Легенда о маленькой Терезе

Эмелин словно ожила за этот месяц. Ободренная вернувшейся теплотой мужа, она заново училась улыбаться, смотреть гордо, прямо. Ренард не жалел о своем решении – даже радовался, глядя на нее. Вот только подойти к Филиппу заставить себя никак не смог, да и Эмелин все так же держал на расстоянии, ограничиваясь одобрительным ласковым взглядом. В конце концов, их брак не предназначен для какой-либо привязанности и романтической ерунды, а превращать совместную жизнь в ненависть – просто глупо.

Ренард стоял возле колонны и лениво оглядывал ликующих гостей, уже не обращавших никакого внимания на своего короля. Впрочем, это и к лучшему. Излишнее внимание утомляло молодого мужчину, жаждущего только одного: чтобы весь этот цирк поскорее закончился, и он смог снова раствориться в бесчисленных заботах о нуждах Риантии. Чтобы не нужно было больше натянуто улыбаться и делать вид, что все прекрасно в венценосном семействе. Чтобы не нужно было изображать счастливого отца и заботливого мужа.

Эмелин подлетела к нему неожиданно, чуть придерживая юбки пышного платья; взгляд северянки недоверчиво скользнул по хмурому лицу, пытаясь угадать, все так же добр ли муж к ней, не готовит ли прилюдную месть неверной женщине. Но стоило ему взглянуть на нее, как у нее внутри все сжалось – он опять чужой, опять колючий под маской воспитанной доброжелательности… Сердечко молодой женщины заныло от боли – а ведь сегодня могло быть все иначе… И Ренард наверняка бы радовался первому празднику своего сына, и наверняка, она сама могла бы быть куда счастливей, без опаски идя в объятия, по которым так скучает.

– Ваше Величество, - робко попросила Эмелин, - не могли бы Вы хотя бы сегодня не быть таким угрюмым?

– Не обращайте внимания, Эмелин, - через секунду хмурость отступила, а вежливая улыбка вновь коснулась губ Ренарда. – Вы же знаете мое отношение к этому цирку.

– Это не цирк, а маскарад.

– Невелика разница. Развлекайтесь, дорогая. Я хочу, чтобы сегодня на Вашем лице не было следов вселенской скорби. А на своего нудного супруга не обращайте внимания – я с детства не люблю праздники.

– Почему?

– Не знаю, - пожал плечами Ренард. – Не люблю и все. Я устаю от них. Но пусть Вас это не тревожит – веселитесь, Эмелин, я хочу, чтобы Вы улыбались.

Она невольно улыбнулась, успокоенная тихим, добрым его голосом. До отчаяния захотела прижаться к нему, а может, и вовсе сбежать отсюда вместе с ним, оставив шумные радости другим. Почему-то ей казалось, что сегодня это возможно.

– Ренард…

Неожиданно для себя самой Эмелин подалась вперед, почти вплотную к Ренарду, и уже готова была прильнуть к нему, когда он резким движением вдруг остановил ее. Вот теперь-то истинные его эмоции так отчетливо проступили на лице: колючий взгляд, нахмуренные брови, а от былой улыбки не осталось и следа.

«Не прикасайся ко мне!» - отчетливо считался протест в его глазах.

Со страхом, с болью посмотрела Эмелин на мужа… Но потом хватка Ренарда ослабла, черты его лица смягчились, а виноватый взгляд едва ли не с сожалением созерцал готовую расплакаться женушку. Он вовсе не хотел ее обижать – все получилось скорее инстинктивно и совсем неосознанно. Просто внутри все разом запротестовало против прикосновения супруги.

– Простите, - тихо проговорил Ренард, отпуская руки жены. – Не надо, Эмелин. Пожалуйста, не надо.

И так паршиво ему стало на душе… Зачем изображать доброго супруга, когда внутри все протестует? Зачем обманывать несчастную женщину, давая ложную надежду?

– Пожалуй, я оставлю Вас ненадолго, - проговорил Ренард, не желая смотреть, как вновь зарождаются слезы обиды и отчаяния в глазах супруги. – Здесь, правда, очень шумно. Пойду сделаю спасительный глоток тишины. Простите меня, Эмелин.

Не успела она ответить, а он уже сбежал из шумного зала. Сбежал от нее, сбежал от себя.

Он поднялся наверх и подошел к окну – здесь даже дышится легче! Да! Да! Да! Он не хочет ее обижать! Он вовсе не желает терзать и без того измученную женщину! Но что делать, если все попытки наладить с ней хоть какую-то более-менее сносную жизнь заканчиваются провалом? Если жалость к обманувшей его женщине и желание простить постоянно натыкаются на внутренний протест? Если самое невинное ее прикосновение способно привести в бешенство? Если словно током бьются ее бледные пальцы, стоит им прикоснуться к нему?

Вот уже несколько месяцев ему совсем не хотелось свою жену – одна только мысль о близости с ней навевала тоску и отвращение. Умом он понимал, что Риньес не мог быть ей любовником – Эмелин совершила эту глупость только потому, что у него, законного мужа, не нашлось времени на собственную жену. Не хватило ему мудрости предусмотреть и уберечь ее от искушения. Умом он это понимал, но сделать ничего не мог. Как ошпаренный, сбежал он от супруги, вновь и вновь загоняя и ее, и себя в пучину отчаяния и отчуждения.

Ну почему все так?! Проклятая судьба… Проклятая жизнь, где властвуют «нужно» и «должен». Он должен так же лицемерно улыбаться другим, как улыбаются они; он должен присутствовать там, где ему совсем не хочется, общаться с теми, кто откровенно неприятен, и делать то, что ему совсем не по душе… Он должен. Ведь он – король, и нужды страны всегда должны стоять превыше собственных. Он даже женщину должен любить только ту, которую выбрали за него, – лишь только потому, что так было нужно. А кому от этого стало хорошо? Ему? Эмелин? Или, быть может, крохе Филиппу, рядом с которым ни отца, ни матери нет? Невинному ребенку, ставшему венцом ненавистного «должен».

Легкий шорох за спиной заставил обернуться. Ну неужели и здесь нужно обязательно его достать? Неужели так сложно дать пять минут побыть наедине с самим собой и не трогать, не мешать?

Он думал, Эмелин поднялась вслед за ним, и он уже открыл рот, чтобы настоятельно попросить ее оставить его в покое, хотя бы на время, но увидел перед собой хрупкий силуэт, перетянутый болотно-зеленым шелком с золотой вышивкой. Лицо незнакомки, как и лица всех гостей на этом празднике, скрывала маска – в лучах солнечного света отливала она чистейшим золотом. Девушка как-то совсем неуклюже присела в реверансе, казалось, вот-вот упадет в обморок – и кто только придумал эти чудовищные корсеты! – а бледные губы вдруг приоткрылись, но так и не сумели произнести ни звука…

Глава 27

Жадно вглядываясь в прорези маски, Ренард подошел ближе.

Казалось, он уже знал, кто перед ним. Почувствовал. Ему хотелось произнести ее имя, но не получалось – он боялся верить собственным ощущениям, боялся обознаться и опять разочароваться… Он подошел вплотную к девушке, чья смелость явиться к нему прямо во Дворец граничила с дерзостью, и снял чертову маску.

Хмурый взгляд мгновенно потеплел. Он смотрел на свою гостью и молчал, боясь, что призрак растворится, исчезнет, как исчезал всегда, стоило ему расслабиться и поверить в мираж. Молчала и Тереза, стыдливо отводя глаза в сторону. Тоненький взволнованный голосок задрожал вместе с нею:

– П-п-простите… Ваше Велич…

Договорить он не дал. Просто сгреб ее в охапку и прильнул к приоткрытым, пытающимся что-то там пищать губам. Словно и не было между ними двух лет разлуки, словно не прогоняла она его, кляня на чем свет стоит, словно ждал ее каждую минуту, целовал Ренард свою растерявшуюся девочку, с упоением ощущая, как руки ее сначала робко, а потом все крепче и крепче, осмелев, обвивают его шею, как пальцы ее касаются его щеки, как дрожит малышка в неистовых объятиях и так же жадно отвечает на поцелуй, словно в нем одном вся жизнь для них обоих.