Л. Пантелеев — Л. Чуковская. Переписка (1929–1987)
Шрифт:
Корней Иванович был бы счастлив и благодарен. (Он ведь был при избалованности и скептицизме, в то же время чрезвычайно благодарный, памятливый на добро человек.)
31 марта, в 1 [час] дня, состоится открытие мемориальной доски в Библиотеке имени К. Ч.
(Мне надо к этой минуте непременно выздороветь. А я все болею.)
_____________________
Радуюсь, что Вам понравились письма. (Знали бы Вы, какие выброшены!)
А Вы не посмотрели публикацию, помещенную вслед? [492]
492
См. примеч. 2 к письму 347 /В файле — примечание № 489 — прим. верст./.
Поглядите.
Дорогая Лидочка!
Письма Фадеева я прочел. Страшная подборка. Неужели это — лучшее из того, что можно было выбрать?! Неужели он никогда, ни одной строчки не написал не снимая мундира?
Дорогая Лидочка!
Сегодня же я отправил на Ваше имя посылку с собранием сочинений Жюля Верна и с диафильмами. Список диафильмов прилагаю.
Эта моя посылка в память девяностолетия дорогого Корнея Ивановича. Об этом я написал на первом томе (два тома в посылку не влезли, я послал их отдельно, бандеролью).
Дорогой Алексей Иванович.
Как я обрадовалась, узнав от Люшеньки, а потом из рассказа С. Э. [493] , что Вы пишете о К. И.
493
Сарра Эммануиловна Бабенышева.
Вы мне ответили: «еще неизвестно, что выйдет» и пр. Все понимаю. Но мне-то известны сила Вашей правды и Вашего мастерства. Вы можете написать лучше и хуже, богаче и бледнее, удачнее и менее удачно. Но Вы не можете написать не по правде.
А правда — она найдет себе верную и точную форму.
Я потому пишу столь бойко и резво, что третьего дня снова отдала машинистке свои 210 страниц воспоминаний о К. И. (I часть; Куоккала). И несколько распрямилась. Правда, когда глядишь на мир, не находясь более под наркозом беспрерывного, непосильного, мучающего труда, то как-то яснее видишь все прорехи, все, чего не доделал.
Дорогая Лидочка!
Получил Ваше долгожданное письмо. Рад, конечно, безмерно, что Вы закончили первую, детскую, куоккальскую часть своего «Чуковского». Тешу себя надеждой, что рано или поздно (и все-таки рано, а не поздно) буду читать эту Вашу работу. В рукописи.
То, что написал я, — уже в Ваших руках и ждет Вашего суда. Не прошу писать все, что Вы думаете, т. к. по-другому никогда и не было у нас. Меня огорчает, что нет пластического портрета, не слышно голоса (если несчитать цитат из писем, в которых живой голос К. И. звучит необыкновенно). Есть рискованные места (не с точки зрения цензуры, — таких, по-моему, нет) — впрочем, Вы сами увидите.
Я в Комарове до 28-го мая. До этого же приблизительно времени Маша учится. Потом месяц — в магазине (в колбасном отделе, куда она уже твердо определена).
Дорогой Алексей Иванович.
Только что прочитала — кончила читать — Ваши воспоминания.
Пишу сразу, чтобы не растерять мыслей и чувств.
Первое впечатление: сила, мастерство, правда. Некоторые угадки удивительны: например, о ребячливости нравственной; о многозначности. И как мастерски поставлены — вправлены в текст — «работают» письма. И как шевелятся пальцы у Алексея Максимовича!
494
Датируется по п/шт — у Л. К. в дате описка.
Второе впечатление: мало!
Анализ виртуозный; а как однако мало материала, подтверждающегоэтот анализ! Описана, в сущности, однавстреча (первая). Затем идут соображения, письма, опять соображения — и будто Вы его больше никогда не видали…Мало. Мало зримого Чуковского.
И — далее. Я тоже буду верна присяге и скажу Вам правду. Не как автору воспоминаний о К. И. — я в воспоминаниях, в мыслях и ощущениях Пантелеева ничего не хочу менять —пусть все так и останется, как Вы написали — я не Элик! — но Вам как другу скажу правду.
Вы — ошибаетесь. Фраза К. И. не была вызвана завистью.
_____________________
Он мог и по-мальчишески и по-взрослому! — позавидовать чему угодно: машине, саду, шляпе, шоколадке, успеху — чему угодно.
Но таланту он не завидовал. Он перед талантом всю жизнь преклонялся. (За собой его не признавая.)
«На меня искусство так действует, что я у художника руки готов целовать» — в письме из Лондона в 1902 г.
«Не может быть большего счастья, чем целовать эту руку, осчастливившую нас, оправдавшую нас» — о Льве Толстом, в статье 1908 г.
Он искренне, вдохновенно, от всей души обожествлялталант. Божеству не завидуют.
А его фраза — о тлении (кстати, поправьте — он ее цитировал, не ломая размера, сохраняя не только смысл, но и ритм) — фраза была дежурная [495] . Так же, как и
Старик Чуковский вас заметил И в гроб сходя, благословил…И ту цитату и эту произносил часто в разговоре с теми, кто моложе… Это в его устах просто острота, пустая.Сострил, не чувствуя себя мэтром, не вдумываясь в произносимое.
495
Речь идет о фразе Чуковского в воспоминаниях Л. Пантелеева «Седовласый мальчик»: «Нам тлеть, вам цвести!..» («Звезда». 1973. № 6. С. 201).
И еще одно мое огорчение: мне говорила С. Э., будто Вы собираетесь — собирались! — привести слова Евг. Льв. о его, Евг. Льв., мемуарах, посвященных К. И. [496] По-видимому, Вы раздумали.
Дорогая Лидочка!
Вы для меня тоже — не Элик. Не считаться с Вашим мнением, не прислушаться к Вашему голосу, я не могу.
О том, что нет (Вы деликатно пишете «мало») зримого Чуковского, что его в этойработе не будет, — я предупреждал и Вас, и Люшу. Это — не от лености и даже не от неумения. Это так получилось, такой жанр — маленький роман в письмах, что ли. У самого К. И. есть воспоминания о Брюсове — сплошь из писем Брюсова. У Вас «Маршак» такой.
496
Намек на страницы из дневника Е. Л. Шварца, опубликованные после смерти автора под заглавием «Белый волк» (О К. Чуковском). Подробнее об этом см. в дальнейшей переписке.
Если создается впечатление, что я «никогда больше не видал Корнея Ивановича», — значит, это впечатление неложное. Я действительно редко встречался с К. И. Если с С. Я. или с Евгением Львовичем я виделся тысячи раз, то мои встречи с К. И. я, напрягши память, мог бы, вероятно, перечислить одну за одной.
О Шварце С. Э. напутала. В этойработе я не собирался и не мог говорить о его мемуарах. Я сказал С. Э., что на мне, на моей совести висит обязанность где-то и как-то сказать, что Евгений Львович, после одной поездки в Москву и встречи с К. И., признался мне, что в «Белом волке» он был несправедлив по отношению к Корнею Ивановичу, написал не портрет, а пасквиль. Он собирался переписать эту работу. И не успел.