Легенда о любви и красоте

– Ты мог бы сделать нам стол?

Нищий поднял голову, отвлекаясь от похлебки, и немного подумав, кивнул.

– И стулья...
– добавила Виола.

Он посмотрел на деревянные колоды, служившие им табуретками, сидя на которых они ели перед очагом.

– Я привык так, вот и не подумал, что тебе неудобно, - сказал он.
– Завтра приду засветло и подберу дерево.

Последняя фраза напомнила Виоле о том, что он и так работает с утра до глубокой ночи. Мебель не игрушка, ее не вырежешь на досуге, дожидаясь покупателей в торговом ряду.

– Оставайся завтра дома, а я схожу в торговый ряд, - сказала Виола, в глубине души вдруг осознав, что предложить это нужно было намного раньше, когда, возвращаясь домой, он кашлял кровью, а не теперь, когда ей понадобились стол и стулья. Но тогда ей была невыносима даже мысль о том, чтобы снова подвергнуться такому унижению, и лишь в последнее время приходить в торговые ряды не одной, а вместе с нищим, стало легче. Но сейчас весь испытанный ею в торговых рядах публичный стыд вдруг превратился в ничто в сравнении с этой минутой. Виола вспыхнула и опустила голову.

– Я передумала. Не нужно ни стола, ни стульев, - отрывисто и торопливо сказала она и бросилась вон, прихватив котелок и свою, еще полную миску с похлебкой.

На берегу реки, полоская посуду, Виола мучительно пыталась побороть нестерпимое чувство позора, разочарования в себе. И это она когда-то считала себя выше низменных людских страстей. Это она считала себя образцом благородных побуждений! Легко быть благородной, когда у тебя тысячи слуг и придворных, готовых выполнить любое поручение. Когда каждый день сталкиваться с грязью и тяжелой работой приходится самой, благородство, оказывается, изнашивается. Страх, стыд и усталость проедают в нем прорехи такого размера, что приходится выбирать - сохранить благородство внешнее и не опуститься до торговли на рынке или выбрать благородство внутреннее и не позволить делать это за тебя больному человеку, калеке. А потом выяснить, что даже внешнее благородство оказалось напускным, что цена ему - стол и пара стульев, дань глупым воспоминаниям о том, что обитатели дворцов не едят у очага, подобно простолюдинам.

Виола разрыдалась в голос, сквозь непогоду, смешавшую ее рыдания с завываниями ветра. Покрасневшими от холода кулачками она била по замерзшей земле безуспешно пытаясь найти в себе хоть что-то достойное уважения, что-то, за что можно было бы не презирать себя.

– Иди в дом. Холодно, - сквозь ветер услышала она слова нищего, остановившегося совсем рядом за ее спиной.

– Не жалей меня! Не смей меня жалеть!
– выкрикнула она, повернувшись к нему.

– С чего бы мне жалеть вас, ваша светлость, - сказал нищий, и в его голосе Виола услышала насмешку. Он протянул ей руку, чтобы она могла опереться, вставая, как подобало знатной даме, но она оттолкнула ее.

– И издеваться надо мной тоже не смей!
– вскипая, крикнула Виола.

– Гнев полезнее жалости к себе, - ответил нищий.
– А теперь поднимайся сама, если не хочешь, чтобы я пожалел тебя и помог.

Виола вскочила и, проскользнув мимо нищего, бросилась в лачугу, на свою убогую постель.

– Если бы не ты, я сгнил бы в каменоломнях, - сказал нищий, вернувшись в лачугу следом за Виолой.

– Если бы не я, ты туда бы не попал, - ответила она, не повернув головы.

– Если бы я не попался тогда на глаза королю, ты вышла бы за какого-нибудь придворного или горожанина поприличнее, - задумчиво ответил он.

– Если бы не мой язык, он не взбесился бы настолько, чтобы выискивать мне наихудшего жениха, - ответила Виола, намеренно не смягчая своих слов.

– Если бы не твой язык, ты не была бы сама собой, - спокойно ответил он.

А ведь он прав, потрясенно подумала Виола, в очередной раз поражаясь, как хорошо нищий успел ее узнать.

Утром она подала голос лишь, увидев, что нищий собирается, как обычно, идти в город:

– Я же сказала, что сегодня сама пойду в торговый ряд.

– Хорошо, - кивнул он.
– Я только провожу тебя.

Он проводил ее утром и встретил вечером, и Виола не нашлась, что сказать.

Она согрела похлебку, и они поужинали в молчании.

– Так какой ты хотела стол?
– спросил нищий по окончании трапезы.

– Никакого, - ответила Виола, давно заметившая свежие доски в его рабочем углу.

Какое-то время он молчал, передвигая и перебирая их.

– Если я буду делать по своему усмотрению, потом ушить, как платье, не получится.

Хоть Виола и стояла к нему спиной, она закусила губу, чтобы не улыбнуться. Сдаваясь, она повернулась к нищему.

– Совсем маленький, чтобы поставить здесь, у стенки, - она указала на стену у очага.

Пока нищий был занят столярничанием, Виола купила холст и вечерами, устроившись поближе к очагу, шила. Перед тем, как купить ткань, она долго взвешивала на руке оставшиеся у нее монеты, думая о том, что их можно было бы потратить и на покупку молока. Впрочем, решила она, это деньги, заработанные в трактире ею лично, а молоко, как и прочие продукты, они могут покупать из тех денег, что зарабатывают в торговом ряду.

Нищий смастерил маленький стол с полочками над ним, куда она могла ставить посуду и два стула с резными спинками. Стулья получились тоже небольшие, но красивые, они понравились Виоле больше всего. На земляном полу они не стояли ровно, и нищий сделал в том месте, где должны были стоять стол и стулья, деревянный настил. От этого в лачуге сразу стало как-то уютнее, и Виола пожалела, что такого настила нет по всему полу, но сказать об этом не решилась, понимая, что и так доставила мужу множество дополнительных хлопот.

– Так, и правда, лучше, - сказал нищий, вместе с Виолой оглядывая результат своей работы.

Она понимала, что сейчас должна поблагодарить его, но слова почему-то застревали в горле. Благодарить она привыкла свысока, и понимала, что так скорее оскорбит, нежели отблагодарит его.

– Тебе нравится?
– спросил нищий, наконец, взглянув на Виолу.

Она кивнула.

Их глаза встретились, и Виола поняла, что говорить не обязательно - то, что она не сумела высказать словами, оказалось, легко и просто передать взглядом.

– Еще какие-нибудь пожелания будут?
– спросил нищий.

Виола покачала головой, отводя глаза.

Расставляя кухонную утварь по полочкам, она ругала себя за то, что мысленно продолжает называть его нищим, ведь тогда ей и себя стоило бы называть нищенкой или женой нищего, но привычка укоренилась глубоко, и отказаться от нее было трудно.

Как же тогда ей называть его, продолжала думать Виола, усаживаясь за шитье. Горшечник, муж, Гвидо?

У нового стула обнаружился один недостаток - на колени падало слишком мало света от очага, чтобы шить. Виола отодвинула стул и уселась прямо на дощатый настил. Она шьет рубаху для мужа, подумала Виола, вырабатывая привычку. Но ведь он тоже вслух никак не обращается к ней, вдруг пришло ей в голову. А мысленно? Интересно, как он называет ее, когда думает - герцогиней, женой или Виолой? Или, может, тоже каким-нибудь обидным прозвищем? Она перевела взгляд от шитья на мужчину за гончарным кругом.