Леди, которая любила лошадей
Шрифт:
– Тогда… взрыв, но тайный?
– Это как? – Вещерский обошел проплешину, растянувшуюся поперек тропы. Пепел сгоревших дерев смешался с водой, образовавши темные грязевые лужи.
– Не знаю…
– И я не знаю.
– А если правду? – предложил Демьян. – Мол… силами правоохранителей была предупреждена диверсия… попытка взрыва виллы.
– Паника начнется, - Никанор Бальтазарович потыкал кончиком зонта в обгоревший корень.
– И? – Вещерский через корень переступил.
– Даже не знаю… с виллы отъезжать начнут.
– Пускай
– Или дурной.
Идея целителю определенно не нравилась.
– Одно другому не помеха. Только все надобно сделать правильно.
Сделали.
Сообщение зачитывал глaвa местной полиции Веськов, донельзя смущенный высокою честью, растерянный и все одно пытающийся сохранить важность. Впрочем, растерянность его ощущалась весьма сильно и трактовалась людьми в весьма определенном плане.
– И тут от них покоя нет, - устало произнесла Ефимия Гавриловна, которая гляделась бледною и нездоровой.
От той болезни, на которую она намекнула Демьяну при беседе?
Или по причине бессонной ночи?
Нюся же, державшаяся подле матушки, была необычно молчалива. Напугана? Или…вот прижимает к носу надушенный платочек. Вот касается висков, трет их и морщится от головной боли.
– Какая чушь, - не выдерживает она и говорит чересчур уж громко.
И на Нюсю оборачиваются.
– Извините, - краснеет Ефимия Гавриловна и перехватывает дочь под руку. – Она… не в себе.
– И не надо быть в себе, чтобы понять, что все это – чушь и небывальщина… кто-то пошутить хотел, а они тут сочинили… террористы… какие террористы в саду? Им что, заняться больше нечем?
Веськов насупился.
А в парадной зале, куда пригласили постояльцев, раздались голоса. Сперва робкие, но с каждой минутой они звучали все громче.
Охи.
И возмущение.
Вопросы, ответов на которые Веськов не имел. И недовольство. Страх… снова страх…
– Вы не проводите нас? – тихо попросила Ефимия Гавриловна. – А то признаться…
– Маменька, вот не говорите, что и вы сделались вдруг пугливы…
– В саду есть след. Это определенно был взрыв, и отнюдь не динамита, - Ефимия Гавриловна посмотрела на дочь строго, но та давно уж была ко взглядам равнодушна.
– А вы понимаете?
– Доводилось… торговать.
– Ой, говори уж прямо… она хотела пай купить в горнорудном предприятии, но выяснилось, что сего предприятия только и есть, что на бумаге… и ее любовник…
– Нюся!
– Ай, мама, вышла бы ты за него замуж и от меня отстала, - Нюся отмахнулась. – И никуда я не поеду! Я только отдыхать начала, поэтому если собираешься возвращаться, то без меня…
– Порой она просто невозможна, - Ефимии Гавриловне определенно было неудобно.
– Невозможна ты со своими приличиями. Господи, да я знаю, что у тебя кто-то есть. Не знаю, правда, кто… ты думаешь, что Нюся дура? А я вовсе не дура. Я, может, вижу, когда ты счастлива. И радая даже. А если он не хочет жениться,
то пускай себе идет лесом, мы тебе другого мужа найдем, достойного…Нюся подхватила матушку за руку.
– Не слушайте ее, - взмолилась Ефимия Гавриловна, покрасневши столь густо, что того и гляди удар хватит.
– Не слушайте, - согласилась Нюся. – Только… вот скажи, зачем ты в том году пять пудов динамита купила?
– Нюся!
– Для хозяйственных нужд, - Нюся явно передразнила матушку. – А привезли их к нам на подворье. И еще никому-то не велено было в ящики заглядывать, но Манька все равно заглянула, потому как…
– Господи, дай мне силы…
– И сказала, что там что-то не понятное. Но Манька – дура необразованная, она динамит в жизни не видела. А я видела. И узнала. И куда, спрашивается, они подевались?
– Меня попросили!
– Кто?
– Не твое дело!
– Может, не мое, а может, как раз мое-то… не тот ли усатый тип, который потом заполночь приехал и ты сама его встречать вышла. И даже платье новое надела, а еще волосы завила. Мне Манька сказала, что как этот тип приходит, то ты наряжаешься и волосы завиваешь, а еще велишь готовить гусиную печенку с артишоками.
Краснота становилась гуще.
– Все знают, что артишоки нужны для мужской силы. Только этот, усатый, страшный, что смерть… мне он совсем вот не понравился. Но это я раньше думала, что нужно, чтобы мне нравился. А теперь я поумнела. И так говорю, пусть он по-приличному приходит и про намерения свои говорит прямо.
Ефимия Гавриловна прижала руки к груди.
– Простите, - пролепетала она.
– А то ишь… - Нюся не заметила, что матушка остановилась. – Ходить ходит, артишоки ест, динамит берет, а как жениться, так сразу в кусты…
Купчиха покачнулась.
И мешком осела на пол. Демьян и подхватить не успел. Нюся же, нахмурившись, посмотрела на матушку.
– Вот… а я ей говорила, что в старости надо пилюли принимать.
– Какие? – Демьян присел и приложил пальцы к шее, желая убедиться, что несчастная просто чувств лишилась. Пульс наличествовал.
– Какие-нибудь. Чтоб для нервов. И что вы над ней сидите! – Нюся топнула ножкой. – Берите и несите!
Демьян подхватил женщину на руки и огляделся, но Никанора Бальтазаровича, который совершенно точно в зале присутствовал, рядом не наблюдалось.
– Куда?
– Куда-нибудь… может, вы ее поцелуете?
– Зачем?
– Чтобы в чувство привести.
– Знаете, я, пожалуй, другой способ выберу, - Демьян вышел на улицу. Утро выдалось на удивление прохладным. – Она и сама придет.
– Все-таки скучно быть старым, - заключила Нюся. – Ничего-то вам не нужно, ничего-то не интересно…
– Отчего же…
Уложив Ефимию Гавриловну на лавочку, Демьян огляделся в поисках хоть кого-то, кого можно было бы отправить за целителем. Нет, может статься, что обморок этот исключительно нервический и особого вреда от него здоровью не будет, но вдруг и вправду несчастная больна.