Лёлита или роман про Ё

то ль в зазеркалье, то ли в прериаль…

* * *

И были две недели рождества.

И две недели волшебства — влюблённо.

И падал снег, что белая листва

с небесного невидимого клёна…

И были слёзы вслед, и нежность меж,

и будут будни — не всегда же чуду.

А у меня остался хлеб: поешь?

И чай — попьёшь? И спи. А я не буду…

Нежная королева

ну и я — чуть слышно — в левую —

не в ланиту, что ты! — в длань…

только снежной королевою —

вдруг — не стань,

только как его — играючи

и шаля — не укради —

так уж больно было давеча

там, в груди…

только не студи молчанием —

выстудишь, и мне каюк —

слишком я знаком с отчаяньем —

хватит вьюг,

слышишь? будь весенней, летнею,

грозовою, но — собой…

эти — увенчают сплетнею,

а ты — пой!

пой им, Герда, пой, красавица,

пой, мой свет — из уст в уста…

как же мне твой голос нравится, а —

устал —

крайности и оконечности

всё привычней стало петь —

я ж не Кай, мне новой вечности

не успеть —

слышишь? — жалобно и выспренне

в предвкушеньи немоты

зазвучал мой голос искренний,

ну а ты —

спи… я над тобою плаваю —

ниже звёзд — и как в искуп —

потерпи — целую правую —

возле губ

* * *

Воздух морозный не вязок, не едок,

вся в мандраже, в круговерти, в снегу,

жизнь улыбается мне напоследок —

как же я ей не ответить могу?

Радость не в радость, но так или эдак

весь в январе, в мишуре снегирей,

я улыбаюсь судьбе напоследок —

чтобы таким и запомниться ей.

Вижу знакомых и слышу соседок,

шепчущих вслед и орущих почти:

ох и неладное с ним напоследок!..

что ж они лыбятся, мать их ети?..

Рождественская

А этот — есть. Без рая и без ада.

Смешной старик с замашками плебея:

ему зачем-то непременно надо

мне доказать, что я слегка слабее.

Казалось бы: кому какое дело?

Я что — торчу пикетом возле храма?

Чего ты как начальник подотдела

очистки — Клим Чугункин из Бергамо —

желаешь, чтобы все!.. Да на здоровье.

Вон — все: сплотились в кучу, держат свечи.

И в каждом взоре чаянье коровье.

И в каждой речи блеянье овечье.

А я — я, можно? — сам? Без верховодства,

без снисхожденья? В смысле, соучастья…

А он желает рабства. В смысле, скотства…

И всё суёт мне в рот своё запястье.

И, вызывая слюнопрободенье,

жуёт лимон, поплёвывая цедрой,

и шепчет — или у меня виденья? —

ты попроси, я по субботам щедрый.

И до рассвета топчется у двери,

сличая наше нетто с ихним брутто…

Он отнял у меня её и верит,

что вправду — отнял, и что это круто.

И снова рождественская

Как тяжело, когда в сочельник,

когда отрады и огни,

ты смрадник, схимник и отшельник,

и данник собственной фигни,

и ни уменья, ни желанья

узнать, чем завершится ночь,

и нет разменного закланья,

чтоб эту немощь превозмочь…

Как ничего, но необычно

опять вживаться, падши ниц,

и лишь сомненье погранично,

и никаких иных границ

меж есть и будет, и дремота

как острогранная печать,

и снова что-то от чего-то

ты сам обязан отличать…

Как хорошо, когда над миром,

по тьме ослабившим бразды,

плывет опричным нивелиром

кирпичик неживой звезды,

и тают снежные химеры,

и мельтешенье мыл и шил,

и это знак и образ веры,

которой ты себя лишил…

Пьеро

Про долю, которая львина

в моей непутёвой судьбе,

ты всё уже знаешь, Мальвина.

И всё это всё — о тебе.

Как горестно звать тебя в келью…

Как страшно нарваться на «шут»…

Но пахнет постель карамелью,

и значит — ты всё ещё тут.

И сколь ни постыдно картинно

моё суесловное зло

по душу твоих Буратино

(их множественное число),

и как бы ни вычурны чувства,

а сердце ни восково,

но ложе моё прокрустово,

и, стало быть, ни для кого.

И пусть нам разлад маячит,

сумеешь уплыть — отчаль,

отчаянная! И значит,

мой крест — мастерить печаль

и множить былому упрёки,

безбрачие наворожив…

Но звуки слагаются в строки.

И значит, я всё ещё жив.

Станс

Милая (милое, милый — впиши сам),

было ли, что подходило к твоим глазам

больше моих поцелуев? А небесам

лучший мой поцелуй — сей аллилуй.

У боли, как у медали, две стороны.

Странно, но воля с неволей равно больны.

Если не веришь, спроси у моей жены.

Если не веришь и ей, спроси у своей.

Плохо, что непонятно, чего для

чушь с чепухой в рифму и так меля,

я никогда не умел начинать с нуля.

Если умеешь — а ну: научи — начну.

Главное, как говорится, не навреди:

ты не меня — ты себя за собой веди.

А я уже видел три тысячи дивиди

и этот ликбез длинней тысячи дней.

Помнишь, как жалостно пела ты о былом?

Мне поделом, а тебе на фига облом?