Легенда о маленькой Терезе
Шрифт:
– Почему Вы плачете? – прохрипел Ренард, сжимая ее ладонь. – Неужели я такое чудовище, что заставил Вас плакать?
– Еще какое чудовище! – улыбнулась Эмелин ему в ответ, а слезы все катились и катились по ее щекам. – Если бы Вы только знали, как я рада Вас видеть!
– Тогда перестаньте плакать и дайте мне воды.
Он пил жадно, почти трясясь над несчастным стаканом обыкновенной родниковой воды. Эмелин не могла сдержать улыбку, глядя на него – радуясь его возвращению к жизни и боясь одновременно, что теперь он вспомнит о сыне. Но Ренард пока еще привыкал к позабытым ощущениям себя
– Черт, Эмелин! – выкрикнул он, поспешив прикрыться сползшей с тела простыней. – Почему я голый? Эмелин, Вы что, извращенка? Что Вы делали с моим несчастным телом?
– Не сердитесь, Ваше Величество, но я устала Вас переодевать – Вы все-таки тяжеловаты для такой хрупкой женщины, как я, - вздохнула Эмелин, усаживаясь рядом. – Да и, в конце концов, имеет Ваша жена право хотя бы на эстетическое удовлетворение своим мужем?
– Сомнительная эстетика. Вы случайно, некрофилией не страдаете?
– Не страдаю, - смеясь, уверила она. – Ренард, бросьте, неужели Вы так смущаетесь меня? Если не считать, что Вас теперь придется откармливать, то Вы в прекрасной форме.
– Я только не очень понимаю, что Вы здесь делали и почему «устали меня переодевать»? Вы что… ухаживали за мной?
Улыбка вдруг слетела с его губ, Ренард отстранил от себя прильнувшую девушку и требовательно, грозно заглянул в ее глаза. Только теперь он заметил и их припухлость от бесконечных слез, и усталость в них от бессонных ночей. Страшно даже представить, что этой девчонке довелось увидеть! Даже думать не хочется об этом!
– Вы против? – тихо спросила Эмелин, глядя, как мрачнеет он с каждой секундой.
– Черт Вас побери, Эмелин! Вы еще спрашиваете?! Кто Вам позволил?
– Ренард, не кричите на меня! – зашипела Эмелин, а в глазах ее вновь заблестели слезы.
– Вы не должны были видеть меня в таком виде! У нас нет прислуги? Да я их всех на улицу выгоню!
– Ренард, не шумите! Я сама никому не позволила приблизиться к Вам! Не хватало еще, чтобы моего мужа лапали служанки, а потом еще и обсуждали с подружками.
– Эмелин, Вы спятили.
– Если и спятила, то только оттого, что полюбила Вас. Не сердитесь на меня, прошу Вас. В конце концов, это мой долг, а не служанок, быть с Вами и в радости, и в горе, – я обещала это священнику, когда он венчал нас.
– Эмелин, я тронут Вашей преданностью, но Вы же теперь в одну постель со мной побрезгуете ложиться!
– Глупец! Вы самый желанный для меня мужчина! Были, есть и будете. А теперь перестаньте понапрасну злиться на меня, Вам нужно отдыхать и набираться сил. Доброй ночи, Ваше Величество.
Эмелин хотела встать и уйти из комнаты, оставить его и не надоедать лишний раз своим присутствием, но Ренард вдруг ухватил ее за руку.
– Вы уходите? Оставляете меня одного?
– Разве не этого Вы хотите? Вы пришли в себя – в моем присутствии больше нет необходимости, - обиженно ответила Эмелин, отворачиваясь от мужа.
– Останься, глупенькая. Если я действительно не противен тебе – останься.
Эмелин обернулась – голос его слабел, устав от словесной перепалки, взгляд потеплел, рука уже совсем
слабо удерживала ее ладонь. Он едва боролся со сном – это недолгое пробуждение изрядно вымотало его. Эмелин не могла на него обижаться. Она покорно улеглась рядом и уткнулась носом в горячую его грудь, позволяя ему обнять себя, расслабиться и, наконец, спокойно заснуть, успев лишь тихо прошептать ей:– Прости. Я не хотел тебя обижать.
На поправку он пошел быстро. Уже на следующий день он попытался сам встать без посторонней помощи. Получалось пока плохо, и, сделав пару шагов, он едва не рухнул – Эмелин, внимательно следившая за каждым его движением, успела подскочить, поймать его и затащить обратно в постель. Ренард злился на свою беспомощность, а Эмелин нравилось страховать его неуверенные попытки, крепко обнимать после каждой неудачи и даже кормить с ложечки горячим бульоном!
– Эмелин, ну я же не ребенок! – возмущался Ренард, уворачиваясь от заботливой супруги.
– Ведете Вы себя гораздо хуже самого капризного ребенка, - смеялась Эмелин. – Мой милый, потерпите! С таким усердием через два дня Вы уже будете скакать на своем Алмазе! Всему свое время, не торопитесь и не насилуйте свой организм!
– Да неужели Вам самой не противно смотреть на такого беспомощного мужа?
– Нет! Вот совсем не противно! К тому же дайте мне насладиться временем, когда Вы не можете от меня сбежать!
– Разве я сбегал от Вас?!
– Постоянно! В последний раз – на свою чертову войну, чуть не сделав меня вдовой, – голос ее вдруг дрогнул, она уже не смеялась – только крепче обняла мужа.
– Ну у меня же не было выбора, - тихо ответил Ренард. – Мы, кстати, победили. Враг разгромлен. Абервик – наш. Ваш муж доказал своему народу, что способен защитить его…
– Я знаю, Лафар все мне рассказал.
– Он спас меня. Если бы не он, я бы уже не топтал эту землю, и Вам бы не пришлось возиться со мной. Кстати, почему мне до сих пор не показали моего сына? Эмелин, я хочу видеть наследника! – вдруг заявил он, нарочито хмурясь, с детским восторгом заглядывая в глаза чуть побледневшей девушки.
– Не сейчас, Ренард, - дрогнул ее голос почти незаметно. – Я попросила Герду увезти Филиппа.
– Это еще что за новости? Зачем?
Ренард в один миг стал серьезным; он даже привстал, разрывая ее объятия, а ей показалось, что вместе с ним уходит и тепло, такое необходимое ей сейчас, опять оставляя ее наедине с болью и одиночеством.
– Вам нужен был покой, и я решила…
– Эмелин, какой покой?! Я хочу увидеть своего сына! Прикажите немедленно послать за ним!
– Хорошо, - только и сумела выдавить Эмелин.
Ренард нервничал, злился, – ему так не терпелось увидеть наследника, взять малыша на руки и прижать к груди, возблагодарив Небо за маленький комочек счастья, ради которого хочется жить, ради которого он готов полюбить и его мать.
У него есть сын… Сколько раз с этой мыслью он засыпал на чужбине, сколько раз просыпался с улыбкой на губах и сколько раз отмечал, что все же повезло ему с супругой – доброй, терпеливой девушкой, родившей ему сына и так несправедливо вычеркнутой из его жизни, проигнорированной в то спокойное, беззаботное довоенное время.