Куплю Рога родному мужу

Я устало опустилась на пуфик, стащила с головы порядком надоевший за день парик, уткнулась в него на секунду. Едко защипало в носу, хотелось разреветься. Да какой там разреветься, кричать хотелось до одури, но не поможет. Что бы ни говорил Денис, я все равно причастна ко всему, что творил мой муженек, прикрываясь деньгами своего папаши. И ненависть, она не делит ситуацию на части, не отделяет зерна от плевел. Игнатов сейчас ненавидит всех, всю эту грязь и систему в целом. Ну а то, что я случайно затесалась там, не имеет особого значения. Если нет надежды на справедливость, то какой смысл оправдывать мое существование? Я уверена, он тысячу раз пожалел, что связался со мной. Зачем я ему? Теперь – только обуза.

Я прошла сразу в спальню, скинула с себя вещи и пошла в душ нагишом. Отчего-то чувствовала, что Денис уже не вернется. Взгляд, которым он окинул меня напоследок, говорил о многом. Он разочарован, особенно мной.

Горячая вода врезается струями в кожу, мышцы отпускает, напряжение понемногу уходит. Но кажется, всю ту грязь в которую я окунулась, все равно не смыть. Хоть Смирнов старался и не показывать мне самые ужасные снимки, но я их видела мельком. А те девушки, женщины. Живы ли они еще? Если хоть на секунду представить, что во всем этом замешан Виталик, то становится особенно мерзко. Сначала он творил эти ужасные вещи, а потом шел домой, на работу, общался с людьми…

Какой же он на самом деле страшный человек. Да и человек ли?

Мысли об убитых преследовали снова и снова. Я улеглась в постель, но меня трясло так, будто я оказалась совершенно раздетой зимой на улице. Проверила балкон и все форточки – закрыто. Залезла в шифоньер и достала оттуда огромный теплый плед. В совокупности с одеялом мне удалось кое-как согреться и впасть в сонное состояние. Но полноценным сном это сложно было назвать. Мелькали лица, обрывки разговоров и истеричный смех Плотникова. Проснулась в поту. Руки тряслись как у хорошего забулдыги.

За окном сквозь шторы уже пробивался рассвет. Я окинула скомканные одеяла, накинула огромный мужской халат и ушла на кухню, ждать Дениса. Отрицать, что этот человек нужен мне как воздух, уже бесполезно. Только с ним я чувствую себя в безопасности.

37

37

Игнатов.

Злоба душила, раздирала на куски нутро. С каждым часом надежда умирала все больше и больше. Женя так ничего толкового и не рассказала, ну а отчеты моей команды тоже были неутешительные. Плотников старший провел собрание и пообещал огромную премию работягам, его сынок с утра до вечера занимался благотворительностью, засвечивая свое добродушное лицо на каждом углу.

Они играли так, словно все те обвинения, что были выдвинуты против них за неделю, ничего не стоили. Пал Саныч тоже заметно нервничал и призывал действовать более решительно. Но без доказательств это все равно была бы пустая трата времени.

К вечеру, когда уже полностью извел себя морально, позвонила Наташина мать. Увидел ее имя на экране и вышел в коридор, чтобы поговорить. Взглядом, которым проводила меня Женька, можно было остановить сердце. Сколько боли и отчаяния в нем…

Знаю, милая моя девочка, знаю. Я и сам сгораю в том же огне. Мне, как и тебе, помочь практически некому. У каждого из верхушки свой интерес, и помогают они до тех пор, пока уверены, что им обломится приличный куш. Я слишком хорошо их всех выучил, когда подбирался поближе. Пока вынашивал план мести и обрастал нужными связями, пока искал пути, по которым можно было подобраться к Плотниковым и отомстить чужими руками…

Валентина Андреевна, услышав мой голос, без предисловий и обиняков тихо произнесла:

– Денис, приезжай. Времени совсем осталось мало…

Она положила трубку. Я еще долго смотрел на потухший экран, чувствуя, как в голове тягучим киселем разливается кипяток. Осел там же, в коридоре, у стенки на пол. Прижимаясь затылком к прохладной бетонной стене, ощущал, как безвозвратно уходит время. Каждая минута звучала в душе реквиемом.

Пять лет без надежды на лучшее. Пять лет в агонии.

Она уходит… а я так и не сумел за нее отомстить.

Трус. Ничтожество. Не смог отстоять справедливость за свою жену! Зато за чужую ухватился, как утопающий. И ладно бы просто баба, а то ведь его женщина. Оправдывает ее лишь то, что она такая же жертва Плотниковского произвола. Но только бить за нее будут больнее…

Вскочил, пробежал по коридору и в курилку на улицу. Вдохнул прохладный, режущий легкие воздух. Со всей силы зарядил кулаком в кирпичную стену.

Зачем ее встретил, зачем?

Именно сейчас…

Баб не было других? Были. Только ни одну из них не помнил. Напивался в баре, а просыпался с какой-нибудь телкой. Ни имен не знал, ни контактов никогда не спрашивал. Кидал на тумбочку деньги и молча уходил.

Только вот с Женькой все не так. Начиная с того, что это я ее собирался убить пять лет назад. На покупке оружия и поймали. Слава Богу, не осудили, только взяли в оборот. На желании мстить хорошо проехались, ну да ладно. Зато хоть чего-то добился. И в деньгах никогда не нуждался, хватало и на себя, и на лечение для Наташи.

Женька… под кожу проросла, растворилась жгучим ядом. Хочется целовать ее до безумия, оберегать от всего мира. А надо-то от себя в первую очередь!

Что я могу ей дать? Защиту? Вряд ли… Любовь? Да, честно говоря, я понятия не имею, что это. Наташку вот вроде любил, но не называется ли это привязанностью и простым человеческим желанием иметь семью и ребёнка? Да и были мы вместе какой-то от силы год. А потом?

Даже в нормальных семьях со временем любовь угасает. А у нас сосуд с чувствами расколотили одним точным движением. Когда и не понял. Очнулся, пропитанный болью и ненавистью…

Думал, никогда не почувствую больше ничего. Ан нет. Загорелось в груди, затеплилось. Когда в глаза Женькины смотрел, когда надышаться не мог запахом ее волос.

Убить бы Плотникова. Размазать по стене, как мокрицу. Да не подберешься. Бережет себя эта тварь. И не уйдешь далеко. Папочка всегда наготове прийти к сыночку на помощь.

Что же делать теперь? Как поступить?

Единственное, что приходит на ум, спасти Женьку не только от Плотниковых, но и от себя. Не справлюсь – не смогу в глаза ей смотреть.

Нужно документы организовать, вывезти ее отсюда. Возможно даже в другую страну. Пусть живет девчонка, жизни радуется.

Не смогу подарить ей то счастье, которого она действительно заслуживает. А мне уже и счастья от жизни требовать не стоит…

38

38

Сухие руки с желтой, почти прозрачной кожей, так похожей на пергамент, покоились на белоснежных простынях. Капельницы и трубки, датчики, – все каким-то клубом опутывало тело Наташки так, что не подступиться. Где-то там под маской худенькое, почти детское личико. Ей было девятнадцать. Теперь почти двадцать четыре, а она осталась там, в том злополучном дне. Здесь будто лежало чужое тело, с обритой головой и впалыми глазами. Игнатов прижался щекой к простыням, там, где лежали истощенные, словно палочки-спички, Наташкины ноги.