Ледяная месть
Шрифт:
— И поэтому меня замели менты…
— Но тебя же отпустили.
— Да, но наехали скоповские отморозки…
— Я видела, как они сажали тебя в машину, и поехала за ними…
— Ты поехала?
— Ну, а кто же, по-твоему, тебя спас? Поверь, это было несложно.
— Да, там работал профессионал. И тех, других братков ты сделала… Ты отличная актриса… Почему уехала со мной сюда?
— Потому что не хотела больше убивать.
— Но вы же пытались меня завербовать.
— Вообще-то, Кеша собирался тебя «зачистить», но я настояла. Сказала, что никогда не прощу ему, если с тобой что-то
— Что не понял?
— Он думал, что я смогу убить тебя.
— Ты должна была меня убить?
— Да. Я сказала, что сделаю это, хотя знала, что не смогу…
— И пистолет на шкафу ты не находила.
— Это был мой пистолет. Я не могла тебя убить. Не могла. Потому что люблю тебя. Очень люблю. Но все накрылось медным тазом…
Анжела ткнулась лбом в свои коленки, всхлипнула и разрыдалась. Я подсел к ней, обнял, привлек к себе. Любил я ее очень. Жить без нее не мог. И предавать не собирался. Но при этом понимал, что прежней легкости в наших отношениях уже не будет.
Глава 29
Голова больше не кружилась, и про тошноту я давно забыл, но подниматься с кровати не хотелось. Это ж на огород надо идти, за лопату браться, да и в доме еще много недоделок. Но что-то не лежала у меня душа к работе. Любил я Анжелу, жизнь готов был за нее отдать, но уже не хотелось думать о будущем. При всех наших друг к другу чувствах, совместная с ней жизнь превратилась в светло-серое настоящее. Вроде и не плохо мне с ней, но не рвется душа ввысь, усохли крылья за спиной.
Анжела зашла в комнату с подносом в руке. На тарелке сырники, от которых я был когда-то без ума, в блюдце сгущенное молоко, в большой кружке чай. Заботилась она обо мне, завтрак в постель подавала, я очень был ей за это благодарен, но только вид у меня кислый. Улыбнуться бы надо, но что-то невесело на душе…
— Лежишь? — спросила она, поставив поднос на тумбочку.
— Лежу.
— Я тебе завтрак принесла.
— Спасибо.
Вот и весь разговор. И завтрак какой-то не очень аппетитный. Вроде бы и вкусно, и душу свою Анжела в него вложила. Но может, потому и не лезет кусок в рот, что душу вложила. Ведь нечистая у нее душа…
— Вкусно? — спросила она, забирая поднос с грязной посудой.
— Вкусно.
— Понравилось?
— Понравилось.
Сухой разговор, черствый, как вчерашний хлеб.
— Злишься на меня? — На глаза ее набежали слезы, и она отвернулась к окну.
— Не злюсь. Все нормально.
— Не нормально. Нормально уже не будет…
— Ты же не станешь больше убивать?
— Нет. Никогда.
— Так в чем же дело? Главное то, что будет в будушем, а прошлое можно и забыть.
— Но ты же не забудешь. Тебе бы в Москву вернуться, к прежней жизни. Но тебя там ищут, тебе нельзя возвращаться…
— Не хочу я возвращаться. Я с тобой хочу жить.
— Я тебе не верю. Да ты и сам себе не веришь. И правильно делаешь. Я не заслужила прощения. Слишком тяжкий грех. Этот грех утащил меня на самое дно. Моя жизнь превращается
в ад. Но я сама в этом виновата…Она плакала, и я не мог это долго терпеть, поэтому поднялся с кровати, подошел к ней и обнял за плечи.
Да, она страшная грешница, но я очень и очень ее люблю. Да и не мне судить ее. Я хоть и не убивал никого, но сколько краж на мне, а кто грязное белье из чужих корзин вытаскивал?
— Я тебя люблю. Очень-очень.
— Я знаю. Но тебя тяготит эта любовь. Она тебя очень тяготит.
— Неправда.
— Когда-то ты чувствовал себя самым счастливым человеком на свете.
— Я и сейчас чувствую.
— Да, но голос твой не звенит. И глаза не горят. Ты любишь меня по инерции…
— Ну, ты должна меня понять. Я узнал о тебе такое, что до сих пор не могу отойти от шока.
— Ты никогда от него не отойдешь.
— Отойду, дай только срок.
— Пожизненный? — с горькой усмешкой спросила Анжела.
— Ну, это слишком…
— Двадцать лет?
— Зачем так много?
— Это не много. Это слишком мало. Если бы мне дали всего двадцать лет… — надрывно вздохнула она.
— Это ты о чем?
Анжела ничего не ответила. Она завороженно смотрела на микроавтобус, который остановился напротив нашего дома. Я вздрогнул, когда из машины выскочил ментовский спецназовец в каске и бронежилете. Анжела напряглась, но с места не сдвинулась. А когда я потянул ее к выходу, схватила меня за руку:
— Это я позвонила… Это за мной…
Спецназовцы выпрыгивали из машины, ловко перемахивали через забор, окружали дом, а мы стояли в комнате, ожидая, когда этот живой вал погребет нас под собой.
— Зачем ты это сделала? — взвыл я с досады.
Не должна была Анжела так поступать. Да, сейчас мы переживали сложный этап, но ведь нам нужно было только время, чтобы наши отношения вернулись в прежнее русло. Мы бы пережили все и снова вернулись бы на вершину своего счастья. Но Анжела взяла и все перечеркнула своей же рукой.
— Я так решила…
— Дура ты!
— Ты ни в чем не виноват… Я все возьму на себя…
— Дура! Какая же ты дура!
Теперь я понимал, о каких двадцати годах говорила Анжела. Ей грозило пожизненное заключение, а она надеялась на двадцать лет… Дура она! Чокнутая дура!!! Но как же сильно я ее люблю!
Я ладонями держал ее за щеки, жадно целовал ее в губы, когда менты с ревом ворвались в комнату. Нас опрокинули на пол, стали заламывать руки.
Мы лежали рядом, повернув друг к другу головы. Она смотрела на меня, прощаясь со мной навсегда. Из ее глаз текли слезы. И я понял, что сейчас разрыдаюсь…
Когда-то на эту красивую женщину я смотрел с вожделением, а сейчас видеть ее не хотел. Но в этот кабинет меня привели под конвоем, на окнах решетки, за дверью стоит мент, а сквозь землю провалиться не получится.
— Ну, что нам делать с тобой, Старостин? — насмешливо спросила Добронравова.
Из Москвы она прилетела еще вчера, а на допрос к ней меня выдернули только сегодня.
— А как обычно, навесить всех собак, и за решетку.
— Слава, твой сарказм здесь не уместен. В сговоре со своим другом Тумановым был? Был. За Воротниковым с ним следил? Следил. Что это, если не соучастие?