Ленин. - Политический портрет. - В 2-х книгах. -Кн. 2.

Так что, победив в октябре 1917 года и добившись глав­ного: захватив власть в гигантском государстве, Ленин уже вскоре начал терпеть одно поражение за другим. Во внешней сфере это крах надежд в Германии, Венгрии, Персии, Индии, Китае, Польше, других странах. В силу ряда причин, среди которых большевики всегда выделяли „предательство рабо­чих вождей", произошла, как пишет А.АИоффе, „задержка мировой революции".

Но и в сфере внутренней поражения Ленина не застави­ли себя ждать: несостоятельность политики „военного ком­мунизма", неистребимость новой бюрократии, глухая оппо­зиция всего общества большевизму, отсутствие партийного единства, которого так добивался вождь… Поэтому правиль­но будет сказать, что поражение ленинизма свершилось не через семь десятилетий после октябрьского триумфа, — оно обозначило свои роковые контуры еще при жизни вождя.

Это выразилось, в частности, в замене социалистического строительства строительством государственным. Большевики частью осознанно, а частью стихийно стали использовать огромнейший арсенал, накопленный самодержавием: всевла­стие чиновничества, жесткая централизация, государствен­ное единоначалие, регламентация общественной жизни, опоpa на религию (большевики — на идеологию). Все это означа­ло сохранение имперского стиля правления, к которому при­бегли большевики. Ломая государственную машину самодер­жавия, буржуазии, Ленин быстро воссоздавал ее в зловещем большевистском виде

Еще никому не удавалось показать кукиш Истории. Не смог этого сделать и Ленин. Разрушая самодержавную, а за­тем буржуазную диктатуру, лидер большевиков не придумал ничего другого, как заменить ее диктатурой своей партии. Исторические традиции крепко держали российских якобин­цев за фалды. Неспособные к позитивной эволюции, они ре­волюционным путем заменили одну форму гнета на другую, более жестокую и отвратительную. А все это произошло потому, чтосвобода как цель никогда не была у Ленина в числе главных приоритетов. Побеждая меньшевиков, кадетов, эсеров, Ленин прямым путем шел к историческому пораже­нию.

Я слышал много раз, когда честные люди, выращенные в условиях советской системы, с убежденностью говорили: „Проживи Ленин еще десяток лет, все пошло бы по-другому…" В интонации часто слышались тоска и утраченная на­дежда.

Действительно, можно с немалой далей реального допу­стить, что едва ли Ленин стал бы уничтожать своих соратни­ков по Политбюро, трудно представить, чтобы он провел коллективизацию ценой десяти миллионов крестьян, а устра­нение инакомыслия (даже потенциального) приняло бы такие размеры, как в конце тридцатых годов. Все это так.

Но даже более „умеренный" коммунизм Ленина был бы большевистским! Несомненно! Были бы и террор, и коллекти­визация, и охота за „нечистыми". Та система, которую создал Ленин, не могла действовать иначе, нюансы возможны лишь в масштабах и размерах. Но совершенно ясно одно: Ленин, как и его соратники, никогда не смог бы отказаться от дикта­туры. Ибо верно отмечает Бердяев: „Ленин — антигуманист, как и антидемократ". Добавим — абсолютный.

Приверженность к диктатуре (неважно какой: пролетар­ской, партийной, идеологической, личностной) устраняет вначале политические, а затем и моральные ограничители. Это с неизбежностью ведет к трагедии свободы, которую Ленин никогда по-настоящему не ценил.

Естественно, генетические основы системы, заложенные Лениным, не дают оснований для прямых обвинений лидера российских большевиков во множестве преступлений, оши­бок и просчетов, которые совершили его последователи.

Ленин, например, не несет ответственности за чудовищ­ный расстрел тысяч поляков в 1940 году по решению Полит­бюро. Мне говорил один большевистский старец, что Сталин не мог простить постыдного для Советской России Рижского мира с Польшей и, мол, это злодейское решение несет печать мести за позор поражения в 1920 году. А затем, уничтожив несчастных в Катыни, попытались все свалить на фашистов.

Но разве Ленин не давал в августе 1920 года поручения Склянскому, Дзержинскому „вешать кулаков, попов и поме­щиков", имея в виду „свалить эти преступления на находив­шиеся в Польше части Булах-Балаховича". Разве эта мето­дология насилия и лжи была забыта?

Ленин не несет, разумеется, ответственности за „подго­товку и организацию террористического акта против Тито с использованием агента-нелегала Макса. Задание в Москве было сформулировано весьма ясно: „Поручите Максу (совет­ский агент Григулевич имел статус дипломата третьей стра­ны) добиться личной аудиенции у Тито, во время которой он должен будет из замаскированного в одежде бесшумно дей­ствующего механизма выпустить дозу бактерий легочной чумы, что гарантирует заражение и смерть Тито и присут­ствующих в помещении лиц. Сам Макс не будет знать о существе применяемого препарата. В целях сохранения жиз­ни Максу ему будет предварительно привита противочумная сыворотка".

Конечно, Ленин и здесь ни при чем, когда мы читаем о подобных бериевских методах. Но еще в 1920 году Ленин поучал своих руководителей в связи с конкретными события­ми: „Тайно подготовить террор: необходимо и срочно". Дол­го размышляя над истоками и сущностью ленинской жесто­кости, закамуфлированной под внешнее добродушие, я при­шел к выводу о ее особом типе. Это не криминальная, политическая или национальная черта, а жестокость всего ленинского мировоззрения, жестокость его философии. Ле­нин настолько подчиняет себя цели, что все остальное, даже социально значимое, теряет свою ценность. Этому способ­ствует и верховенство его воли над собственным интеллек­том.

Конечно, Ленин не может нести ответственность за под­готовку интервенции в Польшу в 1980 году. В документе, подписанном М.А.Сусловым, А.А.Громыко, Ю.В.Андроповым,

Д.Ф.Устиновым и К.У.Черненко, перед ЦК КПСС ставится вопрос о приведении ряда соединений нескольких округов в полную боевую готовность, а также о разрешении дополни­тельно „призвать из народного хозяйства до 100 тысяч воен­нообязанных и 15 тысяч автомобилей…".

Впрочем, здесь стоит вспомнить об одном теперь уже известном факте, который рельефно характеризует ленин­ское мышление советских руководителей.

В мае 1960 года посол в ПНР Пономаренко сообщил в Москву, что после XX съезда КПСС в рядах Польской рабо­чей партии идет „бурление". Хрущев, Микоян, Булганин, Мо­лотов и Каганович решили лететь в Варшаву накануне плену­ма ЦК ПОРП. Охаб, Гомулка и другие польские руководите­ли запротестовали. Тогда Хрущев с соратниками прилетели без приглашения.

Во дворце Бельведера, как явствует из стенографической записи, которую вел Микоян, после пленума состоялся бурный разговор. Гомулка и другие польские руководители хо­тели лишь одного — невмешательства во внутренние дела ПОРП, определения статуса советских войск в Польше, со­кращения советских советников, отзыва маршала Рокоссов­ского с поста министра обороны в Варшаве.

Хрущев, Булганин, Молотов вели себя воинственно, кри­чали:„Вы хотите повернуться к Западу лицом, а к нам спи­ной…", „Вы забыли, что в Германии находится наша огромная армия…". Страсти накалялись.

„Во время этой беседы кто-то из польских товарищей передал Гомулке записку. Тот, обращаясь к Хрущеву, гово­рит: „Мне сообщили, что ваши части, находящиеся в запад­ном районе Польши, движутся сейчас с танками на Варшаву". Гомулка попросил вернуть их в места своей дислокации. Мы переглянулись, и Хрущев дал указание Коневу (Главнокоман­дующий войсками Варшавского Договора. —Д.В.) остановить движение танков и вернуть их в места своего расположе­ния".