Леди, которая любила лошадей

Открыть глаза получилось не сразу.

– Видите, живой, - радостно воскликнул некромант, наклоняясь над Демьяном. Лицо его худое, будто вырубленное наспех, еще казалось слегка… иным, не принадлежащим к миру здешнему. Но оно, это лицо, озаряла пресчастливейшая улыбка.

– Полагаю, не вашими стараниями. Отойдите.

Ладислав послушно подвинулся, а на лоб Демьяну легла узкая ладонь, показавшаяся до крайности холодной.

– Вы его начисто высушили… - сказала княжна, но руку убрала. Глянула, как показалось, с сочувствием, и спросила: - Пить хотите?

Пить Демьян хотел.

И еще есть.

И даже не знал, чего больше.

– Вещерский, не стой столбом, помоги человеку, раз уж взялся над ним эксперименты ставить.

– Это был не эксперимент, а исключительно служебная надобность! – Вещерский помог сесть.

– Это ты ему рассказывай. Он подчиненный, он поверит. А я жена, мне правду говорить надобно…

Василиса, до того молчавшая, но глядевшая с таким укором, что появилось трусливое желание немедля вернуться в обморок, подала воды. А та оказалась холодной, просто-таки ледяной, и от холода этого свело зубы, но Демьян продолжил пить, потому как ничего вкуснее, чем эта вот вода, ему не доводилось пробовать.

И даже то, что на него смотрели, не мешало.

– Видишь, дорогая, живой, - сказала княжна Василисе, которая так и не произнесла ни слова, только стояла, глядела и… и ей было жаль.

Его.

Демьяна никто-то никогда не жалел, разве что матушка и та в глубоком детстве, когда принимать жалость было совсем не стыдно.

А теперь вот…

– Это просто небольшое истощение… - некромант заговорил и тотчас смолк, и даже отступил, ибо и Василиса, и княжна нахмурились, и в этот самый момент сходство их сделалось просто-таки невероятным. – Пройдет… хороший ужин, отдых и пройдет… а что лицо слегка поменялось, так просто мертвомир, он такой, он иную силу начисто выпивает. Из заклятий тоже. Рано или поздно, оно и так случилось бы, но вот… рано. Да…

Ладислав окончательно растерялся и замолчал.

Лицо?

Демьян коснулся щек, хотя понимал, что без зеркала ничего-то не поймет, да и внешность – последнее, о чем стоило бы волноваться. Но все равно волновался.

– Лицо – это ладно, - задумчиво произнесла княжна. – С этим он мне больше нравится… знакомое что-то. Вась?

Василиса покачала головой и… покраснела?

А Демьян понял, что находится вовсе не на конюшнях.

– Где я…

– Мы решили, что дом наш всяко ближе, чем город, - сказал Вещерский. – И удобнее, нежели конюшни. Там грязно, пыльно и вообще… мухи.

Мухи действительно имелись.

Черные.

Плясали перед глазами, но это от слабости, которая была хорошо известна Демьяну. Пройдет сама за день-другой.

– Вы… видели?

– Видели, видели, - отозвался некромант, отбирая у Демьяна кружку. – Все видели… еще бы понять, что именно.

– Сенька, - дышать становилось легче, и слабость отступала. Нет, она не денется никуда, будет мучить пару-тройку дней, а то и поболе, но к Демьяну хотя бы способность говорить вернулась, что уже хорошо. – Там был Сенька. И этот…

– Ижгин, - подсказал Вещерский.

– Он самый.

– Господи, дай мне сил, - княжна подняла очи к потолку. – Еле выкарабкался, а туда же, о деле… идем, дорогая, пусть себе посплетничают.

– Это не сплетни!

– Конечно, милый, - Марья улыбнулась этак, преснисходительно. – Но пока вы будете заниматься не-сплетнями мы, пожалуй, озаботимся ужином.

В животе заурчало.

Ужин… пожалуй, ныне у Демьяна не найдется такой силы воли, чтобы от ужина отказаться.

Глава 13

Василиса выместила раздражение на чесноке. Положивши зубчик на доску, она с неким непонятным самой наслаждением прижала его широким лезвием ножа.

Чеснок хрустнул.

И резкий запах его смешался с прочими ароматами.

– Все ведь живы оказались, - примиряюще сказала Марья, которая на кухне смотрелась… смотрелась неуместно, пожалуй, если бы на эту кухню перенесли бы рояль, он и то больше вписался бы в обстановку, нежели сестрица в идеальном своем костюме того бледно-розового колера, который шел лишь ей.

– Оказались, - согласилась Василиса и раздавила второй зубчик.

И третий.

Живы.

И возможно, что нет ни одной причины для беспокойства… конечно, нет. Она ведь не жена, чтобы беспокоиться. Она человек посторонний.

И надо держаться соответствующе. А вместо этого руки сами собой к скалке тянутся, желая выразить единственно доступным Василисе способом всю глубину ее возмущения. Василиса фыркнула.

И снова фыркнула.

Тряхнула головой. И прикусила губу, заставляя себя успокоиться. Злость – плохой помощник, а раз уж она взялась готовить, отославши кухарку, которая вовсе даже против не была, то надобно готовить.

Отправив чеснок в сковородку, в лужу раскаленного масла, она вздохнула.

– Это все… пустяки.

– Как скажешь, - охотно согласилась Марья. И поинтересовалась. – А уши у тебя почему красные?

– Не красные!

– Красные. Ты просто не видишь.

– Какая разница… - Василиса перевернула чеснок. Не хватало заговориться и сжечь его, тогда все придется начинать сначала, поскольку нет вкуса гаже, чем вкус пережаренного чеснока. – Я все равно проклята. И скорее всего такой останусь.

– Не скажи, - Марья пересела поближе, хотя явно соседство с чугунной сковородой, раскалившейся мало ли что не до красна, ей было неприятно. – Если это и проклятье, то весьма странное, я так тебе скажу… взять хотя бы тетушку. Она ведь прожила с мужем своим почти два десятка лет. А до того, оказывается, тоже едва замуж не вышла, но…

– Жених умер?

– Инфлюэнца, - кивнула Марья. – После еще к ней дважды сватались.

– И как? – Василиса вытащила чеснок и принюхалась. Масло пахло правильно, тяжелый резковатый аромат бадьяна мешался с тонкими травяными нотами, а чеснок лишь подчеркивал гармоничность этой смеси. Еще пару веточек розмарина, но позже.

Сперва мясо.

Свиные отбивные на косточке, пожалуй, были простоваты и великоваты, чтобы подавать их на званом вечере, но вот как-то подумалось, что сегодня вечер обыкновенный, да и нужна не столько изысканность, сколько сытность. Мясо легло на сковородку с характерным шипением.

– Никак. Первый спустя месяц после помолвки упился до смерти. Второй решил, что жизнь дороже денег.

Василиса кивнула.

Знакомо.

Шипение стихло. Кипело масло. Жарилось мясо.

– Оказывается, она сбежала…