего въеводу Дмитриа Волынскаго и иных многих» [243] .
242
Повести
243
Там же, с. 66.
После долгой битвы, повествует «Сказание», татары стали одолевать, много русских воевод было убито, великокняжеские стяги много раз подсечены. Владимир Андреевич рвался в бой, видя погибель своих, но Боброк приказывал воинам терпеливо ждать. Наконец, когда приспело время, именно Боброк дал сигнал к атаке, возопив «гласом великим»: «Княже Владимер, наше время приспе и час подобный прииде!» [244] . Воины засадного полка налетели на татар, как соколы на стадо журавлей. А стяги русских «направлял» крепкий воевода Дмитрий Волынец.
244
Там же, с. 71.
Сведения о Боброке, по-видимому, восходят к слою «Сказания», составленному на основании показаний очевидца: «Се же слышахом от вернаго самовидца, иже бе от плъку Владимера Андреевича…» [245] . Воин из удельного полка, проведший весь день в засаде, неизбежно должен был считать атаку Боброка главным событием, апофеозом битвы. Похвалы Боброку были связаны, следовательно, не с тенденциозными оценками книжника, а с непосредственными впечатлениями очевидца. Примечательно, что впечатления не были подчинены предвзятой схеме. Старший по положению удельный князь вынужден слушаться более опытного воеводы Боброка. Слова очевидца полностью совпадают со всем тем, что известно из летописей о воинских подвигах Дмитрия Михайловича Волынского.
245
Там же, с. 70.
Тенденциозность «Сказания» дала себя знать в оценке роли Дмитрия Ивановича и его брата на заключительном этапе сражения. Автор «Задонщины» упомянул, что в схватке сторожевых отрядов в начале битвы приняли участие литовские князья Ольгердовичи: «ти бо бяше сторожевыя полки» [246] . По свидетельству летописцев, великий князь Дмитрий Иванович также начал битву «в сторожевых полцех», а затем вернулся «в великий полк» [247] . Автор «Сказания» дополнил сведения о Дмитрии Донском указанием на его тяжелое ранение. В разгар сечи «великого князя уязвиша вельми и с коня его збиша. Он же нужею склонився с побоища, яко не мощно бе ему к тому битися, и укрылся в дебри…» [248] . Л. В. Черепнин считал приведенное свидетельство тенденциозным. Ранение великого князя, писал он, было использовано врагами московского княжества из числа русских правителей (можно предполагать в качестве таких настроенных враждебно к московскому правительству лиц князей рязанского, тверского) и противниками Дмитрия Донского из числа московских и немосковских бояр для его опорочения [249] .
246
Там же, с. 71.
247
ПСРЛ, т. IV, ч. 1, вып. 1, с. 319.
248
Повести о Куликовской битве, с. 69–70.
249
См.: Черепнин Л. В. Образование Русского централизованного государства, с. 619.
Однако факты не подтверждают гипотезу о причастности рязанского или тверского князя к составлению «Оказания». Тенденция, отмеченная Л. В. Черепниным, объясняется, как представляется, участием в составлении «Сказания» монахов из Троицко-Сергиева монастыря, стоявшего на землях удельного княжества Владимира Андреевича и его сына. Книжники из удельного монастыря в самом деле склонны были преувеличивать роль Владимира Андреевича в Куликовской битве. По «Сказанию», великий князь будто бы покинул поле боя до того, как в ходе сражения наступил решающий перелом. Татары стали одолевать. Русские полки понесли огромные потери. Но тут в дело вступил полк Владимира Андреевича. В результате его атаки татары бежали с поля боя. В знак победы Владимир Андреевич утвердил свое удельное княжеское знамя «на костях», и лишь после этого посланные им люди разыскали едва живого Дмитрия в перелеске [250] .
250
Повести о Куликовской битве, с. 72.
Увлекшись своим основным тезисом, удельные книжники стали
утверждать, что Дмитрий Донской еще до своего ранения сознательно готовился к тому, чтобы сложить с себя обязанности командующего. Как бы предвидя свою судьбу, Дмитрий перед самым боем «съвлече с себя приволоку царьскую» и возложил ее на любимого боярина Михаила Андреевича Бренка, которому передал также и своего коня. Великий князь также повелел свое красное («чермное») знамя «над ним (Бренком. — Р. С.) возити» [251] .251
Там же, с. 66, 72.
Легенда о переодевании Дмитрия Донского поражает своими несообразностями. Трудно поверить, чтобы князь мог отдать любимого коня кому бы то ни было. Боевой конь значил для воина слишком много, чтобы менять его за считанные минуты до сечи. Конь мог вынести седока с поля боя, либо погубить его. Великокняжеский доспех отличался особой прочностью и был отлично подогнан к его фигуре. Менять его также было бы делом безрассудным.
Большому знатоку генеалогии академику С. Б. Веселовскому не удалось обнаружить Бренка в кругу бояр Дмитрия Ивановича. Поэтому он предположил, что Михаил Андреевич Бренк был худородным любимцем великого князя [252] . В синодике имя Бренка записано подле имени Семена Мелика, из чего следует, что он принадлежал к числу младших командиров. Еще более важно другое. В Троицкой летописи записаны: Михайло Иванович Акинфович, Михайло Бренков, Лев Морозов, Семен Мелик. По синодику ранней редакции вечную память пели Михаилу Ивановичу и другому Михаилу Ивановичу, Льву Ивановичу и Семену Мелику. Отсюда с полной очевидностью следует, что Михаил Бренк носил отчество Иванович. А между тем составители «Сказания» ошибочно называли Бренка Михаилом Андреевичем. По-видимому, они были плохо осведомлены о делах и личности Бренка.
252
См.: Веселовский С. Б. Исследования по истории класса служилых землевладельцев, с. 198.
Согласно «Сказанию», битва началась с традиционного богатырского поединка. Автор «Сказания» придал эпизоду эпическую форму. Инок Пересвет, которого Сергий послал в бой вместо себя, напустился на «злого печенега» пяти сажен в высоту и трех в ширину. Богатыри ударили друг друга копьями и оба пали замертво с коней [253] . Автор «Задонщины» прославил подвиг Пересвета в иных выражениях: «Хоробрый Пересвег поскакивает на своем вещем сивце, свистом поля перегороди, а ркучи таково слово: «Лучши бы есмя сами на свои мечи наверглися, нежели нам от поганых положеным быти» [254] .
253
Повести о Куликовской битве, с. 68–69.
254
«Слово о полку Игореве» и памятники Куликовского цикла, с. 550.
Пересвет геройски сложил голову на поле боя. Этот факт не вызывает сомнения. Однако следует отметить, что в «Задонщине» нет и намека на гибель Пересвета перед началом сражения.
В Древней Руси случалось, что бою между небольшими по численности войсками предшествовал богатырский поединок. Когда князь Мстислав победил князя Редедю Касожского, касоги очистили поле, не вступая в бой. Поединок терял смысл в сражениях с участием больших масс войск. Состязание между богатырями уступило место столкновению сторожевых отрядов.
Можно считать достоверно установленным, что великий князь Дмитрий Иванович лично возглавил сторожевой полк и тем самым принял участие в первой схватке с татарами. Что могло побудить главнокомандующего русской армии к столь безрассудному риску? В источниках можно найти некоторые данные, позволяющие ответить на этот вопрос.
Когда войска стали сближаться посреди Куликова поля, бывшие при князе дружинники стали настойчиво просить князя Дмитрия поскорее покинуть передовую линию. «Княже господине, — говорили бояре, — не ставися напреди битися, но назади или на криле, или негде в опришном месте» [255] . Двадцатидевятилетний князь отверг их совет. Замечание, мимоходом оброненное одним из летописцев, вполне объясняет его поведение.
255
Повести о Куликовской битве, с. 37.
Когда Мамаевы полчища облегли степь и стали надвигаться на русские полки подобно грозовой туче, новобранцев охватили тревога и неуверенность. «Московици же мнози небывальци, — отметил летописец, — видевши множество рати татарьской, устрашишася и живота отчаявшеся, а иней на беги обратишася» [256] . Тогда-то Дмитрий Иванович и подал знак к атаке. Чутье полководца подсказало ему, что исход битвы будет зависеть от того, удастся ли ему воодушевить дрогнувших воинов и одновременно сбить первый наступательный порыв врага.
256
НПЛ, с. 376.