Леди, которая любила лошадей

– Сам?

– Того знать не могу, извини, - Семен Евстратович присел у стены. – Я б тебя отпустил вовсе, глядишь, чего б и искупилось… связался на старости лет… дурак… так вот, Аполошка сперва-то ласкою, а после… после привез он одну штуку, стало быть, из-за границы…

– «Героин»?

– Во-во… дамочки от него млеют, а после-то… после оказывается, что штука эта последнего розума лишает, - Сенька покачал головой. – И выходило, что даже те, которые навроде как гордые, которые соображали, чего на самом деле Полечке надобно, ничего-то поделать не были способны. Вот…

– И много их было?

– Я не считал.

– Заткнись!

– А ты, кошак блудливый, на меня не гавкай, - строго велел Сенька. – Я тебе не нянька, я живо научу обхождению политесному.

Аполлон на всякий случай пересел на ступеньку выше.

– Только знаю, что не один он таков… эти, с позволения сказать, борцы живо сообразили, как деньгу на революционерские нужды брать мягко и без крови. Да и не только деньгу… так-то…

Он вновь вздохнул, и Демьян готов был поклясться, что Сенька и вправду сожалеет.

– А на конюшнях что было? Чего вы к ним привязались-то? – Вещерский сцепил пальцы и запястья напряг, что не осталось незамеченным.

– Не шали, княже. Я хоть и с обережцем, а оно все одно по ушам дает, но, если пальну, тебе похужей буде, да… хотя… может, и шали. Веревочка заговоренная, сказывали, вот и погляжу, чего ихние говоруны стоят.

Демьян тоже попробовал, уж больно тонкою казалась бечева, да добился лишь того, что впилась она в кожу, врезалась едва ли не до крови.

– А вас, Демьян Еремеевич, особливо уважить велено, - сказал Сенька. – Так что вы уж постарайтеся не убиться пока…

– Постараюсь, - пообещал Демьян.

И спину тихонько почесал о спинку кресла. Хранитель не спешил успокаиваться, и теперь под кожу будто иголки загоняли.

Ничего.

Демьян потерпит.

Посидит вот. Послушает. Присмотрится… ведь должен же он что-то увидеть, не зря ж его Вещерский в это место приволок… и не зря теперь поглядывает искоса, будто ожидая чего-то.

Знать бы еще, чего именно.

Глава 25

Женщине, что покинула авто, с виду никак нельзя было дать восемьдесят лет.

Да и семьдесят.

И того меньше.

И вовсе она, пусть и не скрывавшая прожитых лет, не прятавшая седину за краской, а морщины под слоем пудры, казалась удивительно молодой.

Хрупкой и звонкой.

Столь удивительной, что Василиса, позабыв про всякий стыд, разглядывала гостью.

– Доброго дня, - сказала она, спохватившись, что этакое неприкрытое любопытство может быть истолковано превратно.

– И вам, мои дорогие, - голос у Алтаны Александровны оказался по-девичьи звонким, и это тоже не удивило. Какой еще может быть голос у женщины, которая душой молода.

Она оперлась на руку солидного мужчины, выглядевшего аккурат на свои года.

– Стало быть, ты Василиса, - смуглый палец указал на Василису. – А ты Марья-княжна… Настасья, полагаю, все еще за границей?

– Вы знаете?

Алтана Александровна рассмеялась.

– Если семья отреклась от меня, это еще не значит, что я готова от нее отказаться.

– А могла бы, - проворчал мужчина, который всем видом своим показывал, что никакой-то радости от этакой родственной встречи не испытывает.

– Брось, не ворчи, - Алтана Александровна поправила ему воротничок. – Он у меня хороший, только старый, вот и ворчит все время.

Мужчина пробормотал что-то невразумительное и, вздохнув, будто смирившись с неизбежностью, произнес:

– Истомин. Константин Львович…

– Изобретатель, ученый, мой супруг, отец наших детей и чудеснейший человек, - добавила Алтана Александровна. – А еще невыносимый зануда. Я ему говорила, что сама доберусь…

Она вошла в дом летящим легким шагом, и Василиса вдруг поняла, что дом этот ей знаком, что случалось двоюродной бабушке бывать в нем прежде, вот только когда?

– Надо же… почти ничего не изменилось, - она провела ладонью по старым обоям и вздохнула. – Бедная девочка…

…уже потом, позже, в гостиной, которую убрали к приезду гостьи, но восстановить полностью не смогли, Алтана Александровна пила чай.

И говорила.

Обо всем.

О Петербурге, в котором прожила половину жизни, но так и не привыкла к серому строгому этому городу, требующему от людей слишком уж много. О Москве, старой и сварливой, и вновь же неуживчивой.

О солнце Крыма.

И берегах.

Море.

Загранице, по которой ей случалось путешествовать много… и разговор этот, переплетаясь с ароматами чая и шоколада, создавал престранное ощущение, что все-то сейчас именно так, как должно. И даже мужчина, который так до конца и не поверил, что в доме этом им с супругой рады, перестал хмуриться.

Слушал.

Кивал.

Иногда что-то подсказывал. А еще наблюдал за женой с такой удивительной нежностью, что Василисе становилось неудобно, будто подглядывает она за чужой жизнью.

Будто завидует ей.

– Да… я помню, как этот снимок делали, - Алтана Александровна взяла его бережно. – Не знала, правда, что сохранился… дорогой?

– Разрешите сделать копию? – Константин Львович на снимок глянул и слегка поморщился.

– Безусловно… я взяла на себя смелость заказать несколько. На всякий случай, - Марья подала следующий. – И вот…

– Матушка, - голос Алтаны Александровны дрогнул. – Вы…

– И этого тоже. Но я хочу попробовать заказать магическую реставрацию, видите, он побледнел, выцвел. Тогда еще технология только-только возникла, и снимки выходили нечеткими. Сейчас, говорят, можно улучшить изображение.

Алтана Александровна прикусила губу.

– Она… боялась сниматься. Говорила, что духи крадут душу… и мне не позволяла. Потом, когда уже мне разрешили вернуться… вернули, - Алтана Александровна вздохнула и беспомощно посмотрела на мужа, а тот накрыл хрупкую ее ладонь своей.

– Мне жаль, что… - Марья замялась. – Пришлось потревожить вас…

– Ничего. Это все прошлое… - она взмахнула рукой. – Костенька… иди погуляй.

– Я уже нагулялся.

– Осмотрись, будь добр… дом нуждается в ремонте, и подозреваю, что новыми обоями тут не обойтись. Она еще когда жаловалась, что с трубами неладно. Да и трещина на западной стене никуда-то не подевалась.