Ледовый десант
Шрифт:
Манштейн смежил веки. Он снова увидел, как шевелится земля под расстрелянными в Бабьем Яру на окраине Киева и в Зеленом Яру под Запорожьем. Фельдмаршал вздрогнул, ему стало жутко и почему-то холодно. Он натянул одеяло на голову…
5
С командного пункта уже разошлись генералы, командующие армиями и дивизиями, а Николай Федорович Ватутин все еще смотрел, по давней привычке штабиста, на карту, взвешивал, все ли учтено на Лютежском плацдарме.
О готовности к бою 38-й армии докладывал командующий Москаленко, которому только вчера было присвоено звание генерал-полковника. В состав 38-й армии входят четыре стрелковых корпуса, 7-й артиллерийский корпус прорыва
Ватутин остановил взгляд на стрелках, охватывавших Киев с запада и направленных на Васильков, Фастов, Гребинки. Туда по его приказу должны ринуться танки 3-й армии и 5-го гвардейского танкового корпуса.
Николай Федорович представил себя на месте противника. Какие силы у него? На фронте от устья Ирпеня до Триполья девять пехотных, две танковые дивизии, части артиллерии резерва командования. Сил не так уж и много. Однако у генерала Гота есть четырнадцать пехотных, пять танковых и две моторизованные дивизии, расположенные от Киева в нескольких часах хода. Из этих дивизий можно послать на Лютежский плацдарм значительное подкрепление.
— Темп и только темп в наступлении! Дорожить каждым часом, каждой минутой! — повторил вслух Ватутин свой приказ командующим 38-й и 3-й танковой армиями. — Лесистая местность будет сковывать наши возможности в наступлении и будет выгодной генералу Готу, если он перебросит сюда резервы… Да и в междуречье Вздвыжа и Ирпеня группировка немцев является достаточно серьезной угрозой Лютежскому плацдарму. Это междуречье — полоса действий 1-го Белорусского фронта. Но обезлички на стыке между двумя фронтами вы, господа немцы, не дождетесь! В междуречье вольются войска 60-й армии генерала Черняховского и прикроют наш правый фланг. А как же иначе! Черняховский даже письмо написал Сталину о том, что хочет принять участие в Киевской операции. Вот ему и выпала честь. А он мой выдвиженец, сталинградец. На такого можно надеяться!
На карте стрелы, большие и маленькие, «подковы», обозначающие места дислокации воинских частей, треугольнички и квадратики с флажками — штабы, силуэты танков и цифровые названия дивизий, корпусов, армий, отдельных бригад, полков, дивизионов. За всеми этими пометками — десятки тысяч красноармейцев, тысячи офицеров, двадцать генералов, сотни самолетов, тысячи орудий и минометов, тысячи тягачей и автомашин.
Ватутин представил это огромное количество техники и людей, покачал головой.
— Возьмем Киев! Обязательно возьмем! — прошептал он уверенно и посмотрел на часы.
Было 4 часа 55 минут.
Николай Федорович поправил шарф, подворотничок кителя, пришитый ординарцем Митей несколько часов назад, застегнул на все пуговицы шинель, надел фуражку с позолоченным козырьком. Собранный, подтянутый, в начищенных до блеска сапогах, Ватутин направился к выходу с командного пункта.
Небо было усеяно звездами, что не так часто случается в начале ноября. Звезды большие, и казалось, что они висят очень низко над землей. На восточном небосклоне серебрился серп месяца, рога его были повернуты на юг, в сторону Киева.
Под ногами командующего хрустнули комки замерзшей земли. Неподалеку виднелась высокая полынь, покрытая изморозью. Всюду следы морозца.
«Наверное, будет погожий день, — подумал Ватутин. — Значит, будет возможность поработать летчикам воздушной армии генерала Красовского».
Николай Федорович полной грудью вдохнул чистый, морозный воздух, который казался каким-то целительным, бодрящим, словно был настоян на этих ясных звездах, на серебристом месяце, на предрассветной мгле. Откуда-то издалека донесся гул моторов. Ватутин прислушался.
«Это эскадрильи из армии Красовского. Получили приказ бомбардировать
немецкую оборону на Лютежском плацдарме. А на Букринском уже полтора суток, как армии Трофименко и Жмаченко ведут наступательные действия, чтобы еще крепче приковать к себе главные силы Гота, приковать и внимание Манштейна. Вчера Трофименко и Жмаченко сообщили, что будто бы «клюнуло». Манштейн дал распоряжение дополнительно укрепить свои силы на букринской «подкове» еще двумя пехотными дивизиями и танковой дивизией СС «Рейх». Кажется, старик уверился, что я снова избрал Букринский плацдарм как основной для наступления на Киев. Ну что ж, пусть хитрая лиса и дальше думает, что его оборона надежна, русские не прорвут ее…»У немецкого командования были основания не нервничать. На позициях, что замыкали Букринский плацдарм, Манштейн сосредоточил 18 пехотных, 5 танковых и 2 моторизованные дивизии.
После рокировки танковой армии и сосредоточения артиллерийского корпуса прорыва на Лютежском плацдарме соотношение сил изменилось, особенно в танках и орудиях, в пользу 1-го Украинского фронта. Но 4-ю армию Гота обслуживало 700 самолетов, да и маневрировать он мог еще тремястами танками и самоходками. Поэтому надо было действовать на Букринском плацдарме, чтобы приковать к себе главные силы немцев.
Ватутин вздохнул: «А полковник Сильченко предлагает еще и третий плацдарм — острова на южной окраине Киева. Удалось бы батальонам перерезать шоссе Киев — Пирогов — Кагарлык!»
Николай Федорович волновался. Еще бы! На его плечах такой груз. Но ничего, выдержит. Плечи у него крепкие, солдатские. Он твердо стоит на земле. Никаким вышколенным в кадетских и гренадерских корпусах манштейнам и готам не сбить его с ног.
Перед глазами командующего предстала его мать Вера Ефимовна.
«Мама! Ты уже проснулась, не спишь. Всю жизнь ты привыкла вставать чуть свет, чтобы успеть похозяйничать во дворе, в хате, а потом засесть за любимый ткацкий станок и ткать полотна и рядна, лучше которых не было не только в селе Чепухино, но и во всем Валуйковском районе. Сейчас, наверное, вспоминаешь своих сыновей-воинов — пехотинца Афанасия, артиллериста Павла, танкиста Семена и меня, командующего 1-м Украинским фронтом. Нелегко в окопах Афанасию — он повредил себе грудь еще до войны, когда упал с дерева. И Павлу и Семену тоже нелегко. Но труднее всего, мама, наверное, все-таки мне. Ведь я отвечаю за тысячи солдат. Сколько их сегодня погибнет? Сколько будет раненых? Этого никто не знает. Но потери будут. И немалые. А я хочу, мама, всей душой хочу, чтобы меньше легло костьми людей на берегах Днепра, под Киевом в этой баталии… Милая моя Танюша! Ты сейчас, конечно, спишь. Что снится тебе в эту предутреннюю пору?..»
Ватутин не уловил момента, когда гул бомбардировщиков и штурмовиков вдруг усилился, стал грозным, зловещим. От мыслей о матери, жене его оторвала вспыхнувшая в небе ракета.
Началось…
Загрохотали тысячи орудий, минометов и «катюш». Вокруг стало светло, как днем.
Николай Федорович потер озябшие руки.
«Вот такую бы силу артогня в оборонных, тяжелых боях на южном фасе Курской дуги четыре месяца назад! Тогда бы немцы выдохнулись намного раньше».
В памяти всплыл недавний разговор на совещании командования фронта. Генерал-полковник Москаленко предложил сконцентрировать на шестикилометровом отрезке, где будет осуществляться прорыв, до четырехсот и даже более орудий на километр, не считая минометов и «катюш». Такой плотности артиллерии еще не знала военная стратегия в годы Великой Отечественной войны. Маршал Жуков высказал опасение: не рискованно ли оставлять остальные восемь километров фронта только с одной девятой частью орудий? Но Москаленко верил в свой замысел. Поверил в него и он, Ватутин. Поддержал Москаленко. Встал, сказал: «Надо всегда делать то, что противник считает невозможным. Сбитый с толку враг — это заявка на успех. А от внезапного удивления до испуга — один-два шага. Суворов учил своих военачальников: кто испугался, тот уже наполовину разбит!..»