Леди, которая любила лошадей
Шрифт:
– Он согласился?
– Кто?
– Тот старейшина. Он ведь согласился, верно? И сыграли свадьбу. И… на ней собрался весь род, правильно?
– Правильно, - Демьян подал руку, и Василиса ее приняла. Пусть она и не спешила уходить, но само то, что эта женщина находилась рядом, радовало. – Молодые принесли клятвы и обменялись кровью, их скрепляя. А после было веселье, и длилось оно день и еще ночь. На рассвете же случилось так, что гости взяли оружие и убили хозяев. Они вырезали всех, и молодых мужчин, и глубоких стариков, и детей.
За первой каплей упала вторая.
И
А ветер вдруг стих, и море улеглось, растянулось темным одеялом.
– Победителям достались золотые табуны. И думалось им, что достаточно этого будет…
– Но нет?
– Нет, - пальцы переплелись.
Глупость какая.
Сентиментальщина, которая больше подошла бы какой-нибудь курсистке, нежели человеку взрослому, серьезному. Однако впервые за всю свою жизнь Демьяну решительно не хотелось быть ни взрослым, ни серьезным.
А хотелось вот так стоять под дождем.
И говорить.
Ибо, пока идет разговор, то существует и нить, связавшая его с Василисой. Стоит же замолчать, и все изменится.
– Слово было сказано. И скреплено кровью… табуны пали. В одну ночь не стало ни златогривых жеребцов, ни кобыл. Они просто легли на траву и больше не встали. Мой отец говорил, что, если верить легенде, то лошади плакали кровавыми слезами, как плакала и прекрасная дева, которой выпало хоронить и отца своего, и братьев, и всех, кого она любила…
– Она не умерла?
– Не знаю. Про деву отец ничего больше не сказал. Но, думаю, она бы хотела… вот только… просто предположительно… если тот, кто взял ее в жены, надеялся, что с нею получит и тайну золотых лошадей, он ошибся.
Василиса кивнула.
И потянула за руку.
– Идемте, - сказала она. – Скорее, а то сейчас хлынет…
И пошла сперва быстрым шагом, а потом и вовсе побежала, спеша найти укрытие до того, как небеса разродятся ливнем. И Демьян побежал следом, совсем, как когда-то в детстве, когда не приходилось думать ни о степенности, ни о том, как этот безумный бег будет выглядеть в глазах других людей.
Не было этих людей.
Набережная опустела. И звон Василисиных каблуков наполнял ее, и, отзываясь на него, звенели капли. Одна за другой. И чаще, громче, торопясь рассказать о своем, о важном.
А Василиса вдруг остановилась.
Обернулась.
– Вымокнем, - сказала она весело. – Или… если позволите…
Она потянула под крышу, козырек которой был слишком мал, чтобы хватило места двоим. И с козырька этого уже летели первые ручейки, собираясь на земле одним полотном.
– Да станьте вы ближе, - Василиса дернула за руку. – Я не слишком-то умелый маг. Да и сил немного.
Раскрывшийся над их головами купол защитил от дождя. Потоки воды лились, стекали по мерцающей стене. И Василиса смотрела на них, будто на чудо. И чудом это было.
Вода.
Влажный камень, к которому она прислонилась спиной. Смуглая шея с прилипшей к ней прядкой. Розовая раковина уха, и жемчужина на мочке ее.
– Я в детстве любила дождь, - сказала она, обернувшись. И оказалась вдруг так близко, что удержаться стало совершенно невозможно.
Да и что плохого в том, чтобы обнять женщину?
Одну-единственную, которую, пожалуй, хотелось обнимать.
И она не стала противиться, но прильнула так, будто только и ждала, что этих объятий.– У вас платье промокло, - сказать следовало не это, но ничего другого в голову просто не пришло.
– Самую малость.
– И малость может быть опасна, - Демьян снял пиджак и накинул на узкие теплые плечи. – Так-то лучше.
– А вы?
– А я не замерзну. Я не слишком холода боюсь. А вот жару выношу плохо. Здесь-то еще ладно, как-то иначе, а в городе… первый год, как отправили, маялся. Даже артефакты не помогали.
Наверное, стоило бы сказать о любви.
Только Демьян не умел. А еще он не был уверен, что это и в самом деле любовь, потому как совершенно ничего-то не понимал в высоких чувствах.
Просто улица.
И дождь.
И купол, что звенит под каплями дождя. Просто запах камня и женских духов. Просто темные волосы, которые слегка завивались, и темные же узкие глаза. В них хотелось смотреться, выискивать нечто такое, что дало бы надежду на…
– Он еще долго будет идти, - сказала Василиса.
– Тогда, может, стоит…
– Я не умею держать купол в движении, - повинилась она.
– Я умел, но… теперь, кажется, от меня никакой пользы.
Чистая правда.
И со службы его попросят, возможно, выпроводят в почетную отставку и даже наградят именною саблей за проявленный героизм. Правда же состоит в том, что не нужны на службе люди обыкновенные, то есть нужны, но простыми жандармами, в кои его не разжалуют, ибо неудобно.
Вздох удалось подавить.
– Быть может, еще наладится?
– Быть может, - согласился он легко, не желая огорчать Василису. А та поняла, но промолчала, и губу закусила. И…
– Моя прабабка… та, которая вызвала проклятье… она была родом из степи. И принесла в подарок мужу табун золотых лошадей. Я их видела. Они и вправду будто из золота сделаны… - взгляд ее затуманился. – Но потом что-то случилось… нехорошее. И лошадей не стало, а она была. И жила долго. И дети ее наследовали отцу, стало быть, брак признали законным. И мне хочется верить, что уж мой-то дед не стал бы нарушать клятву. Правда, тогда не понятно, куда подевались лошади.
Капля воды, запутавшаяся когда-то в прядях, ползла по щеке, и Демьян ее смахнул.
– А тетушка… она их тоже видела, получается. И хотела восстановить. Как породу… она выискивала те, в которых могла течь утерянная кровь. И может, у нее получилось бы, но она умерла. А конюшен не стало. И я тоже отчасти виновата. Она ведь меня учила, надеялась. А я…
Василиса вздохнула.
И сама потянулась навстречу.
Глава 11
В пятнадцать Василиса тайно, стыдно, мечтала о первом поцелуе, живо представляя себе, как это будет. В семнадцать поняла, что мечты весьма далеки от реальности, а реальность скучна и порой даже неприятна, хотя признаваться в том не след. В восемнадцать она совершенно в ней разочаровалась и даже радовалась, что правила приличия не позволяют долго находиться наедине с мужчиной, полагая, что именно это и избавляет женщин от такой докуки, как поцелуи.