Леди, которая любила лошадей
Шрифт:
Письма приходили и ей.
К именинам и еще на Рождество, с непременными поздравлениями и открытками, которые Василиса складывала в девичий свой альбом. И открытки те ей безумно нравились, было в них что-то такое, маняще-иное, отличное от обыкновенного ей мира.
– Тогда как раз и дяди не стало. И, наверное, тетушке было одиноко…
Коляска остановилась.
И Демьян подал руку, помогая выбраться из экипажа.
– Время от времени приезжала Марья. Потом опять уезжала, здесь ей не нравилось. Да и возраст… бабушка успела ее вывести в свет, прежде
Василиса огляделась.
И тут, и там виднелись следы недавнего дождя. Огромная лужа отвратительного черного цвета растянулась перед воротами. И казалась она бездонною. Ручейки воды выбрались на дорогу, размыли ее, смешали землю с грязным пеплом.
А камень вот заблестел.
И подпалины, оставленные огнем, будто посветлели. Трава же была зелена и усыпана каплями. И лошади, весьма оживившиеся за последние дни, спешили собрать их. Они по-прежнему бродили по леваде, которая поправилась и обзавелась парой свежих перекладин, весьма отличавшихся цветом.
Пахло сосной.
И лугом.
И землею.
– Родители… к известию отнеслись равнодушно. Как мне кажется. Во всяком случае, не изъявили ни малейшего желания вернуться. Тетушка была занята конюшнями и отказалась уезжать. Вот Марье и пришлось стать старшей. Хотя… наверное, она ею стала задолго до того. Она взяла на себя заботу об Александре и о Настасье, которая заявила, что желает уехать за границу, что ее ждут в Сорбонне. И обо мне тоже, хотя, надеюсь, что не доставляла особых хлопот.
Василиса переступила через лужицу и, подойдя к леваде, оперлась на нее. Определенно, лошади не выздоровели, но выглядели не в пример лучше, чем прежде. Вычищенные, избавленные от клочьев старой шерсти, с постриженными гривами, они больше не производили того удручающего впечатления, которое заставляло думать, что ничем-то им и не поможешь.
– Пока… не случилось проклятье, - Василиса протянула руку, и в нее осторожно робко даже ткнулась лошадиная морда.
Следовало бы угощения прихватить какого.
Или…
Она погладила теплую переносицу, и старый жеребец прикрыл глаза, замер, прислушиваясь к человеку, только уши слегка подрагивали.
– Я была сегодня у ветеринара, - зачем-то призналась Василиса. – А он сказал, что не станет тратить время, и вообще… иногда я думаю, что вдруг да он прав? Точнее не он, но прочие люди, которые знают, как правильно.
– Что именно правильно? – Демьян перелез через ограду и, подойдя к хмурой косматой лошаденке, взиравшей на людей с преогромным подозрением, присел рядом.
– Не знаю. Все. Вдруг они правы, и мне не стоит заниматься лошадьми? Конюшней этой… и вообще…
– Может, и правы. Может, и нет. Но вы никогда не узнаете, если не попробуете. Погодите-ка… тихо, - это было сказано уже кобыле, которая явно не испытывала к людям ни доверия, ни симпатии. Демьян перехватил переднюю ногу и попытался поднять, но кобыла шарахнулась. – Вот же… да погоди ж ты…
Кобыла, оттопырив хвост, попятилась. Грозно клацнули желтые зубы. А уши прижались к голове. И всем видом она показывала, что не намерена терпеть этаких невозможных
вольностей от человека постороннего.– Я тебе… - Демьян погрозил кобыле пальцем.
А та лишь заржала, словно насмехаясь.
– Что-то не так?
– Не знаю, - он потер глаза. – Мне бы поближе глянуть…
Василиса наклонилась, поднырнув под тонкую жердину. На леваде земля была мокрой и скользкой. Обскубанная лошадьми трава не держала воду, и та пробиралась к корням.
– Осторожней! – Демьян кинулся было навстречу и успел перехватить руку, удержать от падения. – Здесь скользко.
– Знаю. Только забыла… сколько я всего забыла!
Пахло землею.
Травой.
Лошадьми и навозом, шарики которого виднелись то тут, то там. А вот людей не было. Куда подевался Аким? А его племянник? И защита, пусть восстановленная Вещерским, вдруг перестала казаться надежною.
– Которая вам нужна?
– Вот та, - Демьян показал на кобылу, что, отойдя в сторону, продолжала коситься на людей с явным неодобрением. Время от времени кобыла встряхивала гривой и щелкала зубами. – Надо за сбруей сходить. С ней что-то не то…
С ней определенно было «не то». Спина лошади провисла, брюхо опустилось едва ли не до земли. Суставы разбухли, а копыта вытянулись, загнулись характерными башмаками.
– Иди сюда, - велела Василиса, перехватив конский взгляд. Кобыла встряхнула головой. Грива ее густая, стриженная коротко, поднималась неровною щетиной. А на темной шерсти виднелись проплешины. – Иди, иди… хорошая моя… красавица и умница…
Василиса подходила к лошади медленно, осторожно, не упуская из виду и пегого жеребца, который держался рядом. Слишком уж рядом.
– Осторожнее…
– Хорошая, ласковая… тяжело пришлось? Обижали тебя? – голос изменился, сделавшись мягче, и не важно было, что говорить, главное, чтобы не молчать, чтобы вытягивать за словом слово. И лошадь таки шагнула навстречу. Застыла, нервно вздрагивая исполосованной шрамами шкурой. – Хорошая… все закончилось, все прошло… подходите, только аккуратно.
Демьян понял.
И не стал переспрашивать, как и медлить. Он приближался так, чтобы кобыла могла его видеть, но ступал мягко, по-кошачьи. А Василиса говорила. Гладила жесткую клочковатую шерсть, глядела в лиловые глаза, в уголках которых застыли капли гноя, и говорила, говорила…
Она умела вот так заговаривать.
И не только.
Но вот… позабыла, как когда-то зашептывала Хмурого, который с юных-то лет отличался дурным норовом и никого-то, кроме тетушки и Василисы, к себе не подпускал.
– Тише, моя хорошая, тише… - Василиса моргнула, ибо теперь лишь увидела лошадь всю, как она есть, с больною спиной, с зудящею кожей, с животом, который раздулся сперва от голода, а теперь вот от еды. С кривыми зубами. Их осталось немного, да и оставшиеся ныли, причиняя немалые мучения.
Она видела и боль.
И страх.
И унимала их, вытягивала потихоньку, хотя прежде-то никогда не замечала за собой склонности к целительству. Скорее наоборот, то категорически Василисе не давалось.