Лабиринты чувств

— «Стрельцы любят опасность и риск». Так утверждают авторитеты.

— Сказала же — не верю я в них!

— А в любовь — верите? — Квентин спросил это так тихо, что едва можно было расслышать сквозь треск старенького, не раз ронявшегося на пол телефонного аппарата.

Юлька притихла и почему-то не нашлась, что ответить. Это она-то, которая прежде никогда не лезла за словом в карман!

Наконец наступил долгожданный день. Сегодня вечером по НТВ покажут Юлькину передачу.

С самого утра Лида переоборудовала кухню в зрительный зал. Туда был вынесен телевизор, на него установили пишущий видеоплейер, в который загодя вставили пустую кассету. Зрелище века необходимо было сохранить для потомков! Полукругом расставили стулья, собранные со всех комнат.

По Лидиному замыслу, просмотр должен был обязательно быть коллективным и сопровождаться застольем. Борю с утра отправили на рынок за продуктами.

— Только смотри торт не вздумай покупать! — наставляла его жена, отсчитывая деньги. — Будет домашний пирог! Нет, два пирога! Один с капустой, второй с курагой!

Лида нынче была щедра: приглашение к праздничному столу получили даже Ольга и Василий Павлович Ну, а с Юльки просто пушинки сдували:

— Ты какой винегрет больше любишь? С капустой или без? А «Оливье» лучше с колбасой или с мясом? А…

— Я все подряд люблю! — смеялась Юля, и Лидия даже немного обижалась, что ей безразличны такие наиважнейшие вещи, как нюансы меню в столь знаменательный день. А впрочем, Юльке сегодня простились бы и более серьезные прегрешения. Ведь она была героиней дня.

К вечеру все принарядились.

У Катюши в жиденьких волосенках красовался огромный бант, а Лида накрутилась на свои вечные бигуди так тщательно, как только могла, и самостоятельно прикрепила на макушку муляж банана — единственное, что осталось в целости от произведения Матвея Кошкина.

Боря был в новом, всех цветов радуги, спортивном костюме, а Василий Павлович вышел в залоснившемся, однако почти не рваном пиджаке и тоненьком абхазском галстуке на резиночке, с блестящим вензелем из люрекса.

Пироги уже были посажены в духовку, хрустальные фужеры извлечены из серванта Кузнецовых. Три коммунальных стола сдвинуты, из них получился один большой.

И тут раздался телефонный звонок.

— Джулия? — Пауза. — Мы должны встретиться, Джулия.

— Ох, Квентин, я сейчас так занята! Кстати, через сорок пять минут включите НТВ, увидите кое-что интересное.

Опять пауза. Потом Джефферсон произнес глухо и безнадежно:

— Через сорок пять минут я буду в аэропорту, Джулия. Я улетаю.

Юлькино сердце гулко стукнуло — и замерло. И почему-то сразу стало трудно дышать.

— Не молчите, Джулия. Если невозможно вас увидеть, я хочу хотя бы вас слышать. У нас мало времени.

По квартире уже разносился пленительный запах домашней выпечки. Звенели ножи и вилки, которые Катюшка раскладывала на крахмальной скатерти. Или это звенело у Юльки в голове?

— Как — уезжаете? — наконец выдавила она. — Куда?

— В Лос-Анджелес.

— Но… вы не предупреждали. Как же так! Мы даже не простились!

— Мы прощаемся сейчас. У вас, русских, есть поговорка: «Долго провожать — слишком много плакать».

— Долгие проводы — лишние слезы.

— Хорошая поговорка.

— Дрянь, а не поговорка! — закричала Юля. — Ну и уезжайте! Я плакать не стану, не надейтесь! Кто вы мне? Да никто! Ничего между нами не было! И нет! И не будет! Понятно?

— Ай андестэнд, — по-английски ответил Квентин, и в трубке раздались короткие гудки.

Когда пошли вступительные титры передачи, обитатели коммунальной квартиры с изумлением обнаружили, что виновница торжества — автор — отсутствует. В суете никто не засек момента, когда она исчезла.

В этот момент такси уже подвозило ее к стеклянному входу аэропорта Шереметьево-2. Гонораров, полученных вчера в редакции за несколько репортажей, как раз хватило, чтобы расплатиться с водителем…

Квентин Джефферсон уже регистрировал свой багаж, когда услышал музыку Россини. Она звучала откуда-то из-под потолка зала в необычном исполнении: не оркестровом, а аккордеонном. От этого знакомая мелодия, казалось, сменила национальность: стала не итальянской, а залихватски русской. Как плясовая.

Квентин глянул вверх: под потолком были подвешены телевизоры, чтобы ожидающие не скучали. На экране развеселый дедок, наряженный в вышитую косоворотку, приплясывая, растягивал мехи инструмента: «А, браво, Фигаро, браво-брависсимо!»

А в уголке кадра белела маркировка канала: НТВ.

Джефферсон глянул на часы. Служащая за стойкой уловила этот беспокойный взгляд, сказала на школьно — правильном английском, что пассажир может не волноваться, до отлета еще есть время.

Он поблагодарил. Хотя вовсе не это интересовало его. Джулия ведь просила его включить как раз в эти минуты НТВ…

Джулия. Его ставка ва-банк. Его тройка, семерка…

— Дама! — взвизгнул кто-то. — Лечиться надо! Прет, как на буфет!

Визжала тетка в роскошной шубе из чернобурки, габаритами действительно напоминавшая буфет. Она отлетела в сторону, едва не сбитая с ног кем-то, несущимся на всех парусах.

Этот некто был в распахнутой куртке и джинсах, коротко стриженный, очумевший. Как тетке удалось распознать в сем стремительном существе даму?

— Мистер Джефферсон, возьмите ваши документы, — тормошила американца служащая.

Квентин взял бумаги не глядя. Он двинулся навстречу своей даме. Даме сердца. Своей ставке ва-банк.

Большая группа тоненько щебечущих вьетнамцев разделила их, а они, оба такие высокие, протягивали друг к другу руки над головами миниатюрных желтокожих.

А еще выше, под самым потолком, на экране подвесного телевизора плавной походкой вышагивала русская красавица Лидия Кузнецова в просторной тунике и с горой отнюдь не русских фруктов на макушке. Зрелище было величественным: вместо обычных эфемерных манекенщиц по подиуму, казалось, плыла сама богиня плодородия.