Л. Н. Толстой в воспоминаниях современников. Том 1
Шрифт:
Стоянка в Бельбеке была очень скучная. Батарея в Инкерманском сражении понесла большой урон и стояла без дела. Каждый офицер имел свой барак, наскоро сколоченный из досок солдатами. Обедали все вместе, по обычаю, у командира батареи капитана Филимонова. Обилие свободного времени наталкивало на более близкое знакомство, сближало, и прибывший граф Толстой скоро сделался душой нашего небольшого кружка [56] .
Наружность Толстого была некрасивой; особенно его портили огромные, оттопыренные в стороны уши. Но говорил он хорошо, быстро, остроумно и увлекал всех слушателей беседами и спорами.
56
Одаховский в другом случае рассказывал Жиркевичу о «беседах» Толстого. После одной из таких «бесед» «у графа Л. Н. Толстого возникла мысль, чтобы каждый из нас присутствовавших тут же, рассказал про свои чувства в три момента – во время приготовления к бою с неприятелем, в самом бою и по окончании сражения. Мне первому пришлось поделиться впечатлениями с товарищами… Когда настала очередь графа Л. Н. Толстого описать свои боевые впечатления, то он, насколько помню, сказал, что чувствует страх в сражении, но что для него бой – картина, увлекающая его как любителя сильных ощущений» (запись А. В. Жиркевича // Рукописный отдел Государственного музея Л. Н. Толстого (Москва). IА-8/8. № 2557).
Толстой сражался часто с нами в карты, но постоянно проигрывал. Впрочем, игра была у него несерьезная, «от нечего делать»,
57
В пометах на рукопись Толстой отрицал достоверность указанных эпизодов: «Ничего не было», «В первый раз слышу» (Исторический вестник. 1908. № 1. С. 168). Однако в дневнике Толстого встречаются записи, отчасти подтверждающие воспоминания Одаховского: «12 марта 1855 г… Утром написал около листа Юности, потом играл в бабки…» (Толстой Л. Н. Полное собрание сочинений. Т. 47. С. 38).
Графа Толстого все очень полюбили за его характер. Он не был горд, а доступен, жил как хороший товарищ с офицерами, но с начальством вечно находился в оппозиции (хотя на Бельбеке у него больших столкновений не выходило), вечно нуждался в деньгах, спуская их в карты. Он говорил мне, что растратил все свое состояние во время службы на Кавказе [58] и получает субсидию от своей тетки графини Толстой.
По временам на Толстого находили минуты грусти, хандры: тогда он избегал нашего общества. Это бывало в то время, когда он начинал у себя в бараке усиленно заниматься литературным писанием или получал деньги.
58
Летом 1853 г. Толстой, находясь на Кавказе и нуждаясь в деньгах, поручил своему родственнику, В. П. Толстому, продать этот дом. Дом был продан соседнему помещику П. М. Горохову осенью 1854 г. и перевезен им в свое имение Долгое.
На Бельбеке мы простояли сравнительно недолго – с 24 октября по 27 марта, встретили там Новый год и приняли присягу. Затем нас двинули в Севастополь, осада которого была в полном ходу. Двенадцать орудий нашей батареи были распределены так: 4 орудия были поставлены на Язоновский редут; остальные 8 находилась в резерве, на Графской, на случай вылазок. Я и граф Толстой очутились в резерве, то есть в бездействии [59] . Офицеры батареи, в том числе и Толстой, разместились по отдельным квартирам, на Екатерининской улице, у главной Екатерининской пристани.
59
Неточно. Находясь в резерве севастопольского гарнизона (Русинов Н. Д. Указ об отставке Л. Н. Толстого от военной службы. С. 68), Толстой в то же время, по его словам, «ставил орудия на 4-й бастион и чередовался на нем с другими офицерами» (Исторический вестник. 1908. № 1. С. 168), что подтверждается его же дневниковыми записями (см. Толстой Л. Н. Полное собрание сочинений. Т. 47. С. 41–42).
Скоро капитана Филимонова назначили на Северную сторону – командиром всех батарей Северной стороны, а я был назначен старшим над оставшимися орудиями, офицерами и людьми (нижними чинами) Продовольствие офицеров и людей батареи, таким образом, перешло ко мне; Филимонов же оставил за собою продовольствие батарейных лошадей 3-й батареи сеном и овсом (с целью получать по-прежнему доходы). На свои средства стал я кормить офицеров батареи (в этом отношении я не мог, конечно, сравняться с капитаном Филимоновым, у которого, как сказано выше, были свои «побочные доходы»). Ежедневно на обед в мою квартиру собирались граф Толстой и другие, свободные от службы (вылазок, дежурства) офицеры, хотя редкий день мы могли сойтись все вместе. Эти обеды соединяли наше общество. Обеды отлично готовил мой денщик. После обеда начинались оживленные беседы, споры, шутки. Приходили ко мне и посторонние офицеры, как, например, граф Тотлебен – тогда еще простой инженерный подполковник. Граф Толстой и другие нападали на Тотлебена, критикуя построенные им и инженерами укрепления (например, Язоновский редут, находя, что он слишком выдвинут), а Тотлебен нападал на артиллеристов и, в свою очередь, критиковал их действия. Все подобные споры происходили в мирном, товарищеском тоне. Во время обедов рассказывались севастопольские новости, и граф Толстой собирал материал для своих будущих произведений. В квартире моей стоял рояль. Обыкновенно, после того как выпьем водочки и прилично закусим, граф Толстой садился за этот рояль – играл нам и пел шутовские песни, им же сочиненные, под аккомпанемент рояля, рассказывал анекдоты, читал нам сочиненные им в Севастополе на злобы дня и на начальство стихотворения [60] , придумывал новые игры и забавы, рассказывал о своих похождениях. Вообще по-прежнему, как и в Бельбеке, он был душой нашего общества.
60
Возражение Толстого по поводу этой части воспоминаний – «Рояля у Одаховского и ни у кого из офицеров не было. Стихотворений никаких, кроме песни «Как четвертого числа…», не сочинял» (Исторический вестник. 1908. № 1. С. 169) – не совсем справедливо. Толстой писал Т. А. Ергольской 7 мая 1855 г.: «У меня очень нарядная квартира, с фортепьяно…» (Толстой Л. Н. Полное собрание сочинений. Т. 59. С. 314. Перевод с франц.)
Стоянка с батареей в резерве, видимо, томила графа Толстого: он часто, без разрешения начальства, отправлялся на вылазки с чужими отрядами, просто из любопытства, как любитель сильных ощущений, быть может, и для изучения быта солдат и войны, а потом рассказывал нам подробности дела, в котором участвовал.
Иногда Толстой куда-то пропадал – и только потом мы узнавали, что он или находился на вылазках как доброволец, или проигрывался в карты [61] . И он нам каялся в своих грехах.
61
Помета Толстого: «Правда» (Рукописный отдел Государственного музея Л. Н. Толстого (Москва)).
Часто Толстой давал товарищам лист бумаги, на котором были набросаны окончательные рифмы: мы должны были подбирать к ним остальные, начальные слова. Кончалось тем, что Толстой сам подбирал их, иногда в очень нецензурном смысле. В таких шутках, в обществе Толстого, мы коротали послеобеденное время.
Стихи, которые я вам, Александр Владимирович, передал, все записаны со слов Толстого мною и офицерами батареи – в послеобеденные
часы, в моей квартире. Стихотворение «Как четвертого числа нас нелегкая несла горы занимать» граф Толстой, сочинив в Севастополе, принес нам и затем раз пять при мне читал его всем присутствующим. Иногда, записав с его слов стихотворения, мы показывали их Толстому, и он их исправлял, а затем они распространялись в военном обществе. Начальство знало о том, что шутовские солдатские песни (в которых были выставлены все генералы) пишет Толстой, но не трогало его. У меня было много стихов Толстого, даже им собственноручно написанных, но с либеральным содержанием: восстание 1863 года заставило меня из предосторожности сжечь их, о чем теперь жалею [62] .62
Кроме песни «Как четвертого числа…», по признанию Толстого, он принимал участие в сочинении песни «Как восьмого сентября…» (Письмо Л. Н. Толстого М. Н. Милошевич от 18 мая 1904 г. // Толстой Л. Н. Полное собрание сочинений. Т. 75. С. 106). Обе песни имели широкое распространение в Крыму (см. Гусев Н. Н. Лев Николаевич Толстой. Материалы к биографии с 1828 по 1855 год. М.: Изд-во АН СССР, 1954. С. 511) и вскоре были опубликованы Герценом в «Полярной звезде» (кн. III на 1857 г.). «Начальство» было недовольно тем, что Толстой сочинял сатирические песни. Он по этому поводу объяснялся с помощником начальника штаба А. А. Якимахом (см. Толстой Л. Н. Полное собрание сочинений. Т. 47. С. 98). В письме С. Н. Толстому от 10 ноября 1856 г. Толстой сообщал: «… великий князь Михаил, узнав, что я будто бы сочинил песню, недоволен особенно тем, что будто бы я учил ее солдат» (Толстой Л. Н. Полное собрание сочинений. Т. 60. С. 107). В мемуарной литературе имеются свидетельства об участии Толстого в создании других сатирических стихотворений (см. Бушканец Е. «Солдатские песни» Л. Толстого (1854–1855) // Русская литература. 1960. № 3).
В то время граф Толстой писал «Севастополь в августе» и «Севастополь в мае». Куда девался «Севастополь в мае» – не знаю; но про этот рассказ были разговоры в Севастополе между офицерами [63] .
Из посторонних, не батарейных офицеров бывали часто у графа Толстого и у меня (на обедах) штабной – князь Мещерский и штабной же, из штаба графа Остен-Сакена, Бакунин [64] . Сестра Бакунина была сестрою милосердия, и я видел ее впоследствии раненной во время взрыва. Бакунин тоже – со слов графа Толстого – записывал его стихотворения.
63
Рассказ был опубликован в «Современнике» (1855. № 9) под названием «Ночь весною 1855 года в Севастополе» без подписи, в искаженном цензурою виде.
64
Помета Толстого: «Мещерский Василий и Бакунин были моими приятелями» (Исторический вестник. 1908. № 1. С. 170). А. А. Бакунин, брат М. А. Бакунина, в апреле 1855 г. составил патриотическое воззвание к защитникам Севастополя. Оно было использовано Толстым в докладной записке главнокомандующему русскими войсками князю Горчакову (см. Гусев Н. Н. Лев Николаевич Толстой. Материалы к биографии с 1828 по 1855 год. С. 544–546).
Вскоре поневоле должны были прекратиться у меня общие обеды: во время одиннадцатидневной бомбардировки Севастополя шальная бомба влетела в мою квартиру [65] и разнесла рояль, на котором играл Толстой, а также кухню. К счастью, тогда никого в квартире не было.
В Севастополе начались у графа Толстого вечные столкновения с начальством. Это был человек, для которого много значило застегнуться на все пуговицы, застегнуть воротник мундира, человек, не признававший дисциплины и начальства. Всякое замечание старшего в чине вызывало со стороны Толстого немедленную дерзость или едкую, обидную шутку.
65
Помета Толстого: «Не помню» (Исторический вестник. 1908. № 1. С. 170).
Так как граф Толстой прибыл с Кавказа, то начальник штаба всей артиллерии Севастополя генерал Крыжановский (впоследствии генерал-губернатор) назначил его командиром горной батареи [66] . Назначение это было грубой ошибкою, так как Лев Николаевич не только имел мало понятия о службе, но никуда не годился как командир отдельной части: он нигде долго не служил, постоянно кочевал из части в часть и более был занят собой и своею литературой, чем службою. Это назначение разлучило меня с Толстым.
66
Это назначение произошло 15 мая 1855 г. 31 мая того же года Толстой записывал в дневнике: «Командование мое доставляет мне довольно много забот, особенно денежные счеты. Я решительно неспособен к практической деятельности; и ежели способен, то с большим трудом, которого не стоит прилагать, потому что карьера моя непрактическая» (Толстой Л. Н. Полное собрание сочинений. Т. 47. C. 43).
Тут, во время командования горною батареей, у Толстого скоро и произошло первое серьезное столкновение с начальством. Дело в том, что, по обычаю того времени, батарея была доходной статьею, и командиры батареи все остатки от фуража клали себе в карман. Толстой же, сделавшись командиром батареи, взял да и записал на приход весь остаток фуража по батарее. Прочие батарейные командиры, которых это било по карману и подводило в глазах начальства, подняли бунт: ранее никаких остатков никогда не бывало и их не должно было оставаться… Принялись за Толстого. Генерал Крыжановский вызвал его и сделал ему замечание. «Что же это вы, граф, выдумали? – сказал он Толстому. – Правительство устроило так для вашей же пользы. Вы ведь живете на жалованье. В случае недостачи по батарее чем же вы пополните? Вот для чего у каждого командира должны быть остатки… Вы всех подвели». – «Не нахожу нужным оставлять эти остатки у себя! – резко отвечал Толстой. – Это не мои деньги, а казенные!» После бурного объяснения Крыжановский отнял у графа Толстого горную батарею [67] .
67
Столкновение именно с Н. А. Крыжановским, тем более в такой резкой форме, мало вероятно. Известно, что Крыжановский, зная авторитет Толстого как военного писателя, поручил ему в конце августа 1855 г. составить донесение о последнем бомбардировании Севастополя и взятии города неприятелем (см. Толстой Л. Н. Полное собрание сочинений. Т. 4. C. 299–306). К этой части воспоминаний Одаховского Толстой сделал замечание: «Несправедливо. Оставался командиром до конца» (Исторический вестник. 1908. № 1. С. 171). По «Указу об отставке» Толстой «заведывал» горным взводом по 11 августа 1855 г. (см. Русинов Н. Д. Указ об отставке Л. Н. Толстого от военной службы. С. 68). Рассказ же о протесте Толстого против присвоения казенных «остатков» вполне достоверен. Толстой записал в дневнике 12 июля 1855 г.: «И решил, что денег казенных у меня ничего не останется. Даже удивляюсь, как могла мне приходить мысль взять даже совершенно лишние.
Я очень рад, что выдумал ящики зарядные, которые будут стоить целковых 100 с лишком» (Толстой Л. Н. Полное собрание сочинений. Т. 47. C. 52). Н. А. Крылов писал: «Рассказывали, что он до такой степени был брезглив к казенным деньгам, что проповедовал офицерам возвращать в казну даже те остатки казенных денег, когда офицерская лошадь не съест положенного ей по штату» (Крылов Н. Очерки из далекого прошлого // Вестник Европы. 1900. № 5. С. 145).