Латинская Америка. От конкистадоров до независимости

Характерной чертой идеологической борьбы в Новой Испании в XVIII в., по замечанию советского исследователя В. Н. Кутейщиковой, было ее развитие в лоне католической церкви, поскольку в силу изложенных выше особенностей культурной жизни в колонии именно священники и монахи и представляли по преимуществу интеллектуальную элиту. Именно представители духовенства — и «черного» и «белого» — зачастую имели больше возможностей знакомиться с новыми книгами, теми или иными путями поступавшими из Европы. И протест против католической схоластики зарождается прежде всего в этой среде. Поэтому «новые, по сути материалистические, принципы выступают в религиозном облачении; мыслители, не порывая с церковью, пытаются примирить стремление к трезвому познанию действительности с верой в божественное откровение. Под знаменем католицизма развертывается борьба за освобождение от обветшалых религиозных догм, оказывающая влияние на все области духовной жизни, — борьба за самоутверждение Мексики и в конечном счете за независимость страны»^{128}.

Ярким представителем такого «по сути материалистического» крыла в среде новоиспанского духовенства был Хосеф Антонио де Альсате-и-Рамирес (1737–1799), один из виднейших ученых Новой Испании, избранный членом-корреспондентом парижской Академии наук и Королевского ботанического сада в Мадриде. Он работал не только в области астрономии, метеорологии, географии и минералогии; его занимали прежде всего проблемы, прямо связанные с экономическим развитием страны, — вопросы продуктивности шелковичного червя и кошенили, выращивания льна, научно-технические аспекты горного дела. Альсате был одним из первых в своей стране популяризаторов научных знаний — издателем специально предназначавшихся для этой цели периодических изданий: «Диарио литерарио де Мехико» (1768 г.) и «Гасета де литература» (1790–1791 гг.). Этот выдающийся просветитель, мыслитель-гуманист исповедовал и пропагандировал идеи национального самосознания, отражавшие стремления широких слоев новоиспанского общества к освобождению от колониального гнета.

Для европейских монархий XVIII в. характерно такое явление, как просвещенный абсолютизм, представлявший собой совокупность политических, экономических и идеологических мер, которые были, в сущности, попыткой правящего феодального класса приспособиться к ускорявшемуся ритму новых процессов в обществе, быть в русле этих процессов, чтобы сколько возможно продлить свое пребывание у власти. Испанским Бурбонам просвещенный абсолютизм был присущ в полной мере, и сфера его действия распространялась на американские колонии. Немалое значение имели реформы, проведенные при короле Карле III (1759–1788) испанскими министрами-просветителями. Так, в этот период колонии получили разрешение на свободную торговлю с Испанией, были упорядочены административное управление и сбор налогов. Однако по-прежнему строжайше запрещалось торговать с другими странами, был принят ряд мер против контрабанды. Но Испания не могла обеспечить спрос колоний на потребительские товары, и теперь сами испанские купцы, располагавшие монополией торговли в колониях, стали ввозить туда английские и голландские товары, которые были и лучше и дешевле испанских.

Вице-короли Новой Испании этого периода, особенно Хуан Висенте де Гуэмес Пачеко, второй граф Ревильяхихедо, в соответствии с предписаниями Мадрида проводили политику преобразований и реформ. Это, однако, диктовалось отнюдь не интересами мексиканцев, а меняющимися интересами метрополии, поскольку теперь, как говорилось выше, ценность колониальных владений стала измеряться не только и не столько количеством доставленных в королевскую казну драгоценных металлов, сколько значением колоний как потенциального рынка для развивавшейся испанской промышленности и поставщика сырья для этой промышленности. С этими новыми задачами и было связано возникновение в Новой Испании ряда учебных и научных центров, ориентированных на практическую деятельность. В 1783 г. король Карл III подписал указ об основании в Мехико Королевской семинарии горного дела (Горного колледжа), занятия в которой начались в 1792 г. Такое высшее учебное заведение специального типа было одним из первых на Американском континенте, и уже с самого начала оно стало не только важным учебным, но и научным центром: в лабораториях колледжа работал А. Гумбольдт во время своего пребывания здесь в первые годы XIX в., инструменты астрономической обсерватории колледжа он использовал при измерениях в 74 географических пунктах Новой Испании. Профессорами Горного колледжа были в ту пору такие известные ученые, как выходец из Испании минералог Фаусто Элуйар (1757–1833), натуралист и химик Андрес дель Рио (1765–1849), некогда учившийся вместе с Гумбольдтом в классе знаменитого профессора Вернера, мексиканец Антонио Леон-и-Гама (1735–1802) — астроном, участник знаменитой экспедиции Александра Маласпины, заведовавший в колледже кафедрой механики, и другие.

Среди первых выпускников колледжа были выдающиеся горные инженеры Касимиро Човель и Висенте Валенсия; им суждено было пасть в сражениях за независимость Мексики.

Большую роль в развитии культурной жизни Мексики сыграли также Королевская школа хирургии (1768 г.) и Ботанический сад (1788 г.), созданный, «дабы коллекционировать в нем произрастающие в этой стране растения и производить опыты по их использованию в медицине и в науках». При Ботаническом саде были организованы курсы, занятия которых вели натуралисты Мартин Сесе и Висенте Сервантес^{129}.

В 1773 г. в Мехико была основана Королевская академия изящных искусств; к ее открытию король Карл III послал обширную коллекцию копий античных скульптур. К тому же периоду мексиканские исследователи относят начало истории Национального музея, основываясь на указании вице-короля Букарели о создании в университете «архива или музея»; вскоре следующий вице-король, граф Ревильяхихедо, приказал передать университету для работы над историей Новой Испании коллекцию собранных и описанных «древностей» (древние изваяния, стелы, фрагменты сооружений и т. п.), принадлежавших приезжавшему в страну итальянскому кавалеру Лоренцо Ботурини^{130}.

«Никакой из городов континента, — писал А. Гумбольдт в 1803 г., — не исключая и Соединенные Штаты, не располагает столь большими и солидными научными учреждениями, как Мехико. Назову Горную школу, руководимую ученым Элуйаром, Ботанический сад и Академию живописи и скульптуры, известную под названием Академии изящных искусств»^{131}. Это свидетельство великого ученого, которому мексиканская наука обязана включением ее в систему мирового естествознания, представляется нам очень важным; вряд ли нужно искать более убедительное доказательство тому, что культурная жизнь Новой Испании в конце XVIII в. находилась вполне на европейском уровне.

Собственно, этого и добивались чиновники испанской просвещенно-абсолютистской монархии. Но, как это часто бывает, их усилия привели в конечном счете к результату, обратному желаемому. Происшедший в Новой Испании подъем общественной и научной мысли, духовных сил зреющей новой нации приводил ко все более ясному осознанию безграничных возможностей огромной и богатой страны, к развитию национального самосознания. В XVIII в. «человек Новой Испании созревает для того великого открытия, что, хотя официальный язык его страны — испанский, хотя основы его культурной жизни даны Западом, его страна имеет свои, особые контуры, придающие ей новый, неповторимый облик»^{132}.

Стремление к освобождению от испанского владычества проявляется в тот период и в общественной мысли Кубы. В XVIII в. западная часть Атлантики, особенно район Карибского моря, неоднократно становилась ареной военных действий, которые вел английский капитализм, стремившийся вырвать американские сокровища из рук испанской короны. Находившаяся на перекрестке важнейших водных путей, Куба — военно-морской форпост Испании на подступах к ее заморским владениям — постоянно подвергалась нападению британского флота. В середине 1762 г. мощная английская эскадра с многочисленным экспедиционным корпусом на борту под командованием лорда Албемарля и адмирала Покока после ожесточенного штурма овладела Гаваной. Англичанам досталась богатая добыча, они почти на год захватили западную часть острова.

В обстановке постоянной угрозы нападения и частых пиратских набегов, роста недовольства экономической и социальной политикой испанских колониальных властей на Кубе крепло осознание местными уроженцами своих собственных интересов, постепенно складывалась культурная общность кубинского народа. Появление в конце XVIII в. плеяды кубинских общественных деятелей, ученых, литераторов было закономерным результатом этого процесса. «Процесс, — писал кубинский историк С. Агирре, — достиг своей высшей точки с одновременным появлением видного государственного деятеля Франсиско де Аранго-и-Парреньо, первого видного представителя философии на Кубе — Хосе Агустина Кабальеро, первого выдающегося врача, родившегося в этой стране, — Томаса Ромайя и родоначальника кубинской лирической поэзии Мануэля де Секейра»^{133}.

В основе деятельности первого поколения национальной кубинской интеллигенции были «интересы Кубы, будущее Кубы, думы Кубы… Для блага Кубы, а не Испании выступали они за экономические, социальные и политические реформы и научные новшества, за распространение на Кубе наиболее современных течений философской мысли, за включение в университетские планы таких новых наук, как экспериментальная физика, химия, ботаника, агрономия, которые мало интересовали испанского Купца на Кубе, но были необходимы кубинским землевладельцам, желавшим больше получить от земли»^{134}.