Квартира (рассказы и повесть)

— Давай, Андреич, звони, — показал Долбунову на телефон Киндяков.

Долбунов ещё раз пристально, как будто даже вопросительно посмотрел на Сергея. Поспешно, но всё же стараясь придать голосу уверенность и спокойствие, Сергей сказал:

— Найду, найду, можете не сомневаться.

Долбунов отвёл взгляд и взялся за трубку. Неторопливо, в задумчивости, той же самой рукой, в которой держал трубку, он набрал номер, причём палец его сорвался на последней цифре, и он набрал номер ещё раз. И пока он при полно молчании присутствующих набирал номер, Сергея вдруг взял страх: а вдруг там уже всё переигралось и квартира, новенькая, двухкомнатная, отдельная, так отчётливо засиявшая в его воображении, отдана другому! Как это бывает, всего за какие-то секунды из смутного, неопределённого полухотения в нём разгорелось жгучее желание иметь эту квартиру во что бы то ни стало. Он уже видел её перед глазами: пустую, просторную, пахнущую свежеклееными обоями, краской, с потёками и недоделками, с кое-как смонтированными мойками и гудящими кранами, со щербатым паркетом, с косо навешенными дверьми и рамами — бог с ними, с этими мелочами. Сам мастер на все руки, Надюха тоже не белоручка, отделочница дай бог каждому. Сделают из квартиры игрушечку! Лишь бы не сорвалось, не переменилось решение в неведомом ему кооперативе, в высоких инстанциях.

Долго, уныло и томительно гудело и щёлкало в трубке. Долбунов, отставив трубку от уха, глядел прямо на Сергея, но глаза его, тёмные, навыкате, с жёлтыми обвисшими мешками и красными припухшими веками, выражали одно лишь застывшее в них страдание. Глядел и не видел, смотрел сквозь него, думая о своих бог весть каких делах. Нохрин отчуждённо смотрел в окно, глаза его тоже были где-то далеко-далеко.

Один тут был у Сергея союзник и доброжелатель — Киндяков. Видно, он и настоял, чтобы нарушили привычный ход распределения жилья и пригласили Сергея для разговора. Не друзья, не приятели, Киндяков в отцы ему годится, никаких между ними не было прежде отношений — только раз, на пуске дома по улице Петра Лаврова пришлось как-то вместе тушить пожар, вытаскивать из подвала полуугорелых девчат-отделочниц. Чем-то, видно, запал ему Сергей в душу с того самого раза, потому что стал выделять его Киндяков при встречах, руку жать с особой крепостью, на собраниях отмечать…

Наконец откликнулась трубка, заговорил и Долбунов. Он коротко, усталым голосом сообщил какому-то Василию Петровичу, что на кооператив прошёл Метёлкин Сергей Иванович, каменщик, комсомолец, семья — три человека. Василий Петрович, видно, записал данные, сказал "добре", и Долбунов повесил трубку.

— Всё, Метёлкин, можешь идти заколачивать на кооператив, — усмехнувшись впервые за весь разговор, сказал Долбунов.

Киндяков и вслед за ним Нохрин пожали Сергею руку. Долбунов подал свою вялую горячую ладонь и сморщился, покачав плешивой головой, — зуб донимал его немилосердно.

3

Сергей вышел в коридор, оцепенело застыл возле старого, побуревшего от солнца и пыли плаката.

 ПРОГУЛЯЕШЬ — ПОТЕРЯЕШЬ!
 Дневную зарплату,
 Премию,
 Право на путёвку в д/отдыха и санатории,
 Право на материальную помощь,
 Право на отпуск в летнее время,
 Очерёдность получения жилплощади,
 А самое главное — потеряешь УВАЖЕНИЕ коллектива!

Он машинально читал, без конца перечитывал текст плаката, а сам думал, хотя думаньем это тоже нельзя было назвать — просто приходил в себя, свыкался с новым настроем, прислушивался к быстро нарастающему тиканью внутренних часов-ходиков, пущенных несколько минут назад в кабинете начальника. Он думал не о том, где займёт или раздобудет деньги, а о том, что вот с этой минуты вся жизнь его, и Надюхи, и отчасти Оленьки должна в чём-то измениться, стать строже, подчиниться одной главной задаче. Он ещё не знал точно, в чём именно будут заключаться эти перемены, бросит ли временно учёбу в институте, пойдёт ли на поклон к тестю, согласится ли на давние зазывы Мартынюка на вечернюю халтуру или попробует подыскать что-нибудь самостоятельно, — не об этом думал сейчас Сергей, стоя перед старым и пыльным плакатом "Прогуляешь — потеряешь!" Он думал о том, что хоть он и устал уже изрядно от совмещения работы с учёбой, но что всё это были семечки по сравнению с тем, что предстоит, и к этой новой тяжести надо было как-то примериться, хотя бы мысленно, прикинуть свои силы и возможности своей маленькой семейки. Очень не хотелось ему, чтобы и Надюха впрягалась в этот тяжёлый воз, не хотелось по причинам, далёким от сентиментальности, скорее по соображениям мужского престижа: что же он, муж, отец своей дочери, глава семейства, не сможет заработать себе на квартиру?! Стоит только Надюхе пойти вместе с ним на вечерние заработки, так сразу же надо будет устраивать в чьи-то надёжные руки Оленьку. А куда ещё более надёжно, как не ж бабушке, — значит, тестю новый повод для разговоров. Он просто-напросто слегка подрастерялся в первый момент и теперь пытался перебороть растерянность, чтобы выйти к Надюхе с какой-то хоть маломальской уверенностью на физиономии, ведь Надюха ждёт, волнуется. К тому же она не знает про новый срок…

Кто-то мягко взял его за руку, он вздрогнул — Надюха.

— Ну что?

Он не умел врать, не умел утаивать, так же как и она. Всё, что за душой, — на лице. И Надюха тотчас поняла по его лицу больше, чем он мог сказать ей.

— Согласился? — только и спросила она.

Он кивнул, и в кивке его не было ни радости, ни торжества, а была лишь напряжённость. Напряжённость и ожидание. Может быть, даже нечто жалобное мелькнуло на какой-то миг в его глазах, потому что Надюха, постояв молча с закушенной губой, вдруг посветлела лицом, встряхнула его руку, сказала с искренней лёгкой уверенностью:

— Ну и правильно! Достанем денег — займём, заработаем! Зато квартира будет, понимаешь, Серёга, наша, своя, отдельная!

Он не мог так быстро принять её лёгкую веру, и она, видя его сомнения, ещё крепче тряхнула его руку, мягкой ладонью примяла торчавшие вихры. К Сергею вдруг разом вернулось прежнее спокойствие. Они посмотрели друг другу в глаза и неожиданно рассмеялись.

— Ничего, нас двое, выплывем! — сказала Надюха.

— Ты всё-таки молоток у меня! — похвалил её Сергей.

— А ты сомневался?

— Что ты! Но имей в виду, не к пятнадцатому июня, а к первому надо сдать денежки.

— А я уже знаю, секретарша сказала, пока ты у Дол-бунова сидел. Она, между прочим, обещала подыскать заказчиков, к ней часто обращаются.

— Ты что, тоже хочешь работать вечерами?

— Конечно, руки не отвалятся.

— Ой, не хотелось бы, — скривился Сергей.

— Почему? — удивилась Надюха.

— А куда Оленьку?

— Ну, неужели мама не посидит с ней какой-то месяц? Я об этом даже и не думаю.

— Ты не думаешь, а я думаю.

— Из-за отца?

Сергей хмуро кивнул. Надюха посмотрела жалостливо, как на больного.

— Какой ты, Серёжка! Уже, кажется, не раз говорила: отец — не твоя забота. Вы разные, под одной крышей вам нельзя, ну и ладно, я же не спорю, ушла же с тобой от отца… Его не переделаешь, да и он по-своему неплохой человек. Тяжёлый, да, а кто лёгкий? Ты лёгкий? Я лёгкая? Так что давай не будем. Денег мы у него просить не станем, нечего и надеяться. Позавчера ездил в Гореловское садоводство, дача вроде бы уже на мази. Если в этом году сорвётся, мама как-нибудь уломает рублей на двести-триста.

Надюха потянула его из коридора на улицу и во дворе сказала с нескрываемым торжеством:

— Если хочешь знать, я уже прикинула, тысячу можно собрать прямо с ходу!

— Шустра! — рассмеялся Сергей.

— А ты не смейся. Вот, смотри, завтра получка: сто пятьдесят без квартирных — это раз. Магда Михайлина даст триста, — загнула Надюха второй палец, — два!

— Что, уже говорила с ней?! — поразился Сергей.

— Конечно! Это два, — продолжала торжествовать Надюха. — У мамы есть заначечка, точно знаю, к совершеннолетию Оленьки по пятёрке откладывает — там немного, ну, рублей сто двадцать, наверное, собралось. Это три. Пятнадцатого мая аванс — тоже рублей сто пятьдесят. Это четыре. Считаешь? Я-то считаю: семьсот двадцать, так? У девочек из бригады по полсотни наверняка подстрелю. Это, считай, ещё двести пятьдесят. Вот тебе и тысяча.

— Шустра! — повторил довольный Сергей. Пока она считала, он тоже шевелил мозгами, накручивал, как на арифмометре, и теперь, напялив каску, тоже принялся загибать пальцы:

— У Кузичева сотни две — раз, сотни три ссуда в КВП — два, халтурку какую-нибудь организуем рубликов на триста — это три, сотни три-четыре отец пришлёт — четыре. Вот тебе и вторая тысяча! А уж пятьсот-то сами набегут.

Надюха прижалась было к его плечу, но тут же отстранилась и, засмеявшись, отряхнула рукав кофточки.