Кузьма Минин на фоне Смутного времени

Денежные раздачи спасли некоторое число жизней. Напрасно В. Д. Назаров принижает, пусть касаясь одной лишь погребальной сферы, значение усилий Бориса Годунова: «Похороны жертв голода в коллективных захоронениях и за государственный счет в катастрофические 1601–1603 гг. были не только и не столько актом благотворительности, сколько попыткой упреждающих мер санитарной и социальной безопасности. Попытка оказалась далекой от успеха»^{220}. В действительности широкомасштабные благотворительные акции проводились в России впервые, их невозможно себе представить, скажем, в царствование Ивана Грозного, когда от голода и эпидемий на рубеже 1560–1570-х гг. также страдали тысячи людей.

При захоронении не удавалось соблюсти все церковные традиции, не хватало священников для отпевания и даже гробов.

Мертвых, облаченных в саваны, складывали штабелями в больших братских могилах-скудельницах, которые устраивались обычно на городских окраинах^{221}. Могильщикам, подвергавшим свои жизни неимоверной опасности, власти выделяли деньги за погребение по числу умерших, что позволяло в какой-то степени учитывать число потерь.

В 1603 г. удалось, наконец, получить более или менее сносный урожай, но только тем, кто смог засеять поля. Цены на хлеб, правда, продолжали сохраняться высокие, но у народа появилась хотя бы надежда на лучшее. Но тут с запада нагрянула еще одна напасть — чума.

Чумная напасть

В дневнике немецкого проповедника Валентина Шмальца под 1602 г. отмечено: «В этом году постигла Пруссию ужаснейшая чума, в Данциге погибло 18 000, в остальной Пруссии 50 000»^{222}. Зараза посетила Вильно, Минск, Оршу, недалеко от которых проходила западная граница России. Наиболее полная и детальная информация о голоде 1601–1603 гг. и эпидемиях начала XVII в. на территории Беларуси содержится в Баркулабовской летописи, составитель которой, упомянув о сильном громе и молнии 17 сентября 1600 г., подчеркнул: «Атое было прознаменование — напред буде читати рок Христа 602, 603. Великие болести, хоробы, такъже великие, голод, неврожай силный. Было поветрие албо мор на людий перехожих, множество на Низ идучих»^{223}. Речь шла об оголодавших простолюдинах, которые, чтобы спасти свою жизнь, переселялись толпами из северных регионов белорусских земель на юг. Как повествуется далее в летописи, весной и летом 1602 г. «на люди были з божого допущены хоробы великие, горючки, бегунки; по местах, по селах много малых деток померло»^{224}. Под 1603 г. в ней помещена информация о появлении чумы, пришедшей из Прибалтики, в северных районах современной Беларуси: «В месте Виленским, в Менску, у Радошковичах, на Орши, у Шклове и по инших многих замках было поветрее великое в пост Филипов; а в которых замках поветрее не было, в тых местах по дорогах, по улицах страж великую день и ночь мевали аж до Рож-ства Христова; а пред се господь Бог тых в целости заховал»^{225}.

К началу 1603 г., если верить информации ганзейских послов, в Вильно от чумы скончались 28 тысяч человек^{226}.

Из Прибалтики эпидемия не ранее марта 1603 г. проникла в западные районы России. Ганзейские послы, прибывшие в Смоленск 9 марта 1603 г., ничего не говорят о чуме, с ужасными последствиями которой они столкнулись месяцем ранее в Литве^{227}. Значит, заразная болезнь появилась тут позже. «В лето 7111-го бысть грех ради наших мор лют зело во граде Смоленску и во странах его, — повествуется в Хронографе 1617 г. — И толико множество помроша людей, елико и погребати не успеваху их»^{228}. Почти идентичное сообщение об эпидемии помещено под 7110 (1602) г. в Вологодской летописи: «А в другое же лето бысть мор лют зело в Смоленске и во странах его, много множество людей изомроша, елико не успеваху погребати»)^{229}. В Мазуринском летописце под 1603 г. упоминается о распространении эпидемии не только в Смоленске, но уже и в столице России: «…бысть грех ради наших мор зело лют во граде Москве и инде в Смоленске, и в странах его, и толико множество помроша людей, елико и погребати не успеваху их»^{230}. Однако причины мора 1603 г. в Москве и Смоленске были, скорее всего, разными: в первом случае — голод и связанные с ними болезни, во втором — чума.

Об эпидемии чумы во время страшного голода писали иностранцы, находившиеся в России: «На дорогах было множество разбойников и убийц, а где их не было, там голодные волки разрывали на части людей; а также повсюду тяжелые болезни и моровое поветрие… Меж тем в некоторых местностях распространилось моровое поветрие, а затем началась удивительная междоусобная война…» (Исаак Масса); «За этой бедой последовала вскоре другая, чума, которая свирепствовала и пожирала людей не менее дороговизны…» (шведский дипломат Петр Петрей); «…Великое множество народа погибло за это долгое время от голода и чумы во всех концах страны и других городах, и все они были также похоронены за счет казны» (немецкий наемник Конрад Буссов)^{231}. Уроженец Курляндии Яков Рейтенфельс, побывавший в России в 1671–1673 гг. и почерпнувший информацию из каких-то письменных источников, писал в сочинении «Сказания о Московии» (около 1676 г.) о том, как за голодом 1601 г. в России «последовала смертоносная чума, болезнь необычайная в северных странах, вместе с другими карами разгневанного Неба»^{232}.

Правда, Н. М. Карамзин, ссылаясь на свидетельство венецианского ювелира Франческо Аскентини, автора сочинения «Записки о России» (1617 г.), жившего в Москве с июня 1601 по май 1604 г., писал об эпидемии накануне Смуты холеры^{233}. Но саму книгу Ф. Аскентини Карамзин в руках не держал и довольствовался выписками из нее, сделанными историком русского флота Н. А. Бестужевым. Тем не менее из его труда версия о бытовании в Смоленском уезде и некоторых других местах России холеры распространилась в отечественной историографии^{234}. В научно-популярной книге о Смутном времени С. Н. Бердышев пишет об опасности заразных болезней, «прежде всего холеры», из-за множества трупов, лежавших на улицах Москвы во время голодомора 1601–1603 гг.^{235} Двенадцать из 36 монетных кладов, датированных периодом правления Б. Ф. Годунова, относятся к 1603 г., что, по мнению нумизмата А. С. Мельниковой, является следствием эпидемии холеры, голода, разбоев и грабежей^{236}. Но тогда Россия вообще и Смоленщина в частности столкнулись все-таки именно с чумой, а не с холерой, распространившейся из южных очагов (прежде всего Индии) позже, в 1830 г.

Разносчиками инфекционных болезней нередко были приезжие купцы, поэтому власти, дабы предотвратить дальнейшее распространение моровой язвы, предприняли изоляционные меры на западных границах, как это бывало не раз и раньше, в XVI в. Сигизмунд Герберштейн отмечал, что московиты, хотя и «живут в такой здоровой местности, но все же опасаются заразы всякий раз, как она бывает в Новгороде, Смоленске и Пскове, и всех, приезжающих оттуда к ним, не допускают в страну»^{237}. По свидетельству Бельского летописца, «в лета 7113 (1605) заставы же были по-прежнему по всему же литовскому рубежу межу городов для вора же Гришки Отрепьева и для моровова поветрия, что был мор зело на люди в Смоленском городе и в уезде Смоленском»^{238}. Карантин на границах государства, вокруг городов, сел, а порой и городских улиц тогда считался самым действенным способом в борьбе с эпидемиями.

8 сентября 1604 г. датируется грамота царя Б. Ф. Годунова, адресованная князю А. Козловскому и У. Б. Новосильцеву. Из нее можно узнать, что «в Смоленском по грехом поветрия появилось июля з 20-го числа»^{239}. Как полагал В. И. Корецкий, последствия голода и чумы отрицательно сказались на боеспособности смоленского гарнизона. В начале 1605 г., когда власти готовились к отпору Лжедмитрию I, согласно заявлению местных посадских людей в Смоленске «ни хлеба и иного никакого запасу» не было^{240}.

На современников произвели огромное впечатление «великий голод» и эпидемии 1601–1604 гг., предшествовавшие Смуте. Об этих драматических событиях помнили и в середине XVII в., в царствование Алексея Михайловича. «Сказание о иконе Троицы на Мезени», повествующее о жизни крестьян села Лампожня на Мезени во время голода в 1602 г., было написано в «славном и преименитом царствующем граде Москве при храме Святыя единосущныя Троицы в среднем граде Китай, близ врат Святыя Варвары» в 1648 г. «от некоего многогрешнаго и непотребнаго раба Ивана, купца того же царствующего града Москвы» по просьбе некоего боголюбца Федора^{241}. Как говорится в «Сказании», в царствование Б. Ф. Годунова в 1602 г. случился «глад велик во всей велицей России и не бысть того предела Российскаго идеже не бысть сей гнев Божии гладный, достиже убо той и до самых северных стран русския земли, прилежащих близ великаго моря окияна (Кевроли и Мезени. — В. П.)»^{242}.

В Смутное время

Не избавилось население России от голода и повальных болезней и в Смутное время. Московское войско, осаждавшее в начале 1605 г. Кромы, где укрепились сторонники Лжедмитрия I, поразила дизентерия: «Грех ради приде под Кромы на ратных людей скорбь велия, мыть». Слово «мыть» означало «расстройство желудка, понос»^{243}. По указанию Бориса Годунова ратным людям направили из Москвы «всяково питья и всяково зелья, кои пригодны к болезнем и от тово ж им учини помощ велию»^{244}. От голода и болезней страдало взбунтовавшееся в конце концов население Астрахани. По сообщению Исаака Массы, на острове Балчик (в 18 километрах к северу от Астрахани) в лагере воеводы Ф. И. Шереметева, осадившего восставший город, оказалось «примерно полторы тысячи купцов из Астрахани и других мест по берегам Каспийского моря, бежавших туда со всем своим имением» (цифра, скорее всего, преувеличена). И они были вынуждены оставаться там в течение двух лет, «терпя великие бедствия… и многие перемерли, так как среди них распространились жестокие поветрия от холода, голода и лишений»^{245}. Моровое поветрие («мор великий») посетило в 1606 г. и Новгород Великий, где от него скончался воевода князь М. П. Катырев^{246}. Князь С. И. Шаховской был обижен на Василия Шуйского зато, что царь отправил его в Новгород Великий «в мор» 1606 г.

В большинстве случаев гарнизоны и мирные жители Корелы, Смоленска, Троице-Сергиева монастыря и др., осаждавшихся иноземными интервентами и их русскими пособниками, несли потери от цинги. Группа специалистов в сфере археологии и палеомедицины из Института археологии РАН недавно обнародовала результаты исследования остеологических материалов из раскопанного в 2007, 2009 и 2010 гг. кладбища XVI–XVIII вв. при церкви Св. Иоанна Златоуста в центральной части Ярославля^{247}. На костях детей, умерших в возрасте от одного до четырех лет, живших в конце XVI — начале XVII в., были выявлены множественные локальные кровоизлияния-геморрагии и пороз, оказавшиеся следами проявления цинги. Нехватка витамина С отрицательно сказывалась на формировании коллагена, из которого в основном состоит органическая матрица кости. Причем процент следов цинги в детских костях в XVII в. постепенно уменьшается, но зато появляются симптомы врожденного сифилиса, что, возможно, связано с неупорядоченными либо насильственными половыми контактами матерей с многочисленными иностранными наемниками (немцами, шведами, французами и др.), польско-литовской солдатней и казаками, наводнившими в годы Смуты многие уезды Европейской части России^{248}. Сифилитические поражения обнаружены и при рентгенологическом исследовании костных останков с кладбища XVII — первой половины XVIII в. в Вятке^{249}.