Лекарство от любви
Шрифт:
— Только если его планы не совпадают с твоими.
— Они не могут совпадать абсолютно. Потому что он — это не я.
— А разве ты не хотел бы быть незаменимым для своих читателей?
— Единственным, кого они читают? Хмм… нет. Вот представь себе эту картину: сижу я где-нибудь на берегу, любуясь закатом, а меня окружает толпа с криками: «Ну-ка предъяви, что ты за сегодня написал! Как, и это все?! Почему так мало? Ты же знаешь, что нам нечего читать!» А если среди них окажется какой-нибудь власть имущий, он просто посадит меня в золотую клетку. Или даже не золотую. Есть, знаешь ли, теория, будто благополучный поэт теряет
— Тебе со мной неинтересно? — серьезно спросила Изольда.
— Ну почему, интересно. Но я должен знать, что могу уйти в любой момент. И ты не станешь меня удерживать.
— Я сказала тебе об этом в первый же день, — голос Изольды звучал холодно. — Иди, если хочешь, чтобы тебя…
— Нет-нет, я все помню, — перебил Кай. — У нас война и все такое. Я имею в виду — потом. Когда все кончится. И я тоже захочу поселиться в каком-нибудь замке в горах. В полном одиночестве. Ну или, точнее, с минимальной прислугой, первой обязанностью которой будет никогда не попадаться мне на глаза… (У Кая, разумеется, никогда за всю его жизнь не было ни прислуги, ни тем более замка.)
— Ничего не кончится. За войной наступит мир, который всегда гораздо сложнее. Война — это ведь, по сути, просто поиск простейшего решения… А потом мне придется править… всем этим, и мне потребуется помощь, если ты не забыл.
— Вот-вот. Знаешь, почему я никогда не хотел власти над миром? Потому что она лишает власти над собой. А я — для самого себя, конечно — гораздо важнее, чем мир.
— Я не просила рождаться тем, кем я родилась. Но раз уж мы не можем навязать миру свои правила — надо научиться выигрывать по тем, что он навязал нам.
— А я не хочу ни выигрывать, ни проигрывать. С детства ненавидел любую иерархию и табель о рангах, какое бы место в ней мне ни предлагалось. Я вообще не желаю играть.
— Это можно обеспечить лишь одним способом, — Изольда с усмешкой кивнула вниз, в пропасть под ногами.
— А если бы я попытался, ты бы стала мне мешать? — усмехнулся в ответ Кай.
— Ты не настолько глуп.
— Это не ответ на вопрос.
— Если бы ты все же оказался настолько глуп, ты бы утратил для меня всякую ценность, — пожала плечами она.
— Даже как поэт? Некоторые из них сделали это.
— Ни один из них не входит в число моих любимых. Думаю, это не случайное совпадение.
— Хм, пожалуй что моих тоже. И все же талантливые среди них были. Будь у меня возможность, я бы попробовал их отговорить, но мешать — нет, конечно нет. Спасать желающего умереть — такое же зло, как и убивать желающего жить. Собственно, право на смерть и право на жизнь — это одно и то же право, право распоряжаться собой. Жизнь всякого человека, каким бы ценным он ни был для прочих, принадлежит исключительно ему, а не его родне, государству или человечеству… Между прочим, а ты подумала, какой урон нанесешь культуре? Ведь теперь все поэты, за известным тебе вычетом, будут писать почти исключительно о любви к тебе.
— Можно подумать, они раньше мало писали о любви! — фыркнула Изольда.
— Да, но раньше эта болезнь накатывала на них приступами, в промежутках между которыми они создавали и что-то более достойное. А теперь примет хронический характер.
— А ты запрети им это, — пожала плечами Изольда. — Хочешь должность главного цензора?
— Еще чего не хватало! Да и не поможет.
— Я
шучу. Хотя можно учредить государственный конкурс Поэзии Не О Любви и назначить тебя председателем жюри.— Представляю, какой ворох графомании мне пришлось бы перечитать… Боюсь, что для искусства нет ничего более губительного, чем государственная поддержка.
«Полное собрание сочинений», вспомнилось Каю. Как легко он сам заглотил эту наживку…
— Ну, тогда мы, наоборот, запретим писать не о любви, и ты увидишь, как расцветет эта сфера, — усмехнулась Изольда.
— Возможно, лавина стихов о любви и переполнит, наконец, чашу, показав уже всем, какая же это глупая пошлость, — рассуждал вслух Кай. — Но ведь они все равно будут во все это верить — и пишущие, и читающие. Искренняя пошлость — это гораздо страшнее любой пошлой фальши…
В городских воротах внизу показались всадники. Они возникли там, словно по волшебству — дорога была по-прежнему пуста до самого горизонта — хотя на самом деле, конечно, они просто подъехали справа, скрытые городской стеной. Теперь колонна чешуйчатой змеей кирас и щитов — все, как для настоящей битвы — втягивалась в город по уже погруженной в тень улице. Перестук копыт, отраженный эхом от стен, далеко разносился в безветренном вечернем воздухе и был различим даже с крыши ратуши. Кай презрительно фыркнул, увидев розовые знамена над головами всадников.
— Знаю, — без слов поняла его Изольда. — Пошлость. Я бы предпочла синие флаги. Но… приходится соответствовать образу. Мы должны иметь символику, понятную и узнаваемую для тех, кто видит нас в первый раз. Скажи еще спасибо, что я отклонила проект с красным сердечком в белом круге. Тот же автор предлагал эмблему, где на кольце с сердцем внутри сидит голубь с распростертыми крыльями…
— Хорошо, что не двуглавый голубь, — заметил Кай. — А сердце, если изобразить его анатомически достоверно, а не так, как обычно, смотрелось бы даже забавно.
— Да, да. Ты можешь позволить себе иронизировать. А мне надо идти встречать войско.
— Разве у тебя нет офицеров, которые обо всем позаботятся?
— Есть, конечно. Но знаешь, как говорят — если хочешь, чтобы что-то было сделано хорошо, делай это сам.
— Угу. Если хочешь, чтобы мир управлялся хорошо…
— Именно, Кай.
Она поднялась, легким и гибким движением, и Каю на миг показалось, что сейчас она шагнет через карниз. Ее спуск с неба был бы, наверное, особенно эффектным способом встречи собственной армии. Но вместо этого она направилась к открытому им слуховому окну, ступая по крутой крыше с неизменным изяществом, но вместе с тем и с осторожностью простой смертной, для которой высота чревата не только триумфом, но и гибелью.
Триумфальное шествие Армии Любви продолжалось один день. Собственно, оно могло бы уложиться и полдня, если бы армия двигалась в максимальном маршевом темпе, который, с учетом наличия пехоты и обоза, составлял для тренированных бойцов 25 миль в сутки. Однако в каждом селении, попавшем под воздействие Изольды заодно с Кербельсбургом, жители устраивали Госпоже торжественную встречу и дружно записывались добровольцами, тут же получая из обоза заранее заготовленные пехотные мундиры и пики. Все эти мероприятия, разумеется, замедляли продвижение сами по себе, а необученные новобранцы из вчерашних крестьян еще и не могли держать должный темп.