Лёлита или роман про Ё

до звонка, до конца — как в начале —

я лелеял, лелею и буду

этот взгляд исподлобья торчащий,

жерновов жизнелюбия скрежет…

Навещай меня чуточку чаще.

И вини хоть немножечко реже.

Третья сказка

Он волшебничал в году четыре дня —

два вообще, а остальные для меня.

Миру летом помогал, а мне зимой.

Или просто так привиделось самой?

Потому что почему-то в холода

 я всегда была одна. Почти всегда…

Потому что, если вьюгою в окно,

остается лишь мечтать в окошке, но

он, чудила и немножечко нахал,

вдруг своею этой палочкой махал,

 и мистически теплело в двадцать пять.

 И хотелось, чтоб опять, опять, опять…

Так летели декабри и январи.

Я капризничала: господи! наври,

что колдуешь не для всех, а мне одной!

Но метель сменялась новою весной,

 и в сезонном его цирке шапито

 я по-прежнему была никто в пальто…

И всё лето — ля-ля-фа да тра-ля-ля —

он мне слал полёт валькирий и шмеля,

и чего-то из Христа-Суперзвезды…

А мне было так конкретно до нуля,

 что плоды его интеллигентской мзды

 собирались в штабеля, не шевеля…

Вот скажите, интернетские волки:

почему выходит так, что вас — полки,

а мне, неженке, уже который год

нужно только чтобы этот идиот —

 пусть не дважды — пусть хотя бы раз в году?..

 Ой, да ну его, проклятого…

Камлание

Знаки, указатели, меты,

жалящие жалостный разум —

жаркие, как хвост у кометы,

но неразличимые глазом

боги всеязыческой веры,

жертвы вседовлеющей сути,

призраки, манки, полумеры,

всполохи восторженной взмути,

капелька воды недопитой,

растворённой вдохом, летучей…

Что-то происходит с орбитой —

магия? намеренье? случай?

Чувство народилось и дышит:

зиждет и себя ж ненавидит…

Слышащие слухом — не слышат.

Видящие взором — не видят.

Пастораль

Что утра, что вечера — вечно восемь…

Что вчера, что завтра — один хрен…

Это осень, милый мой, просто осень —

идеальное времечко для катрен.

Это бабам она как отрыжка лета,

а тебе, болезный, опять страда.

Нет поры разлюбезнее для поэта

рыбку рифмы вытаскивать из пруда.

И опять садок твой к рассвету полон —

ах, какая будет к утру уха!

И ты будто бредёшь по холмам и долам

под распевку первого петуха,

волочёшь до хаты стишков полпуда.

Но в сенях тьма и в светлице мрак.

Лишь следы беспробудного с музой блуда —

снова ты не того наудил, дурак!

Это значит, приятель, готовь снасти,

рой червей, а не сыщешь червей — рой слов,

и ступай обращать свои горе-страсти

в ночь-полночь хоть в какой-никакой улов…

И он вновь, что старик из известной сказки —

без подсказки и торга, гоним мечтой

в час, когда не рыбачащим дарят ласки,

прёт к пруду за добычею золотой.

А уже морозец, и хрусток клевер,

и промёрзла на все пол-локтя вода.

Это ж осень, милый мой! — осень, север…

Чудо-рыбки не вытащишь без труда!

И покуда он место для лунки ищет,

уж колотится рифмы карась об лёд…

Может, это последний октябрь, дружище?

Или предпоследний — как бог пошлёт…

Веронская

говорила:

говори, где проиграла?

я умру — и ты умри; и умирала,

и я пил отраву с губ и падал рядом —

глупый труп, влюблённый труп,

спалённый ядом

громогласного вранья

под ясным небом…

или это был не я,

а я и не был?

а она — она

зачем-то, почему-то

острие веретена через минуту

в пальчик — тюк,

и — трюк ли это, волшебство ли? —

вдруг по собственной, а может, против воли,

оживала — не краснея,

не стеная…

а что дальше было с нею,

я не знаю.

Другая

а помнишь мы стали другие

и дёрнулись, как на манок

а помнишь лежали нагие

покорно сплетению ног

и губы твои были близко

и пил я с них шёпот и пыл

и ты мне была одалиска

и я тебе вроде бы был…

а помнишь ты плакала после

от счастья едва не навзрыд

и я как юродивый возле

отчаян, лохмат и небрит

корил себя каялся клялся

ну помнишь же помнишь тогда…

и снова и дальше влюблялся,

хоть кажется дальше — куда…

и нежность вострее кинжала

буравила наши нутра

и тыща мурашек бежала

по фронту и тылу бедра

что в тысячный раз означало

на тихом наречии тел

ах как же я долго скучала

и ох до чего я хотел…

мы всё ещё в этом июле

в прохладном рассветном тепле

и я говорю а люблю ли

я что-то ещё на земле

вот так же светло и понятно,

и чисто и чаю и чту

мечту окунуться обратно

в святую твою наготу…

* * *

Фример — я после объясню, что это…

В бокалах молодое божоле,

и белый снег сиреневого цвета

на голубой из космоса земле.

И серый лёд. И серебристый иней.

И в дымке фиолетовая даль.

И взгляд — то ли зелёный, то ли синий —