Л. Н. Толстой в воспоминаниях современников. Том 1
Шрифт:
Невзирая на некоторую тесноту помещения, мы были приняты семейством графа с давно испытанною нами любезностью и радушием. С приезжими хозяевами был двухлетний сынок [170] , требовавший постоянного надзора, и девочка у груди [171] . Кроме того, у них гостила прелестная сестра хозяйки [172] . К приятным воспоминаниям этого посещения у меня присоединяется и неприятное. Я вообще терпеть не могу кислого вкуса или запаха, а тут, как нарочно, Лев Николаевич задавался мыслью о целебности кумыса, и в просторных сенях за дверью стояла большая кадка с этим продуктом, покрытая рядном, и распространяла самый едкий, кислый запах. Как бы не довольствуясь самобытною кислотою кумыса, Лев Николаевич восторженно объяснял простоту его приготовления, при котором в прокислое кобылье молоко следует только
170
Сергей.
171
Таня, родившаяся 4 октября 1864 г.
172
Татьяна Андреевна Берс.
Когда вечером детей уложили, я по намекам дам упросил графа прочесть что-либо из «Войны и мира». Через две минуты мы уже были унесены в волшебный мир поэзии и поздно разошлись, унося в душе чудные образы романа [173] .
На другой день мы заранее просили графиню поторопить с обедом, чтобы не запоздать в дорогу, которая нас напугала.
– Ах, как это будет хорошо, – сказал граф. – Мы все вас проводим в большой линейке. Обвезем вас вокруг фатального леса и возвратимся домой с уверенностью вашего благополучного прибытия в Новоселки.
173
Толстой в это время работал над второй частью романа, публиковавшегося в 1865–1866 гг. в «Русском вестнике» под названием «Тысяча восемьсот пятый год». И. П. Борисов писал Тургеневу 25 июля 1865 г.: «Толстой приготовил «1805 год» далее и читал Фету. Он хвалит. Его ужасно интересовало Ваше мнение – и что я ему высказал, то он углубленно подтверждал: да, да, да» (Тургеневский сборник. Материалы к Полному собранию сочинений и писем И. С. Тургенева. Л.: Наука, 1965–1969. Тт. I–V. Т. V. С. 490).
Но вот обед кончился, и я попросил слугу приказать запрягать.
– Да, да, всем запрягать! – восклицал граф. – Тройкой долгушу, и мы все вместе пятеро поедем вперед, а ваш тарантас за нами.
Прошло более часу, а экипажей не подают. Я выбежал в сени и, услыхав от слуги обычное: «Сейчас!» – на некоторое время успокоился. Однако через полчаса я снова вышел в сени с вопросом: «Что же лошади?» На новое: «сейчас!» я воскликнул: «Помилуй, брат, я уже два часа жду! Узнай, пожалуйста, что там такое?»
– Дьякона дома нет, – горестно ответил слуга. Я не без робости посмотрел на него.
– Изволите видеть, их сиятельства приехали сюда четверкой; а тут когда нужен коренной хомут, то берут его на время у дьякона; а сегодня, как на грех, дьякона дома нет.
Неразыскавшийся дьякон положил предел всем нашим веселым затеям, и мы, простившись с радушными хозяевами, еще заблаговременно отыскались в Новоселках, откуда на другой же день уехали в Степановку.
А. А. Толстая
Воспоминания
Не помню, когда именно я встретилась со Львом Николаевичем в первый раз. Кажется это было в Москве у нашего общего родственника, графа Федора Ивановича Толстого (по прозванию «Американца») [174] .
В детстве я не знавала Льва Николаевича, несмотря на довольно близкое родство. Мы жили постоянно в Царском Селе или Петербурге, а он в тульской деревне, прежде чего воспитывался в Казани и Москве.
Вижу его совершенно ясно уже по возвращении его из Севастополя (1855 г.) молодым артиллерийским офицером и помню, какое милое впечатление он произвел на всех нас. В то время он уже был известен публике («Детство» появилось в 1852 г.). Все восхищались этим прелестным творением, а мы даже немного гордились талантом нашего родственника, хотя еще не предчувствовали его будущей знаменитости.
174
Двоюродный дядя Л. Н. Толстого, отчасти он послужил прототипом для образа графа Турбина-отца в повести «Два гусара» (1856).
Сам по себе он был прост, чрезвычайно скромен и так игрив, что присутствие его воодушевляло всех. Про самого себя он говорил весьма редко, но всматривался в каждое новое лицо с особенным вниманием и презабавно передавал потом свои впечатления, почти всегда несколько крайние (absolus). Прозвище тонкокожего, данное ему впоследствии его женой, как раз подходило к нему: так сильно действовал на него в выгодную или невыгодную сторону малейший, подмеченный им оттенок.
Он угадывал людей своим артистическим чутьем, и его оценка часто оказывалась верною до изумления. Некрасивое его лицо, с умными, добрыми и выразительными глазами, заменяло, по своему выражению, то, чего ему недоставало в смысле изящества, но оно, можно сказать, было лучше красоты.В первые два или три года нашего знакомства мы виделись с ним довольно часто, но более урывками. Дороги наши были слишком различны. Я была тогда уже при дворе, а он появлялся в Петербурге только наездом.
Мы все его так полюбили, что всегда встречали его с живейшею радостью, но это еще не было между ним и мною началом той дружбы, которая впоследствии связала нас на всю жизнь. Она вполне развилась только в 1857 году, в Швейцарии ‹…›. В Женеве мы прожили всю зиму и в марте, к нашему великому удивлению, предстал пред нами Лев Толстой [175] . (Скажу, кстати, что его появления и исчезновения всегда имели какой-то характер decoup de th'e^atre [176] )
175
Первая их встреча в Женеве была 29 марта (10 апреля) 1857 г.
176
Неожиданного события (франц.).
Не будучи в то время с ним в переписке, мы совершенно не знали, где он находится, и думали, что он в России.
– Я к вам прямо из Парижа, – объявил он. – Париж мне так опротивел, что я чуть с ума не сошел. Чего я там не насмотрелся… Во-первых, в maison garnie [177] , где я остановился, жили 36 m'enages [178] , из коих 19 незаконных. Это ужасно меня возмутило. Затем хотел испытать себя и отправился на казнь преступника через гильотину, после чего перестал спать и не знал, куда деваться [179] . К счастью, узнал нечаянно, что вы в Женеве, и бросился к вам опрометью, будучи уверен, что вы меня спасете.
177
Гостинице (франц.).
178
Семей (франц.).
179
Толстой записал в дневнике 25 марта (6 апреля) 1857 г.: «Гильотина долго не давала спать и заставляла оглядываться» (Толстой Л. Н. Полное собрание сочинений. Т. 47. C. 122).
Действительно, высказавши все, он скоро успокоился, и мы зажили с ним прекрасно; виделись ежедневно – гуляли по горам и вполне наслаждались жизнью. Погода стояла чудная, о природе и говорить нечего. Мы ею восхищались с увлечением жителей равнин, хотя Лев Николаевич старался подчас умерить наши восторги, уверяя, что все это дрянь в сравнении с Кавказом. Но нам и этого было довольно.
К нашим экскурсиям присоединялись иногда кое-какие русские знакомые. Сестра моя, будучи во всех малых и великих случаях олицетворенной добротой, умела придавать нашим походам особенную прелесть, забирая с собой в громадном мешке все, что могло доставить удовольствие каждому из нас.
Однажды мы отправились на самую вершину Салева [180] , откуда был очаровательный вид. Остановившись в маленьком, довольно красивом отеле, мы нашли в нем удобный приют для отдохновения, но решительно ничего, что могло удовлетворить проголодавшееся общество.
Мешок с провизией, разумеется, явился на сцену, и покамест сестра его раскладывала, мы все смотрели на него жадными глазами. Чего-чего в нем не было! И чай, и конфекты, фрукты, пирожки и различное печенье, даже вино и сельтерская вода…
180
Гора в 5 км от Женевы. Толстой записал в дневнике 29 апреля (11 мая) 1857 г.: «К Толстым, весело, с ними на Салев. Очень весело» (Толстой Л. Н. Полное собрание сочинений. Т. 47. C. 127).
Вижу, как теперь, восхищенное лицо Льва. Он радовался лакомствам, как маленький мальчик, и не переставал подхваливать сестру: «Ай да бабушка Лиза»… Но вдруг ему захотелось поддразнить ее. (К этому он был чрезвычайно склонен.)
– Ну вот, бабушка Лиза, вы в своей щедрости притащили с собой целый воз и, однако, наверное, кое-что забыли. Пари держу, например, что у вас нет с собою карт.
Сестра молча опустила руку в карман и вынула из него две колоды карт. Восторгу Льва не было меры, хотя карты оказались вовсе ненужным элементом там, где не хватало глаз, чтобы смотреть на великолепное захождение солнца и на бесконечную перспективу гор…