Ленин. Социально-теоретическая реконструкция

Это «сведение счетов», а также вообще «окончательный разрыв» с бернштейнианством и «оппортунистическим» Интернационалом стимулировался у Ленина тем, что в специальной литературе часто называют «новым открытием Гегеля». [503] Как выясняется и из философских заметок Ленина, сам отход бернштейнианцев от Маркса на рубеже столетий переплетался в философском отношении с обращением к кантианству-неокантианству. [504] Бернштейнианство, отдалившись от «великой революционной теории», обратилось к более «эмпирической» картине мира. В свою очередь, «реабилитация Гегеля» была частью революционного отхода от II Интернационала: в соответствии с новой ситуацией прочтение Лениным Гегеля основывалось на теоретической и политической «динамизации» наследия Маркса в интересах диалектического обоснования революционных выводов. С этой точки зрения надо рассматривать и спор с Плехановым, в ходе которого выяснилось, что плехановская гносеологическая критика гегелевского идеализма повлекла за собой недооценку значения диалектики, этот «буржуазный (“механический”, “созерцательный”) материализм» и мог стать философским связующим звеном между Бернштейном и Плехановым.

503

См. новейшую работу старого представителя этой концепции: Anderson К. В. The Rediscovery…; Lenin Reloaded. P. 120–147. Впервые концепция «открытия Гегеля» появилась, вероятно, в работе: Lefebvre Н. La Pensee de Lenine. Paris, Bordas, 1957. P. 138. Уже и сами большевики после смерти Ленина обсуждали вопрос о значении диалектики в творчестве Ленина. Об этом см.:

Krausz Т., Mesterh'azi М. M"u 'es t"ort'enelem. Vit'ak Luk'acs Gy"orgy m"uveir"ol a h'uszas 'evekben. Gondolat. Budapest, 1985. P. 101–129.

504

Как показывают многочисленные заметки Ленина, он однозначно осознал неокантианские философские основы лозунга «назад к Канту». См., например, замечания на книге Дицгена «Мелкие философские работы». См.: Ленин В. И. ПСС. Т. 29. С. 400–401,448-451.

Обо всем этом мало говорилось в СССР, в течение десятилетий Ленин изображался как «эволюционирующий» мыслитель, никогда не получавший «сюрпризов» от истории, тождественный ей. Лишь после 1968 г., прежде всего в Западной Европе, появился более сложный образ Ленина, который правда был достаточно противоречивым, отражал новый, редукционистский подход к наследию Ленина. [505] Проблематика «дегегельянизации vs. гегельянизации» Ленина легла в основу одной из возможных интерпретаций теоретического наследия Ленина гораздо позже, накануне и после смены общественного строя в странах Восточной Европы. Другие изображения Ленина, появившиеся после завершения смены общественного строя, показывают его прагматичным, «свободным от теорий» политиком, что, возможно, объясняется сознательным спором с теми марксистскими авторами, которые подчеркивали именно значение «гегельянского поворота», теоретического наследия Ленина. [506] Другими словами и несколько упрощая ситуацию, можно сказать, что, с одной стороны, получился образ Ленина, который, исходя из волюнтаристских, абстрактных принципов, стал диалектическим теоретиком и тактиком революционного «прыжка»; а с другой стороны, был нарисован противоположный этому образ «градуалистско-эволюционистского» мыслителя и политика. [507] Есть авторы, считающие Ленина догматиком и сектантом, а также одновременно и прагматиком, нацеленным на власть. [508] Где бы ни скрывалась «философская» истина, в конце концов в ходе дискуссии именно «гегельянец» Кевин Андерсон определил, в чем состоит историческое значение теоретикофилософского «поворота» в деятельности Ленина: «Мы должны приветствовать тот факт, что главный руководитель русской революции, Ленин, был первым после Маркса марксистом, вернувшим диалектику туда, где ей надлежит быть, — в центр марксистской теории». [509] Таким образом, в конечном итоге «раздумья» о том, вывел ли Ленин догматическим образом свою политику из абстрактных философских принципов или, наоборот, «создал» философское обоснование для своих прагматических политических шагов, являются результатом установок, напоминающих прежние схематичные подходы. [510]

505

Мнение о том, что ленинская интерпретация Гегеля скрывала в себе «эпистемологический» или теоретический и политический перелом, в различных формах высказывалось такими известными авторами, как Роже Гаради (Garaudy R. Lenin. PUF, Parizs, 1968) Л. Колетти (Coletti L. 11 marxismo e Hegel. Editori Laterza, 1968). Последний считает, что Ленин с 1914 г. полностью возвращается к гегельянству. Затрагивающий эту проблему венгерский автор Адам Вирт изображает Ленина философом в традиционном смысле этого понятия. И хотя он цитирует связанные с этим вопросом замечания Ленина, отвергавшие стремление видеть в нем философа, эти замечания кажутся ему лишь проявлением «чрезмерной скромности» Ленина. С другой стороны, он прав в том, что редукционистское, «узкое» истолкование деятельности Ленина открывает путь для теоретических спекуляций:

Wirth 'A. Lenin, a fi loz'ofus. Kossuth, Budapest, 1971. P. 30–31.

506

См.: Harding N. Leninism. P. 234–242.

По мнению Гардинга, «рождение ленинизма» «хронологически» датируется именно временем «гегельянского поворота». Там же. Р. 238.

507

Anderson К. Lenin, Hegel and Western Marxism: A Critical Study. Urbana, Illionis,University of Illionis Press, 1995; Harding N. Leninism.

Интересная дискуссия состоялась о продолжавшей инициативу Раи Дунаевской «гегельянской» книге Андерсона. В этой дискуссии, проходившей в середине 1990-х гг., приняли участие Поль Ле Блан, Нейл Гардинг, Михаел Леви и, конечно, сам Андерсон. В концепции Андерсона, стремившегося разделить «хорошие» и «плохие» стороны Ленина, парадоксальным образом пострадал именно диалектический подход, важность которого подчеркивал исследователь. Обобщение дискуссии см.:

http://www.newsandletters.org./lssues/1997/Nov/1197pd.htm

508

Эта точка зрения господствует в двух последних томах неоднократно цитированного трехтомного труда Р. Сервиса.

509

См. интернет-дискуссию о книге Андерсона.

510

Эти подходы и их внутренние противоречия прекрасно показаны Робертом Майером:

Mayer R. Lenin and the Practice of Dialectical Thinking. Science and Society, Vol. 63. No. 1, Spring, 1999. P. 40–62.

Роберт Майер обратил внимание на тот факт, что для Ленина существовал лишь один неизменный тактический принцип (который, добавим сразу, определял все его стратегическое мышление) — интересы рабочего класса. Это подчеркивал и сам Ленин в своей знаменитой статье о Марксе, написанной к тридцатилетней годовщине смерти Маркса. Эта статья под названием «Исторические судьбы учения Карла Маркса» была опубликована в «Правде» 1 марта 1913 г. В этой связи понятие пролетариата у Ленина кажется слишком гомогенным. Размышляя о методологическом значении диалектики, он мало изучал сложную структуру «интересов пролетариата» Западной Европы, что объясняется не просто пренебрежением буржуазной социологией, но и тем, что он не слишком глубоко проник в суть этой проблематики и с помощью своих, марксистских средств анализа. Возможно, одной из главных причин этого было именно стремление Ленина подчеркнуть «антикапиталистическое единство пролетариата», поэтому он, очевидно, искал аргументы для подтверждения этого тезиса и отнюдь не стремился показать множество противоречивых интересов, вытекающих из внутреннего расслоения рабочего класса. С другой стороны, верно и то, что в то время и социологи мало занимались социальными и психологическими особенностями, менталитетом рабочих. Говоря о рабочем классе, Ленин обычно имел в виду квалифицированных рабочих, политически наиболее опытный и наиболее образованный слой рабочего класса, хотя он, конечно, знал, что в России значительные массы рабочих даже еще не оторвались полностью от земли. Суть «марксистского учения», которую можно считать и руководящим принципом его собственной деятельности, Ленин сформулировал уже в первом предложении своей статьи: «Главное в учении Маркса, это — выяснение всемирно-исторической роли пролетариата как созидателя социалистического общества». [511] Тем самым он отмежевался и от народнического, обращенного в прошлое, национального «социализма» и одновременно от буржуазного либерализма.

511

Ленин В. И. ПСС. Т. 23. С. 1.

Сторонники «народнического социализма» не понимали «материалистической основы исторического движения», не умели «выделить роль и значение каждого класса капиталистического общества», прикрывали «буржуазную сущность демократических преобразований разными якобы социалистическими фразами о “народе”, “справедливости”, “праве” и т. п.». Перейдя от политических сил, неспособных оторваться от прошлого, к проникающему в ряды социал-демократии либерализму, Ленин определяет его как течение, которое под знаком «социального мира» проповедует «отречение от классовой борьбы», политику «мира с рабовладением»: «Внутренне сгнивший либерализм пробует оживить себя в форме социалистического оппортунизма», — пишет Ленин. В то же время он подчеркивает, что нелегко разглядеть истинную суть этого оппортунистического направления, поскольку оно не идет на открытый разрыв с марксизмом, который был бы однозначен явному отрицанию «интересов пролетариата». [512] Не следует забывать той «банальной» истины, что в то время в России ортодоксальными марксистами считали себя меньшевики. Аргументация Ленина несколько ослабляется тем, что он часто не делал различия между правым крылом социал-демократии («бернштейнианским оппортунизмом») и либерализмом или размывал границы между ними.

512

«Диалектика истории, — пишет Ленин, — такова, что теоретическая победа марксизма заставляет врагов его переодеваться марксистами». Там же. С. 2–3. Несомненно, что тогда еще не наступило время для того, чтобы бернштейнианское крыло социал-демократии превратило социал-демократическую партию в партию «среднего класса» (не забудем о том, что в 1913 г. в России наблюдался подъем стачечного движения, оживление рабочего движения, конец которому временно положит вспыхнувшая война).

Ленин стремился «привить» диалектику как методологию действия организационным и политическим акциям «повседневной массовой борьбы», что позволило бы избежать судьбы тех бунтарских группировок, которые не подготовились к этой борьбе и из-за отсутствия опыта массовой борьбы дошли «до отчаяния и до анархизма». Таким образом, Ленин «вернул» в марксизм «единство и взаимосвязь» теории и политической практики. В теоретическом плане он понимал диалектику как философско-теоретическое и практическое средство, метод преодоления в историческом и социальном смысле капиталистической системы.

В том же 1913 году была написана получившая позже известность статья «Три источника и три составных части марксизма», [513] напечатанная в третьем номере большевистского журнала «Просвещение». В этой статье Ленин писал не о практическом, политическом, а в первую очередь о научном значении диалектики. Упомянув о послужившей источником системе Гегеля, Ленин определил историко-философскую заслугу Маркса в том, что последний разработал материалистическую диалектику, «т. е. учение о развитии в его наиболее полном, глубоком и свободном от односторонности виде, учение об относительности человеческого знания, дающего нам отражение вечно развивающейся материи». Другим достижением Маркса в этой области он считал исторический материализм: «Хаос и произвол, царившие до сих пор во взглядах на историю и на политику, сменились поразительно цельной и стройной научной теорией, показывающей, как из одного уклада общественной жизни развивается, вследствие роста производительных сил, другой, более высокий…». [514]

513

Ленин В. И. ПСС. Т. 23. С. 40–48.

514

Там же. С. 43–44.

И обобщив в ясной и популярной форме социально-философскую и экономическую суть марксизма, практические политические следствия теории прибавочной стоимости, а также «учение о классовой борьбе», Ленин писал: «Только философский материализм Маркса указал пролетариату выход из духовного рабства, в котором прозябали доныне все угнетенные классы. Только экономическая теория Маркса разъяснила действительное положение пролетариата в общем строе капитализма». [515]

515

Там же. С. 47.

Таким образом, Ленин считал марксизм продуктом истории, который, по его оценке, стал настоящей революцией в истории мысли XIX в., обобщив все ее важнейшие достижения: немецкую философию, английскую политическую экономию и французский социализм. В этом смысле он считал марксизм «высшим достижением цивилизации». Ленин одним из первых понял, что марксизм станет одним из главнейших направлений развития научной мысли XX в.

В это же время, в 1913 г., Ленин изучал переписку Маркса и Энгельса. Четырехтомная публикация их писем на немецком языке с научной точки зрения оставляла желать много лучшего, поскольку ее редакторы, прежде всего Эдуард Бернштейн, преследовали актуальные политические цели и не считали научную точность своей главной задачей. 1386 писем, включенные в издание, во многих случаях были сокращены и не снабжены научным аппаратом. Ленин законспектировал около 300 писем. Свои впечатления он обобщил в пространной статье, написанной поздней осенью 1913 г., но опубликованной в «Правде» только в ноябре 1920 г. В качестве главного вывода, извлеченного на основе изучения переписки, Ленин снова обратил внимание на диалектику: «Если попытаться одним словом определить, так сказать, фокус всей переписки, — тот центральный пункт, к которому сходится вся сеть высказываемых и обсуждаемых идей, то это слово будет диалектика. Применение материалистической диалектики к переработке всей политической экономии, с основания ее, — к истории, к естествознанию, к философии, к политике и тактике рабочего класса, — вот что более всего интересует Маркса и Энгельса, вот в чем они вносят наиболее существенное и наиболее новое, вот в чем их гениальный шаг вперед в истории революционной мысли». [516]

516

Там же. Т. 24. С. 264.

Очевидно, что в соответствии с задачами данной статьи в ней, в отличие от «Эмпириокритицизма», Ленин выдвинул на передний план преимущество диалектического материализма по сравнению с механистическим, «эволюционистским» мышлением. Эта работа de facto стала одной из интеллектуальных предпосылок того интереса, с которым Ленин приступил к изучению диалектики Гегеля. В то же время это свидетельствует о том, что при изучении развития ленинской мысли нельзя проводить механических границ.

Вся эта проблематика получит надлежащее историческое освещение лишь в том случае, если в интересе Ленина к диалектике мы будем считать определяющей тенденцией преемственность. Нет резких переломов, но существуют заметные смещения акцентов, наблюдается выдвижение определенных проблем на передний план, и значения этого нельзя недооценивать. Все это очень важно, если мы хотим точно понять теоретическую и политическую деятельность Ленина в годы войны. Уже много лет назад в исторических и теоретических трудах советских авторов было однозначно документировано, что Ленин еще с начала 1890-х гг. сознательно стремился усвоить «диалектический метод». Интересно лишь то, что спустя сто лет, начиная с 1990-х гг., спор снова возобновился. Как мы видели, конкретная историческая дискуссия снова, как и несколько десятилетий раньше, посвящена отношению Ленина к Гегелю. Однако Ленин усвоил и интерпретировал диалектику не только через посредство Маркса. В суровых «русских условиях» он в определенной степени «воспитывался» на работах Чернышевского и в еще большей степени — Плеханова, которые по-своему толковали вопросы диалектики, но никогда не придавали ей такого теоретического и практического значения, как Ленин, который видел в диалектике не просто средство «научного созерцания», но все более сознательно считал ее органической частью деятельности по «изменению мира». Комментируя в «Философских тетрадях» философские идеи Плеханова, в частности своеобразную плехановскую критику кантианства, Ленин отнес ее к «вульгарно-материалистическому» направлению, которое придерживалось скорее фейербаховской, чем марксистской, диалектически-материалистической линии: «1. Плеханов критикует кантианство (и агностицизм вообще) более с вульгарно-материалистической, чем с диалектически-материалистической точки зрения, поскольку он лишь a limine (с порога — Т. К.) отвергает их рассуждения, а не исправляет (как Гегель исправлял Канта) эти рассуждения, углубляя, обобщая, расширяя их, показывая связь и переходы всех и всяких понятий. 2. Марксисты критиковали (в начале XX века) кантианцев и юмистов более по-фейербаховски, чем по-гегелевски». [517]

517

Там же. Т. 29. С. 161.

А между тем отечественная, «русская революционная традиция», правда отягощенная интеллигентской склонностью к сектантству и, мягко говоря, не отличавшаяся утонченной теоретической сознательностью, руководствовалась именно практическими мотивами, нуждами движения. Например, в России рубежа XIX–XX вв. практически нельзя найти крупного марксистского мыслителя, философа, за исключением Плеханова, что, несколько упрощая ситуацию, вытекало из своеобразия данного исторического региона. (Зато здесь можно найти много выдающихся революционных организаторов, историков-идеологов, социологов и даже экономистов, которые «поставляли» революционную идеологию. Достаточно вспомнить Мартова и Маслова, Сталина и Ярославского, Мартынова и Богданова, Покровского и Ольминского, Троцкого и Радека, Преображенского и Бухарина и т. д.). Ранний интерес Ленина к диалектике тоже объясняется в основном теоретическими причинами и одновременно нуждами рабочего движения, поскольку он не нашел в то время «готового» научно приемлемого решения, которое можно было бы противопоставить обремененной ностальгией, морализирующей и социологизирующей «критике режима», характерной для различных направлений народничества. Ленин уже и тогда решительно отвергал господство философских и моральных законов над практикой. Его отношение к философии лучше всего выражало одно из утверждений Маркса, содержащееся в «Тезисах о Фейербахе»: «Философы лишь различным образом объясняли мир, но дело заключается в том, чтобы изменить его». Диалектика стала «репликой» к вопросу об «изменении мира». Во всех случаях, когда подобные теоретико-методологические проблемы выходили в творчестве Ленина на передний план, происходил какой-либо значительный исторический поворот. Именно в таких ситуациях Ленину приходилось с особой силой сталкиваться, с одной стороны, с абстрактными конечными целями, конечными ценностями, верой в «спасение», а с другой стороны — с «эмпиризмом» и тактической поверхностностью, отрекающейся от конечных целей, активно искать практические шаги, переходные, промежуточные меры и практические альтернативы, ведущие к конечной цели, к «социалистической революции».