La Cumparsita… В ритме танго

Сняв один бортик с дневного манежа, находящегося в нашей комнате, подтаскиваю его к стороне кровати, на которой любит спать жена.

— Давай-ка непоседу и полуночника сюда, — протягиваю руку и принимаю сынишку на себя. Культей придерживаю спинку, оберегая все еще иногда гуляющую головку. — Вот так! — перекладываю ребенка в подготовленное место и подаю освободившуюся правую руку Даше. — Ложись в кровать, — подтаскиваю ее к себе и подталкиваю на матрас.

Она упирается, но все-таки идет. Снимает с плеч халат и остается в ночной майке на тонких бретельках и турецких шелковых шароварах, предназначенных для сна.

Слежу за тем, как Дашка умащивается на своем привычном месте, как загадочно улыбается, подмигивает мне, глубоко вздыхает и, подкатив глаза, поворачивается на бок, чтобы приобнять пристроившегося почти рядом с ней трехмесячного малыша.

Кажется, уровень критичности ситуации с никак не засыпающим Глебом снижается до «объективно спокойного» и даже «мирного».

— Я волнуюсь, Ярослав, — вдруг тихо говорит жена, монотонно водя рукой по животику все еще бодрствующего ребенка.

— О чем? — занимаю свое место и, повернувшись на тот же бок, здоровой рукой обнимаю вздрагивающую от этого движения Дашу.

— Это трудно объяснить…

Она странно съеживается и поджимает согнутые в коленях ноги почти к своему подбородку, при этом сильно выгибает спинку и задом утыкается в мой пах. Собой я в точности копирую женский контур, формируя нашими телами две склеенные в одном большом стручке человеческие фасолины.

— Я слушаю. Начинай!

Дарья глубоко вздыхает и утыкается лицом в подушку. Ее что-то беспокоит? Душевно или где-то физически болит? Я каждый божий день прошу жену об откровенности со мной, взращиваю по глупости утраченное доверие и прислушиваюсь к тому, как ровно бьется ее сердце и сверкают теплые янтарные глаза.

— Боюсь быть плохой матерью, Горовой. Я…

— Это глупости, — резко обрываю.

— Послушай, пожалуйста.

Надо помолчать?

— Давай сначала я, рыбка. А потом, если вдруг я не смогу остановить рост твоих сомнений, то слово перейдет к тебе. Согласна?

— Да…

Даша убирает руку от Глеба и, соединив ее с другой, молитвенно подкладывает под щеку на подушке.

— Тшш! — сжимаю женский бок и вдавливаю соседку в себя. — Дверь! Похоже, домовой, кумпарсита? — оглядываюсь на выход из комнаты и замечаю тонкую полоску неяркого света ночника, расположенного в холле на втором этаже. — Тшш, тшш, спокойно. Все свои, — шепчу, посмеиваясь, — что-то, видимо, случилось. Сейчас узнаем.

— Это… — Даша приподнимается, а я укладываю свою руку ей на плечо.

— Яся? — тихонечко, чтобы не напугать, зову девчонку.

Полотно медленно проталкивается внутрь, а в дверном проеме я замечаю темный невысокий силуэт заспанной куклы с растрепавшимися волосами и в теплой пижамке с каким-то странным зверем на груди.

— Ма-ма, — вытянув шейку, шепчет кроха. — Ма-мочка, — хнычет и кулачками прокручивает уголки глаз.

Даша дергается и скидывает мою руку.

— Иди скорее сюда! — зовет малышку.

Девчушка шлепает босыми ногами, спотыкается, затем останавливается, как будто бы сверяясь с нанесенной нейронкой картой местности, крутится вокруг себя, стоит на месте, затем прищуривается и тянет ручки:

— Папа? — зовет меня.

— Я здесь! — быстро отпускаю рыбку и присаживаюсь в кровати. — Иди смелее.

Подхватываю неуклюже забирающуюся на высокий матрас дочь, пару раз бережно подкидываю тельце вверх, и укладываю Ярославу между нами.

— Что случилось? — поправляю ей подушку и натягиваю одеяло на двух женщин, одна из которых несанкционированно оказалась в нашей с женой постели.

— Я испугалась, — Яся поворачивается на бок и макушкой упирается в спину Даши. — Мамочка… — целует оголенное место возле лопатки и сразу же накручивает на пальчик эластичную бретельку майки.

Кумпарсита поворачивается к дочери лицом и, бросив на меня испуганный взгляд, ручным захватом подгребает девочку к себе.

— Я рядом, детка. Рядом…

Откуда у жены странные сомнения и глупые предположения о том, на сколько баллов она хорошая и внимательная мать. Я слишком рано стал отцом, возможно это было весьма самонадеянно и неправильно, но мы с Викторией решили, что раз уж вместе необдуманно и плотски согрешили, то и последствия будем получать по факту на двоих. Не было тогда вопросов о хорошести, о качестве родительского гена или об отцовско-материнских инстинктах. Был живой, быстро растущий человек внутри юной женщины и огромная ответственность за новую впопыхах и лишь по неумению состряпанную драгоценную жизнь. Но, когда впервые я взял на руки Кирилла, своего старшего, сейчас уже совсем скоро совершеннолетнего сына, все колебания, растерянности и смущения улетучились сами собой:

«Я не плохой отец!».

Я знаю, что моя Дарья — самая лучшая в мире мать. Это видно! Такое трудно объяснить. Но я определенно замечаю, как рыбка с лаской и небольшим сочувствием в своих глазах рассматривает наших деток, когда купает, кормит, переодевает или выслушивает истории о том, как:

«А-а-а и я-я-я, уа-уа»

или

«Мой блатик — самый милый и класивый!».

Я помню, как жена волновалась при каждом запланированном посещении женского врача, как постанывала на ультразвуке, когда почти насмерть перепуганный сонолог замирал с датчиком в отчаянных попытках зафиксировать гимнастические упражнения Глеба, как она скулила, когда специалист с огромным стажем какую-нибудь «гадость» с ее точки зрения в беременную карточку писал, как тихо плакала и украдкой вытирала слезы, когда сын, наш маленький и влажный в тот эпический момент царевич, вольготно расположился на ее груди и скашивал на всхлипывающую рыбку открытый слегка безумный по выражению глаз.

Она великолепная женщина и отличная мать… Без сомнений!

— Даш, — обращаюсь к притихшей напротив меня жене, — ты уже спишь? — аккуратно дую ей в лицо, воздухом приподнимая завитые локоны, упавшие ей на глаза.

— Нет, — пару раз взмахнув ресницами, отвечает. — Смотри, — кивком показывает на сопящую между нами Ярославу, — заснула, кажется.

— Ты самая лучшая… — легким поцелуем трогаю ее висок.

— Время покажет, товарищ! — мило улыбается, несильно растянув свои красивые губы. — Только оно и…

— Не спорь со мной, — порыкивая, говорю. — Не надо этого, женщина!

Все равно ведь:

«Проиграешь!» — проговариваю тихо, почти безмолвно и про себя.

— Я и не спорю, — жена немного отклоняется. — Ты чего? Просто…

Она гладит спящую девочку по волосам, растопырив пальцы, прочесывает, как редким гребнем, темные шелковистые пряди ребенка, присматривается, настороженно изучает умиротворенное личико и подбородком бережно подгребает теплую детскую головку под себя, прислоняя дочь к своей груди.

— Я хочу спросить, — наблюдая за всем этим, на кое-что наконец-таки решаюсь. — Это можно? Не устала?

— Нет. Я слушаю, Ярослав.

В тот день, когда Даша сообщила о своей беременности, стоя со мной на кухне в этом доме, я осмелился на огромное количество неудобных вопросов относительно ее прошлого — задроченно считал, что имею на это долбаное законное право обиженного ее обманом мужа, транслировал, вероятно, не слишком умные или своевременные мысли о совместном будущем и спрашивал о наших дальнейших действиях в настоящем времени, но об одном все же умолчал. Не рискнул или чего-то испугался. Или это меня вообще не беспокоило в тот момент.