Латинская Америка. От конкистадоров до независимости

К концу XVII в. в Испании бездействовали некоторые важные отрасли обрабатывающей промышленности: прекратили работы кастильские мануфактуры по производству мыла и стекла, сахароваренные в Андалусии, прекратилось производство знаменитого холодного оружия в Толедо.

Не в лучшем положении находилась и добывающая промышленность. Богатые и многочисленные соляные копи Испании теперь едва могли удовлетворять потребности метрополии. Поток американского серебра заставил забросить разработку серебряных рудников в Альмадене. Ввоз дешевого железа из Франции подорвал добычу железа в Бискайе, где к тому же методы разработки руды устарели^{115}. Одряхлевшая габсбургская монархия безвольно взирала на этот распад испанской экономики, не в силах как-то помочь ей, что-то изменить в устаревшем налоговом законодательстве. А ужасающие размеры контрабанды и ее непрекращавшееся на протяжении XVI–XVII вв. расширение были прямым следствием налоговой политики испанской короны. Возникал порочный круг: стремление увеличить доходы вело к повышению^ пошлин и торговых налогов, а это в свою очередь вело к сокращению массы испанских товаров, сокращению торговых сделок; с другой стороны, в метрополию и колонии в больших количествах поступали дешевые иностранные товары, большей частью в обход таможен. «Золото и серебро Америки таинственно уходили из подвалов замка Пунталь в трюмы многочисленных иноземных кораблей, заходивших в бухту Кадиса», — писал испанский историк^{116}.

В таких условиях крупнейшие испанские порты Севилья и Кадис, имевшие монополию на торговлю с испанскими колониями в Новом Свете, в XVII в. превратились «в простые перевалочные пункты, через которые золото и серебро Америки переходили к другим странам Европы»^{117}. Один французский путешественник писал в конце XVII в.: «Когда я вижу в базарные дни в Кадисе эту странную смесь людей, я не могу не вспомнить одну гравюру, виденную мной в Голландии. Она изображает короля Испании, облокотившегося на стол, заваленный золотыми монетами; с обеих сторон король Англии и Генеральные Штаты (Голландия. — В. С.) протягивают свои руки под руками испанского монарха, хватая сверкающий металл. Позади его кресла генуэзцы корчат рожи; а перед лицом испанского короля, ничуть не скрываясь, король Франции загребает золото к себе»^{118}.

Нищета самых широких слоев населения Испании во второй половине XVII в. дошла до крайности. Один из высокопоставленных чиновников Севильи, столицы некогда процветавшего края, писал в то время: «Следует обратить внимание на то нищенское состояние, в каком находится… Андалусия… Средние слои населения очень бедны, что же касается ремесленников различных отраслей производства, то некоторые занимаются бродяжничеством, другие просят милостыню; бедняки-нищие часто умирают от голода, так как им не хватает того, что они выпрашивают в монастырях. Женщины просят милостыню, переходя от одной церковной паперти к другой, так как работой они не могут добыть средства к пропитанию… Иногда родители оставляют своих маленьких детей у ворот Севильи или у дверей частных домов… Эти дети вынуждены просить милостыню и укрываться на ночь в огородах или, если это им разрешают, в сенях домов». Английский посол лорд Стэнкон писал в 1699 г., что подобную картину он наблюдает и в самой столице королевства: «Число нищих в Мадриде увеличилось почти на 20 тыс. человек, пришедших из ближних районов, чтобы получить то немногое, что здесь имеется. Они умирают от голода в своих домах и похожи на привидения… Недостаток хлеба быстро приводит к голоду, а это бедствие становится все более тяжелым в связи с притоком значительного количества бедняков из соседних местностей»^{119}.

«Нет семьи в Испании, которая открыто или тайно не хотела бы жить вдали от королевства», — писал в 1682 г. венецианский посол^{120}. Разумеется, самым естественным представлялся бы переезд тысяч и тысяч искавших избавления от бедствий в метрополии, в американские колонии, но уже к концу XVII в. эмиграция в Новый Свет была сопряжена с многочисленными трудностями, преодолеть которые было не под силу простому человеку. Доведенные до отчаяния народные массы часто поднимали восстания. Дороговизна жизни, нехватка пшеницы, голод привели в 1652 г. к массовому выступлению городской бедноты в Севилье. 21 день продолжалось народное восстание в селении Фериа^{121}. Все эти выступления жестоко подавлялись королевскими властями.

Но и самому королевскому двору приходилось туго. Дело дошло до того, что после смерти в 1700 г. последнего испанского короля из династии Габсбургов, Карла II, в королевском казначействе не нашлось достаточно денег, чтобы покрыть расходы по устройству похорон почившего монарха^{122}. А в начале правления следующего короля — внука французского «короля-солнца» Людовика XIV — Филиппа V, первого Бурбона на испанском престоле, один из его французских придворных писал из Мадрида: «Король не имеет и куарто. Меня здесь считают очень ловким человеком, потому что я нахожу средства купить вина… Лакеи-испанцы ходят в лохмотьях и просят милостыню. Участь лошадей еще хуже — они не могут просить подаяния»^{123}.

А ведь, повторим, в эпоху открытия Америки Испания вовсе не была в числе отстающих стран Европы, тогда — на рубеже XV–XVI вв. — во многих районах Испании, и прежде всего в городах восточного побережья, процветало очень развитое по тому времени ремесленное производство в форме рассеянной и даже централизованной мануфактуры. В этом отношении города Каталонии вряд ли уступали городам итальянских провинций Ломбардии и Тосканы, превосходившим по уровню экономического развития все страны тогдашней Западной Европы. Развитие мануфактур в Испании конца XV в., носителей нового способа производства, означало развитие в недрах феодального строя прогрессивных капиталистических элементов; только укрепляя и развивая мануфактуры, Испания могла бы идти в ногу с передовыми странами Европы.

Открытие Америки и хлынувшие в Испанию потоки сказочных богатств оказали разрушительное воздействие на экономику складывавшегося на Пиренейском полуострове единого государства, это оказалось не под силу и зарождавшемуся здесь классу буржуазии. Используя свое положение в обществе, феодалы захватывали львиную долю добычи при распределении награбленных в американских землях богатств. Обогащение верхушки испанского феодального класса значительно усилило его позиции в обществе. Но испанская знать использовала американское золото для консервации феодальных отношений, для сохранения и укрепления своих средневековых привилегий. По словам К. Маркса, «в Испании аристократия приходила в упадок, сохраняя свои худшие привилегии»^{124}, и, сама приходя в упадок, погубила зачатки испанской капиталистической промышленности. Так что уже «после правления Карла I (т. е. во второй половине XVI в.—В. С.) политический и социальный упадок Испании обнаруживал все симптомы позорного и продолжительного разложения, напоминающие худшие времена Турецкой империи…»^{125}

Вступление на испанский трон в начале XVIII в. династии Бурбонов сблизило Испанию с самой могущественной тогда державой Западной Европы — Францией, где уже был проведен ряд реформ в духе «кольбертизма», способствовавших развитию капиталистического уклада в торговле и промышленности, проведению более рациональной колониальной политики. В XVIII в. под этим влиянием в Испании начинается медленный, но неуклонный экономический подъем. В стране при поддержке правительства восстанавливаются старые и возникают новые мануфактуры, часть которых («королевские мануфактуры») принадлежала короне. Постепенно увеличивается производство в сельском хозяйстве, оживляется торговля. Страна вступает в мануфактурную стадию капиталистического развития.

В этих изменившихся условиях американские колониальные владения перестают быть для испанской короны только источником золота, серебра, да еще небольшого количества дорогостоящих «колониальных товаров» — теперь в колониях видят прежде всего рынок сбыта для товаров развивавшейся испанской промышленности.

Происходившие в Испании важные перемены были предметом пристального внимания мыслящей части колониального общества — в Новой Испании, в Перу, в Новой Гранаде, на Кубе. Особенный интерес возбуждали развивавшиеся в Европе, в частности в самой Испании, новые идеи, направленные против гегемонии церкви и засилья схоластических догм, а также теории экономистов, искавших новые пути развития промышленности и торговли. Это стремление к новому в интеллектуальной жизни испанских колоний в Америке имело под собой вполне материальную основу. Колониальный режим, с его многочисленными запретами и ограничениями, тормозил развитие испанских колоний в Новом Свете, где уже появлялись ростки новых социально-экономических отношений, начинала развиваться промышленность, оживлялась торговля. Укрепление и распространение форм феодальной эксплуатации препятствовало деятельности рудников, мануфактур, мастерских, нуждавшихся в рабочей силе. Постоянная дискриминация и политическое бесправие возбуждали растущее недовольство уже определявшего, по существу, экономическую и социальную жизнь в колониях креольского населения: мелких и средних землевладельцев, предпринимателей — хозяев мануфактур, людей свободных профессий, интеллигенции, купцов, а также метисированного населения — городской бедноты и крестьян. Недовольна была и креольская помещичья элита, стремившаяся занять более высокое положение в обществе. Медленно нараставший кризис социально-экономической структуры в американских колониях неизбежно находил выражение в сфере духовной жизни, различные формы которой, складываясь в обстановке усиления протеста против королевской Испании, уже не были подражанием испанским образцам, а носили самостоятельный характер.

Новые явления в политике метрополии прежде всего стали ощущаться в вице-королевстве Новая Испания. Новая Испания была той частью колониальной империи, с которой метрополия поддерживала самые оживленные сношения — как в силу того, что это была, пожалуй, наиболее интенсивно эксплуатируемая среди крупных американских колоний, так и в силу ее относительной географической близости. Кроме того, Новая Испания была перевалочным пунктом для ценных товаров, поступавших в Испанию с Филиппин.

Поэтому неудивительно, что великие исторические перемены, происходившие в Европе XVIII столетия — промышленная революция, «Век Просвещения» в развитии общественной, научной, экономической мысли и т. д., — очень скоро в той или иной мере и форме отразились в культурной жизни новоиспанского общества.

Самым важным явлением стало возникновение в передовой части этого общества серьезного идеологического движения, связанного с европейским Просвещением. В кругах интеллигенции и в учебных заведениях это выразилось прежде всего в активном наступлении на схоластическую систему преподавания и в пропаганде научных идей Декарта, Ньютона, Лейбница, французских энциклопедистов и других великих мыслителей XVIII в. Внимательно изучались в Новой Испании Вольтер с его теорией постоянного прогресса человеческого общества, Дидро, разоблачивший вымысел о божественном происхождении королевской власти, Руссо, провозгласивший право народов на восстание против угнетателей. Несомненное влияние идей великих просветителей испытал Хуан Бенито Диас де Гамарра (1745–1783), опубликовавший в 1774 г. труд «Элементы современной философии», а в 1781 г. — «Заблуждения человеческого разума», в которых он открыто бичевал схоластику и развивал прогрессивные идеи. С преподавательской кафедры Гамарра пропагандировал Лейбница и Декарта, за что предстал перед трибуналом инквизиции^{126}. Однако преследования не могли остановить распространение передовой идеологии XVIII в., которая, в сущности, постепенно подрывала устои испанского колониального гнета. Знаменателен тот факт, что в начале 1790-х годов учащиеся одной из духовных семинарий в Мехико организовали кружок, участники которого изучали современную французскую философию. Стремление познать новые идеи проникло в различные слои общества. Так, купец и землевладелец Эстебан де Эндерика был знаком с французской «Энциклопедией», читал «Общественный договор» и «Элоизу» Руссо, сочинения Вольтера^{127}.