Кузьма Минин на фоне Смутного времени

Услышав весть о посылке в начале 1612 г. И. М. Заруцким казаков в Суздаль и Ярославль, Минин и Пожарский сразу же направили туда нижегородские отряды ратных людей, а вскоре в конце февраля — начале марта и сами во главе всего ополчения двинулись через Балахну и Кострому к Ярославлю, где им предстояло провести более четырех месяцев^{480}. Там сформировалось новое правительство — Совет всея земли, одним из руководителей которого стал К. Минин. При нем создавались приказы — Поместный, Посольский, Разрядный, велась дипломатическая переписка, готовился поход на Москву. Совет всея земли пополнялся новыми людьми — представителями титулованной знати, служилого дворянства, белого духовенства, горожан, черносошных и дворцовых крестьян. Фактически Ярославль стал на время политическим центром страны.

И в Нижнем Новгороде, и в Ярославле, и чуть позже в Москве у руководителей Второго земского ополчения нередко возникали проблемы, связанные с местническими порядками. Цеплявшиеся за них чванливая титулованная аристократия и служилое провинциальное дворянство проявляли недовольство тем, что во главе такого важного государственного дела стоит человек низкого социального происхождения, простой мясоторговец из Нижнего Новгорода. Да и происходившему из обедневшего княжеского рода Д. М. Пожарскому приходилось мириться с десятым местом в перечне лиц, от имени которых исходили обращения и прочие документы «Совета всея земли». Но, идя на формальные уступки, Пожарский и Минин по-прежнему держали в своих руках управление всеми делами (как военными, так и гражданскими). Под их руководством последовал поход Второго земского ополчения на Москву, разгром у ее стен 22–24 августа 1612 г. польского войска гетмана Ходкевича, объединение двух земских ополчений и освобождение в начале ноября Кремля от интервентов и их пособников.

Вечером 21 августа Ходкевич, подойдя к столице России с запада, занял первоначально Поклонную гору. Его войско, спешившее на помощь осажденному польско-литовскому гарнизону Москвы, насчитывало от 12 до 15 тысяч человек (в их число входили и 4 тысячи запорожских казаков атамана Ширая); при нем был огромный обоз с провиантом. У засевших в центре Москвы поляков запасы продовольствия были практически исчерпаны, и их надежды на продолжение борьбы были связаны только с прорывом Ходкевича. Утром 22 августа Ходкевич, переправившись через Москву-реку у Новодевичьего монастыря, напал на отряды Второго земского ополчения, которым под сильным натиском противника пришлось передвинуться к Арбатским и Чертольским воротам Белого города^{481}. Попытка поляков оказать поддержку наступавшему Ходкеви-чу путем вылазки из Кремля потерпела неудачу. А к Минину и Пожарскому подоспели из Замоскворечья пять конных сотен. К ним присоединилось столько же казаков из Первого земского ополчения. Сражение продолжилось с новой силой. Ходкевич, вынужденный отступить обратно к Поклонной горе, в ночь на 23 августа отправил на прорыв к Китай-городу и Кремлю отряд из 600 воинов и обоз из 400 возов, которых, однако, отогнали ополченцы. 23 августа военные действия переместились главным образом в Замоскворечье, и весь следующий день шли с переменным успехом. Несколько раз из рук в руки переходил Клементовский острожек на Ордынке, располагавшийся менее чем в 2 километрах от Кремля и оборонявшийся казаками Трубецкого. Ополченская конница Минина и Пожарского, не выдержав натиска врага, ретировалась из Замоскворечья на левый берег Москвы-реки, а пешие ополченцы были выбиты из укреплений Земляного города.

24 августа Ходкевич стал решительно оттеснять ратников Второго ополчения, но руководитель Первого ополчения князь Д. М. Трубецкой не поспешил к ним на помощь. Тогда, согласно Псковской 1-й летописи (список Оболенского), «христолюбивей Козма прииде в полк князь Дмитреев Трубецкого, и начат со слезами молити ратных о любви, да помогут друг другу, и обещеваше им великие дары»^{482}. Вот как в более пространной форме передает обращение «добромысленного» Кузьмы Минина к казакам Трубецкого автор «Повести о победах Московского государства»: «Той бо Козма видев их на другой стране реки Москвы стоящих и не помогающих. Он же, поезжай по брегу Москвы-реки, со слезами вопияше к ним, рекуще сице: «О братие, христианстии народи! Видите велию помощь божию православному и богособранному воинству христианскому и победу на противных врагов и разорителей православной христианской вере и святых божиих церквей, на полских людей. А вы, праздны стояще, кую честь себе получите и кую славу обрящете, единоверным помощи учинити не хощете, и божию помощь учинити не хощете, и вражде-злобе работаете? Ныне бо от единоверных отлучаетеся, впредь к кому прибегнете и от кого себе помощи чаете, презревше велию сию помощь божию православным Христианом на супостаты Московскаго государства?»^{483}. Увещевания Минина и присоединившегося к нему келаря Троице-Сергиева монастыря Авраамия Палицына подействовали^{484}.

Объединившись, «яко лвы ревуща», конные и пешие отряды из двух ополченческих ратей двинулись против польско-литовских интервентов. Весь день на окраинах Москвы не прекращались ожесточенные схватки, гремели пищальные выстрелы, раздавался лязг холодного оружия. В решающий момент сражения на исходе 24 августа Минин, согласно Новому летописцу, сам показал воинскую доблесть: «Дню же бывшу близко вечера, Бог же положи храбрость в немощнаго: приде бо Кузма Минин ко князю Дмитрею Михайловичю и просяще у нево людей. Князь же ему глаголаше: «емли ково хощеши». Он же взя рохмистра Хмелевскаго да три сотни дворянския, и перешел за Москву реку, и ста против Крымсково двора. Тут же стояху у Крымсково двора рота Литовская конная да пешая. Кузма же с теми сотнями напустиша впрямь на них. Они же быша Богом гонимы и, помощию Пречистые Богоматери и Московских чюдотворцов, не дождався их, побегоша к табарам Хаткеевым, рота роту смяху. Пехота же, видя то, из ям и ис кропив поидоша тиском к табарам. Конныя же все напустиша. Етман же, покинув многие коши и шатры, побежа ис табар. Воеводы же и ратные люди сташа по рву древяного города, коши же и шатры все поимаша». Охваченные наступательным порывом ополченцы хотели даже преодолеть ров, но были остановлены военачальниками, говорившими, что «не бывает на один день две радости»^{485}.

В результате неожиданной и дерзкой атаки трехсот с лишним русских воинов под командованием Минина и Хмелевского в направлении Крымского двора разгромленная польско-литовская рота обратила в паническое бегство и основные силы Ходкевича, отошедшего к Донскому монастырю, где интервенты в ожидании нового натиска ополченцев провели бессонную ночь, не распрягая даже лошадей. Утром следующего дня, 25 августа, прославленный литовский гетман, потерявший значительную часть обоза и около полутора тысяч воинов, вынужден был отступить от Москвы. А ратники двух земских ополчений уже совместными усилиями продолжили осаду центра столицы России, где упорно оборонялся польско-литовский гарнизон, оставшийся практически без запасов продовольствия.

После этой блистательной победы началось организационное объединение двух земских ополчений. Когда Трубецкой предложил Пожарскому и Минину проводить совещания в его лагере, предводители Нижегородского ополчения, помнившие о судьбе воеводы Прокопия Ляпунова, отказались, опасаясь «казачья убойства». В конце концов, договорились съезжаться, чтобы заниматься общим «земским делом», на нейтральной полосе, у реки Неглинной^{486}.

В конце сентября 1612 г. в ответ на предложение о капитуляции шляхтичи, командиры польско-литовского войска, пренебрежительно относившиеся к простолюдинам, входившим в состав русских земских ополчений, писали: «…Лучше ты, Пожарский, отпусти к сохам своих людей. Пусть хлоп по-прежнему возделывает землю, поп пусть знает церковь, Кузьмы пусть занимаются своей торговлей, — царству тогда легче будет…»^{487}. По иронии судьбы, не пройдет и двух месяцев, как спесивым шляхтичам придется, забыв о гоноре, сдаваться на милость победителей, в том числе бывшего нижегородского торговца Кузьмы Минина.

22 октября 1612 г. русские ополченцы взяли приступом Китай-город. А 26–27 октября (по ст. ст.) произошла капитуляция польско-литовского гарнизона Кремля, оголодавшего и потерявшего человеческий облик.

Опасаясь насилия со стороны казачества, участвовавшего в Первом земском ополчении, московские бояре, сидевшие в Кремле в осаде, обратились не к Трубецкому, а к Пожарскому и Минину, дабы «пожаловали их, приняли без позору»^{488}. Точно так же поступило в момент капитуляции и польско-литовское командование. По информации Иосифа Будилы, командира польско-литовского гарнизона, имущество у пленных после капитуляции гарнизона Кремля 7 ноября 1612 г. принимал Кузьма Минин, стремившийся не допустить разграбления его казаками^{489}.

Кое-кто из посадских торговых людей, подобно Минину, также проявил себя в годы Смуты на военном поприще. Например, торговец Федор Федулов командовал псковскими ратными людьми, изгнавшими в 1614 г. шведов из Гдова^{490}. Но все это единичные случаи. Чаще всего роль купечества сводилась к выделению денежных средств на содержание ополченцев.

С сентября 1612 г. и до выборов нового царя в феврале 1613 г. во главе земского правительства фактически находился триумвират в составе Трубецкого, Пожарского и Минина. Хотя почти все обращения в этот период делались от имени дуумвирата — Трубецкого и Пожарского, без хозяйственно-организаторской деятельности Минина объединенный Совет всея земли обойтись не мог. В грамоте, доставленной 11 ноября 1612 г. на Белоозеро и информировавшей об объединении двух ополчений, говорилось: «…У бояр и воевод у князя Дмитрия Тимофеевича Трубецкого да у столника и воеводы у князя Дмитрея Михайловича Пожарского, розряды были розные, а ныне, по милости Божьей и по челобитью и по приговору всех нас, стали они в единачестве и укрепилися на том, что им да выборному человеку Кузьме Минину, Московского государства доступать и Российскому государству добра хотеть во всем безо всякия хитрости…»^{491}. Минин упоминается в еще одной грамоте того же времени, направленной всему населению Белоозера.

Правда, чаще всего по политическим либо местническим соображениям имя Минина вообще ни в какой форме не указывалось в грамотах Второго ополчения (например, в отписке Д. М. Пожарского в Вологду из Москвы 9 сентября 1612 г., а также в грамоте, отправленной 11 ноября 1612 г. Д. Т. Трубецким и Д. М. Пожарским в Соль Вычегодскую Строгановым)^{492}. Князь Д. Т. Трубецкой чуть позже не пожелал видеть имя простолюдина Кузьмы Минина среди лиц, подписавших ему жалованную грамоту на владение Важской землей. В глазах феодальной аристократии и даже приказных дьяков Минин по-прежнему оставался посадским человеком. В грамоте, вошедшей в статейный список похода польского короля Сигизмунда и повествующей по-русски, но на полонизированной латинице о ситуации в Москве в конце 1612 г., говорилось: «А делает всякие дела князь Дмитрий Трубецкой, да князь Дмитрий Пожарской, да Куземка Минин». Автором грамоты С. Ф. Платонов считал дьяка Ивана Грамотина, который передавал информацию, полученную от попавшего в плен к полякам смоленского сына боярского Ивана Философова. Примечательно, что далее в тексте грамоты, в отличие от Минина, даже Федор Андронов и Важен Замочников названы не пренебрежительно бытовыми, а полными именами^{493}.

Как отмечает Б. М. Пудалов, к началу 1613 г. «вероятно из-за «низкого» происхождения Минина и враждебного отношения к нему казаков, контролировавших в тот период Москву, его влияние ослабело: он исполнял финансовые поручения и наблюдал за имуществом, конфискованным у разных лиц»^{494}. Косвенным подтверждением версии о том, что Минин был противником избрания на царство Михаила Федоровича, Пудалов считает отсутствие его имени в списках участников избирательного Земского собора 1613 г. и среди лиц, подписавших принятую на этом соборе Утвержденную грамоту, а также среди членов московского посольства, направленного в Кострому к избранному царю^{495}. Скорее всего, для Кузьмы Минина более предпочтительной кандидатурой на царский трон казался его соратник Д. М. Пожарский, если только тот действительно выдвигал свою кандидатуру. После избрания на царство Михаила Федоровича бразды правления от Совета всея земли перешли к царскому правительству. И чиновный статус Минина, оказавшегося в неопределенном социальном положении, заметно снизился. Звание «выборного человека всей земли» в чиновной структуре Московского царства отсутствовало.