Л. Пантелеев — Л. Чуковская. Переписка (1929–1987)
Шрифт:
Вступать в дальнейшие переговоры с издательством я отказался. Теперь жду — что будет.
Простите за невеселое, нервическое письмо.
Дорогой Алексей Иванович.
Вот, наконец, Ваше письмо. Оно грустное. Но я рада, что Вы его послали, — я люблю знать во всех подробностях, как Вы живете.
Чем-то кончится Ваше единоборство с издательством? Трудный Вы избрали путь и доблестный. От всей души желаю Вам успеха. А советовать, разумеется, не берусь. По себе знаю, что решать в конечном счете приходится самой.
Понимаю трудности для Вас и в работе над воспоминаниями о К. И.
Вот справлюсь ли я? Сомневаюсь. Задачи я поставила себе труднейшие, а сил мало — и физических и душевных. И зрению уже приходит предел, конец.
Дорогая Лидочка!
Давно не писал Вам и по многим причинам.
Но главное, почему я не писал Вам, — это то, что я не мог выполнить данное Вам обещание. Не пишется у меня о Корнее Ивановиче. Мешают, как я понимаю, три обстоятельства: неподходящее время, неподходящее здоровье и — неправильно выбранный, трудный и рискованный сюжет. А писать попроще я не пробовал, не хочется. Такое сознательное снижение требований, продиктованное такимисоображениями, вряд ли вдохновит на добрую работу.
Мои дела с Детгизом обстоят так. Пискунов предложил компромисс: набирать III том по сборнику «Живые памятники». Вообще-то это немалая победа: издательство отказывается от многих своих требований, от многих купюр.
15-го ноября книга должна была идти в набор. Но я написал, что не согласен, что могу разрешить набор лишь с «представленного мною и принятого издательством текста». В результате, как я теперь узнал, том в набор не пошел, «график сорван», делают макет четвертого тома. Но ведь четвертый вызовет, не может не вызвать, еще больших тревог и волнений у издателей. Только поэтому я и не пошел на предложенный мне и, казалось бы, приемлемый компромисс. Помня поговорку о том, сунь палец…
Все это не просто. Пишут читатели. (Ведь том опоздал на год!) Звонит художник: в чем дело? Ему задержали выплату денег по III тому!
Теперь Вы понимаете, в какой обстановке и на каких нервахя жил все это время, и, надеюсь, простите мне мое молчание.
Дорогой Алексей Иванович.
Увидев Вашу руку на конверте, я сначала обрадовалась. Но письмо Ваше, милый друг, такое горестное…
И о Корнее Ивановиче Вам не пишется… Это для меня, конечно, великое огорчение; без Ваших воспоминаний всякий сборник памяти будет плоским. Я видела уже кое-что; не все — худо; однако яркого и глубокого пока ничего нет. Но, милый друг, что ж поделаешь? Я не вправе Вас корить. Лев Толстой уже давно сказал: «писатель пишет не о том, о чем хочет, а о том, о чем может». В Вашем желании я не сомневаюсь; но мешает, значит, что-то извне и внутри.
Не насилуйте себя. Будете здоровы — напишете — если потянет или если вдруг внутри что-то само решится.
Люшенька получила наконец отпуск и мечтала в январе-феврале пожить в Комарове и побывать у всех ленинградских друзей. Но Литфонд отказал в путевке, хотя я ничем не утруждала это заведение вот уже 6 лет. Даже Поликлиникой не пользуюсь. Говорили со мной очень неприязненно, и я жалею, что просила.
(Кстати: Александра Исаевича потихоньку исключили и из Литфонда. «Шалуны!» — писал в таких случаях Герцен.)
Дорогая Лидочка!
Получил Ваше письмо. Потом побывал у меня Игнатий Игнатьевич [469] . Кое-что узнал о Вас. Рад, что свое самочувствие Вы оцениваете четверкой.
Мы в Комарове. Отдых идет не в отдых и работа не в работу — прежде всего из-за Машки. У нее высокое давление, она переутомлена зверски, ей рекомендован «академический отпуск». Это значит, что осенью она пойдет опять в 8-й класс. Она не хочет. И я на ее месте, может быть, не захотел бы. Но в таких случаях решать должны родители и — врачи. А врачи предсказывают, что к апрелю она не выдержит, расхворается, свалится…
469
И. И. Ивич.
Все это время я совсем не работал. Впрочем, не работалтолько на бумаге… Бросить своего «Чуковского» я не могу. Да и другие вещи тоже постоянно в работе. Я ведь тоже многостаночник.
Вот какая пауза!
Все из-за Машки.
Часто вспоминаю Вас, Ваш добрый совет восьмилетней давности: не спешить, не отдавать Машку в школу. Ведь она на год моложе почти всех своих одноклассников!
У меня новый этап изнурительной войны с Детгизом. Набор третьего тома рассыпали (как сказал мне редактор). Прислали корректуру четвертого. Здесь, вероятно, придется двинуть в ход тяжелую артиллерию, т. е. искать защиты — в самых высоких верхах.
Не напомните ли Вы мне, какие положительные отклики о «Uberfreude» [470] были в нашей прессе. Писал С. Я. Где? Когда? [471] Еще кто? [472]
Чем кончится эта битва — не знаю. Знаю только, что Пискунов не напечатает больше ни одной моей книжки. Надо искать других издателей и работодателей.
470
"Uberfreude (нем.) —«Сверхрадость», так назвал свое знакомство с Солженицыным в письме 283 Л. Пантелеев.
471
См.: С. Я. Маршак.Правдивая повесть // Правда. 1964. 30 янв.
472
Положительных откликов в печати после публикации «Одного дня Ивана Денисовича» было много. Писали Симонов, Бакланов, Астафьев, Твардовский и мн. др. Их статьи собраны в сб. Слово.
Дорогой Алексей Иванович.
Получила Ваше грустное письмецо из Комарова. Милый друг, с Машенькой все не может стать хорошо. Ведь ясно же, даже мне, не врачу и издали, что ей нужен глубокий отдых: воздух и сон, сон и воздух и не более 1–2 часов ученья в день. Сначала ей будет обидно «отстать», а потом появятся другие интересы и, главное, появитсядругой ритм жизни, который ее и спасет.
Знаете, мне когда-то вдова Макаренко рассказала об одном его выступлении. Он сказал: