Льды уходят в океан

Господи, не надо, чтоб это опять пришло к нему! Лучше оно пускай ко мне придет, я маленькая, мне не страшно...»

— Батя, — попросила она, — пойдем. Люди вон, гляди, собрались кругом. Пойдем, батя.

И тогда он опустил ее на землю. Не потому, что устыдился. Чего ему стыдиться-то? Радости своей? Он просто не хотел делить эту радость с кем бы то ни было. Только он один имел право чувствовать то, что он чувствовал в эту минуту. И больше никто. Разве вот еще его Полянка. Его Полянушка.

— Пойдем, батя, — повторила она снова.

И пошла было вперед, но он догнал ее, схватил за руку. Ему вдруг стало страшно, что она может уйти. Опять на два года. А потом он испугался еще и того, что подумал. А вдруг ничего этого нет? Вдруг все это ему только кажется: и Полянка, и его почти исступленная радость, и все, что вновь пришло к нему...

Он остановился, провел рукой по глазам, потом неожиданно присел перед Полянкой и ладонями охватил ее лицо.

— Дочка! — сказал он. Помолчал-помолчал и опять повторил: — Дочка.

И вот только теперь Полянка увидала, как он светло улыбнулся...

Через неделю они уехали. Лесничий, крестный Полянки, у которого она жила все эти два года, сам торопил их с отъездом.

— Изведешься ты тут, Захар, — говорил он. — Нельзя тебе сейчас в тайге. Куда ни глянешь — везде память. Да и Полянке в школу пора, не век же ей вековать в нашем дремучем краю. Собирайся, Захар.

Перед отъездом они побывали с Захаром в райцентре. Лесничий еще раньше узнал, что там в сберкассе лежит немало Захаровых денег: перевела заготконтора.

— Худо-бедно, а на какой ни на есть домишко тебе хватит, — сказал лесничий. — Руки же у тебя крепкие, работу найдешь. И дай вам бог с Полянкой хорошей жизни, заслужили вы ее...

— Поеду на Север! — Захар решил это твердо. — Уж если тайгу на што менять, так только на студено море.

Когда-то от кого-то он слыхал об этом студеном море, совсем не представлял, какое оно, но с тех пор, как начал выздоравливать, желание поселиться на Крайнем Севере в нем все крепло и крепло.

— Гляди, еще капитаном станешь, — пошутил лесничий. — А то и адмиралом — корабли водить будешь.

— Там, у моря, тундра, бают, есть, — сказал Захар. — А в тундре зверушки разны. Так што мы с Полянкой не пропадем небось. Стрелять умеем...

— Ну, помогай вам бог, славные вы люди, — сказал лесничий.

— Не на век расстаемся, чай, — ответил Захар. — Навестить Анфиску соберемся — заглянем.

В городе Захар Федотович купил небольшой домишко и переделал его по своему вкусу: отгородил для себя маленькую комнатенку, соорудил в ней нечто похожее на полати, прорубил крохотное оконце. Ни дать ни взять — охотничья избушка в тайге.

На большой половине дома хозяйничала дочка.

...Домишко и сейчас был еще крепким, только ниже стал, кряжистее, как и его хозяин. Глядя на старика, Смайдов часто думал: этот человек похож на дерево, могучими корнями вросшее в землю. Проносятся мимо бури, бушуют метели, а оно стоит себе и стоит, будто не подвластное времени...

ГЛАВА IV

1

Иногда Марине казалось, что она стала понастоящему счастливым человеком. Чего ей, собственно, не хватает? Сколько она себя помнила, в ее жизни не было еще таких безоблачных дней, какие наступили сейчас. Никаких душевных тревог, никаких страданий. Жизнь ее стала похожей на маленькое озерцо в тундре: ни единой крутой волны, а уж о штормах и говорить нечего...

Что ж, это Марину в общем, устраивало.

Как-то Лариса Беляева, девушка мечтательная и немного флегматичная, спросила у Марины:

— Ты никогда не задумывалась над таким вопросом: сколько существует измерений времени?

Марина удивленно посмотрела на сварщицу, улыбнулась.

— Раньше я что-то не замечала у тебя склонности к философии. Что-нибудь произошло?

— Ничего не Произошло, — певуче ответила девушка. — И это не философия. Со школьной скамьи мы привыкли считать: существует три измерения времени — прошлое, настоящее и будущее. Все, кажется, правильно. По законам науки. А по законам жизни? Твоей, например, или моей? Ну?

— Не понимаю, о чем ты, — призналась Марина.

— Чего ж тут не понимать! — в свою очередь удивилась Лариса. — Я говорю о том, что настоящего времени в жизни не существует...

Сейчас Марина не помнила, что она тогда ответила подруге. Кажется, просто посмеялась, приняв ее «философские размышления» за желание блеснуть оригинальностью. Но, оставшись одна, Марина подумала: «Ну и наплела же Ларка! Настоящего, видите ли, в жизни не существует... Просто высота... Да я за эту высоту дралась бы сейчас так, как никогда ни за что не дралась! Что я видела в прошлом? Был Марк, был Зарубин, был Беседин... Словно разорвали меня на три части, опустошили, стала, как пустая раковина: подует ветер, загудит во мне что-то, но чужое загудит, своего ничего не осталось — ни голоса, ни души. Только сейчас вот и начала наполняться, только сейчас и поняла, как хорошо жить без тревог, без страхов... И будь оно неладно, будущее, только дураки и горемыки думают о нем день и ночь, день и ночь гадают: как оно там, впереди? А мне лучше, чем сейчас, не надо. Не хочу. Лишь бы хуже не было... А так, как сейчас, хоть всю жизнь. Пускай мое озерцо не колышется, хватит с меня и тех ветров, которые чуть в прорубь не унесли...»

Наверное, было бы лучше, если бы в это время кто-нибудь спорил с Мариной, доказывая ей, что человек не может остановиться на одном месте. Тогда ей не пришлось бы доказывать этого самой себе, и она скорее распрощалась бы со своими иллюзиями. Но Марина ни перед кем не хотела откровенничать. Она боялась, что кто-то может разрушить ее маленький, только ей принадлежащий мирок. Так корабль, потерявший во время жестокого урагана паруса и мачты, ищет тихую бухту, чтобы залечить свои раны. Марина не уставала повторять: «Я сейчас по-настоящему счастлива. И ничего больше не хочу. Ни-че-го!»

А ночью, уткнувшись в подушку, плакала...

2

Больше всего она боялась встречи с Бесединым. Хотя ей порой и казалось, что Илья давно уже успел забыть о ней, все же какое-то тревожное чувство, что он обязательно будет ее преследовать, не покидало Марину ни на минуту. Досадуя на себя за этот необъяснимый страх, она в то же время старалась найти такие слова утешения, которые бы развеяли ее тревогу.

«Что он может мне сделать? — говорила она себе. — Зачем я ему нужна? Зачем он мне нужен? Ну, было что-то, связывали нас какие-то нити, так ведь они давно уже оборвались — и концов не найдешь! И до меня ли ему теперь после такой встряски!..»

Первое время Беседину было действительно не до нее.

Устроившись в артели сварщиком, он вначале развернулся вовсю. Председатель артели, Андрей Никитич Климов, хитрый и ловкий делец, быстро сумел найти ключик к характеру Ильи. Он сразу понял: Беседин не мелкий сквалыга, и хотя деньгу он ой как любит, только высокими заработками и подарками его не удержишь. Для такого человека деньги, как бы он ни был жаден до них, это только гарнир, а основное блюдо надо выбирать потоньше. Какое блюдо?..