La Cumparsita… В ритме танго
Шрифт:
— Ярослав?
Похоже, я словил словесный ступор. Не могу раскрыть рот. Если вдруг, то разнесу ведь к ебеням все это намоленное, почти божественное место. Это что, изощренная шутка? Тогда:
«Сука! Абсолютно не смешно!».
— Обними меня, пожалуйста, и давай спать… — Даша просит.
Блядь! Да как же это больно! Да все равно!
А поутру я просыпаюсь в полном одиночестве, раскинувшись по диагонали на постели. Вожу рукой и открываю один глаз. Пусто! Холодно! И очень сиротливо! Она ушла? Или мне вчерашние события приснились? Последний вариант подходит как никогда. Если это так, то это означает, что у меня есть некоторое, пусть
— Рыбка? — зову жену, а в ответ лишь гробовая тишина. Мне никто не отвечает.
Определенно здесь я не один. Я ведь слышу слабую возню и детский звонкий смех. Внизу? Или где-то здесь?
На кухню выбираюсь, что называется, в полном почти походном обмундировании. Надев на голый торс растянутый свитер и натянув широкие домашние штаны, босиком шлепаю по кафельному полу, приближаясь к пританцовывающей возле кухонного рабочего стола жене.
— Привет! — нежно обнимаю тонкий женский стан со спины.
— Привет. Ты уже проснулся?
— Папа, — пищит откуда-то снизу детский голосок. — Па-а-а-а…
О, Господи! Я отстраняюсь и замечаю спрятавшийся живой клубок между столом и Дашей.
— Яся, ты что там делаешь? — перегнувшись через женское плечо, куда-то вниз произношу.
— Мы кусать тебе готовим, — обиженным тоном малышка отвечает мне.
— Кушать? — прихватываю мочку женского уха, посасываю и пробую на зубок. — А вы ко мне присоединитесь, составите веселую компанию?
— Сто? — Яська смешно переспрашивает, не понимая некоторых «заумных» взрослых слов.
— Вы будете есть?
— А-а-а-а! Неа, — хихикает. — Я с мамой узе покусала.
Замечательно! Похоже, я ненамеренно себя на женский произвол и долбаное самоуправство обрек. Самостоятельность — почти что феминизм! По-моему, с этим надо срочно что-то делать. Как возможный вариант, бороться и на хрен с корнем выдирать!
— Ай! — взвизгивает Даша и упирается ладонями в столешницу, пока я развожу ползучую атаку и телом напираю на нее. — Перестань, — вполоборота почти шепотом мне произносит.
— Как дела? — рассматриваю красивое лицо.
— Все хорошо. Ты очень рано встал, мы не успели, — рыбка прогибается, вытягивает руки и толкает задницей меня, попадая своими булочками точно в пах.
— Ты специально? — еще раз встречно напираю.
— Перестань!
Даша, Даша… Я все равно люблю тебя! Громко хмыкаю и неохотно отступаю от девочек назад.
Улыбаюсь — таинственно и завороженно, внимательно изучаю красивую фигуру женщины, с которой намерен всю оставшуюся жизнь прожить, подмигиваю шаловливой крошке, которая кокетливо мне строит глазки и, заигрывая очень неумело, высовывает свой язык.
— Ярослав… — Даша тянет что-то из кармашка своего фартука. — Ты не хочешь…
Нет! Отрицательно мотаю головой и опять подмигиваю Ясе.
— Товарищ! — шепчет кумпарсита, подходя ко мне.
— М? — перекрещиваю руки, затем вдруг распускаю, потом зачем-то упираюсь одной ладонью в стол. — Что…
— Смотри! — жена прижимается ко мне и как бы тайно, чтобы никто вдруг не увидел, показывает полароидный черно-белый снимок с каким-то гротескным изображением посередине. — Пожалуйста, — всхлипывает кумпарсита. — Посмотри на него.
— Что это? — опускаю
голову, изображая из себя шпиона, которому фотографически транслируют спецзадание. — Куда смотреть?— Это он!
Он? Я всматриваюсь в сумбурную картинку, словно ищу какой-то тайный смысл в полотнах эпохи постмодерна, в которых какого-либо смысла как будто бы и вовсе нет.
— Как думаешь, нам здесь не будет тесно? — шепчет Дарья, ерзая щекой по моей груди.
— Не будет. Ты, Яська и я. Втроем поместимся, рыбка.
— А как же он? — Даша опускает взгляд на фотографию, на чье изображение я, как чем-то вштыренный, залип.
Он? Черное пятно, белые зерна, цифры, стоящие на выносных стрелках, овал, кружок, две вытянутые тонкие полоски и пара скрученных, как будто что-то требующих… Детских рук?
Он?
Есть я… Потом она… Конечно же, малышка Ярослава… И наш… Малыш?
Я жестко обманулся и сильно накрутил себя. Моя жена не сделала аборт, а я по-глупому представил то, что никогда в моей семье не произойдет.
— Он маленький, но очень сильный. Ярослав, это…
— Наш ребенок? — прихватываю кончик фотографии, вытягиваю из женских рук первый снимок выстраданного счастья. — Мальчик?
— Пока рано об этом говорить, но есть сильное сердцебиение и ободряющие меня прогнозы. Детка будет жить… Я беременна, товарищ! Ты понимаешь, что я говорю.
— Конечно!
Любовь… Доверие… Взаимопонимание… И, как огромный камень преткновения, чистая откровенность!
Черт, черт, черт!
Я ведь несколько недель назад чуть все это не потерял и не разрушил собственную семью, допрашивая женщину, которой доверяю, которую с некоторых, совсем недавних пор, прекрасно понимаю и которую до беспамятства люблю.
— Даша?
— Горовой?
— Ты согласна быть моей женой?
— Если ты научишься танцевать?
— Танго?
— Как возможный вариант! — жена смеется и обнимает крепко-крепко. — Я твоя, товарищ! Не будем повторять чужие ошибки и нехороший опыт перенимать.
Она права!
Отныне мы как будто полноценная семья!
— Даша? — снова называю имя.
— Ярослав? — жена отзывается.
— Яся? — зову крошечку, готовящую завтрак для счастливого отца.
— Да! — дочь ярко улыбается.
Итак, моя семья!
Послесловие. Горовые… СемьЯ
Яся и Глеб… Горовые!
Три месяца назад мы с Дашей стали родителями: я во второй раз, а жена — в первый. Кумпарсита подарила жизнь крохотному, лишь по начальным медицинским показателям, мальчишке, которому дали очень гордое, но в то же время теплое имя — Глеб.
Горовой Глеб Ярославович, почти четыре килограмма здорового живого веса и пятьдесят два сантиметра человеческого роста, в прекрасный теплый день в конце июня громко запищал о том, что он, наконец-таки, родился и сейчас хотел бы знать, кто все эти люди, столпившиеся над ним с «линейками», «весами», «ножницами» и одноразовыми пеленками, и все, как один, как под одну гребенку, одетые в ужасные бело-голубые операционные халаты. Сын голосил и требовал свое. Мальчишка звал мать и ручонками, беспорядочно теребящими потоки стерильного воздуха, как слепец, полагающийся исключительно на тактильное восприятие, искал ее теплый, подрагивающий от мышечного спазма или сбившегося неровного дыхания вследствие большого напряжения, все еще большой живот.