Лауреаты

Со мной Татьяна познакомилась на небольшом полулегальном концерте. В честь какого-то районного праздника нашей группе авторов-исполнителей предложили за наличные выступить после торжественной части.

Поскольку вход для зрителей был бесплатным, о чем возвещала вывешенная у ДК афиша, Татьяна легко уговорила пару подруг посетить мероприятие.

Я ей понравился настолько, что она пришла за кулисы выразить благодарность. А я в свою очередь совершенно обалдел от ее выразительных карих глаз в пол-лица. И тут же напросился проводить собеседницу до дома. Объяснив, что четыре часа дня – не та пора, когда беззащитной девушке пристало одной бродить по насыщенному опасностями городу.

Наличие подруг как сдерживающего для возможных маньяков фактора отметалось решительно и изначально.

Почему-то вместо дома мы сначала очутились в кино. Шел старый фильм с участием бывшего кумира одиноких советских женщин Василия Смоляного. Он и Ирина Рубченко играли двух зрелого возраста людей, которые после мучительных (в том числе и для зрителей) переживаний стали любовниками.

Потрясли целомудренные кадры первого контакта. Они вместе приходят в его холостяцкую квартиру. Героиня, не снимая плаща и обуви, молча бухается в кресло. Герой в строгом костюме и галстуке тщательно опускается на колено. Задумчиво произносит:

– Я люблю вас. А вы?

Она, естественно, молчит, потом с усилием отвечает:

– Да.

Тревожная музыка подчеркивает, что именно сейчас все и произойдет.

Камера идет вверх, затем показывает уже опустевшее кресло. На него медленно падает женский плащ. На плащ летит платье. На платье брошен большой плюшевый медвежонок. Это намек, что освободили диван.

Медвежонка показывают секунд сорок. Наконец, камера переходит к дивану, с которого встает счастливый Смоляной.

Самое замечательное – что он был в пижаме…

Какое-то время наша с Таней-2 любовь текла вполне трогательно. Короткая пора романтического ухаживания. Безмерное счастье свидания с любимым человеком. Томительное ожидание новой встречи.

Мы гуляли, взявшись за руки, и целовались в подъездах.

Взахлеб рассказывали друг другу, как хорошо быть вместе.

Своей работы Татьяна все же слегка стеснялась, так что внимания на ней мы не заостряли. Нам было вполне достаточно города, нежности и моих песен.

Потом потихоньку стал работать великий женский хватательный инстинкт.

Татьяне-2 надоело делить меня с Татьяной-1. Ей хотелось вить собственное гнездо с отдельным персональным супругом.

В ход шли совершенно логичные упреки и подозрения:

– Ты уже уходишь?

– Дочке обещал быть пораньше…

– Давай кофе попьем.

– Спасибо, я не хочу.

– Ну давай! Я пойду сварю, да?

– Ладно, вари.

– Вот видишь, тебе даже какой-то кофе дороже меня!

Спорить было бессмысленно. Я грустно разрывался между семьей и влюбленностью.

Еще и жизнь вокруг слабо радовала успехами.

Народ месяцами не получал зарплаты. Цены на любые товары ежедневно ползли вверх. Шахтеры выезжали в Москву постучать касками по мостовой. Президент Ельцин дал приказ палить из танков по зданию собственного парламента и слег в больницу работать с документами. Бульварные газеты на всякий случай привычно ругали евреев.

В общем, что ни дерьмо – все к нашему берегу.

Татьяна стала всерьез подумывать о переезде в Израиль. У нее появились телефонные знакомые с жаркими убедительными голосами.

Я брался в расчет только гипотетически:

– Вот женился бы на мне – уехали бы вместе.

– И чем мне там заниматься? Там язык, который я не понимаю, религия, в которую я не верю. Что мне там делать?

– А что ты здесь делаешь? Тоже будешь что-нибудь сочинять.

Израиль в мои планы не вписывался абсолютно. Я в принципе нормально отношусь к этой стране, тем более что никогда там не был. Даже знаю два выразительных древних слова – «дрек» и «тухес».

Но этого вряд ли достаточно в плане создания литературных шедевров с местным колоритом.

Опять же, на что ехать-то? Денег даже до Москвы нет.

Я

Кот обнаглел до крайности.

Добро бы был породистый и купленный за кошмарную сумму. Вносящий в тусклую унылую жизнь хозяев элементы чуждого аристократизма. А то ведь обычный дворовый шакал. Подобран с ближайшей помойки.

Дочка вдруг стала его прикармливать, и кот зачастил к нам на лестничную площадку. Старался вовремя попасться на глаза. С намеком располагался на коврике у двери.

Стало неудобно перед соседями. Да и жалко – уже, по сути, родное существо.

Мы вздохнули и забрали кота в дом. Жена помыла его в ванне. Кот заметно посветлел.

Дочь сообщила, что дети во дворе зовут его Габи. Имя казалось слишком изысканным. Оно подошло бы какой-нибудь жеманной болонке, но слабо вязалось с внешностью серого нахала.

И вообще, как мы узнали, кошки лучше реагируют на шипящие и свистящие звуки. Так что кличку слегка подправили. Кот стал Габисом.

В новом имени слышится что-то латинское. Может быть, даже непристойное.

В первые дни Габис ел все без разбора и сидел там, где ему укажут. С опаской выходил на улицу, боялся, что забудут взять назад. Ночью спал у меня в ногах. Мог существовать, не подавая голоса.

Но по мере роста общей любви кот заважничал. Осознал себя центром внимания. Начал обижаться на кормежку. Безоговорочно признает только сырую рыбу, остальное пробует с видом мученика.

При этом оказался жутким попрошайкой. Бдительно прибегает на звук открываемого холодильника. Быстро усвоил, что в его миску никто не залезет. Туда можно сунуть нос в последнюю очередь. Сначала, на всякий случай, надо пытаться выклянчить что-нибудь еще.