Лёнька. Украденное детство

– Спустя десять дней? О, фрау, вы – оптимистка? Разве можно десять дней выжить в этом чудесном железном гробу? Ну, если кто-то и выживет, то… отправьте их туда, где они провинились. В тот самый наш чудесный ров, наполненный человеческими жизнями. Им там будет уютно, тепло и весело в общей компании. Всё! Хватит дурацких расспросов! Выполнять! – злобно рыкнул лагерфюрер и указал на дверь кабинета. Немка козырнула и, развернувшись, поспешила удалиться, пугливо оглядываясь на своего начальника.

Через несколько минут два десятка женщин, включая не понимающую, за что и почему ее волокут вместе с арестантками, надзирательницу-хорватку, были водворены в так называемый карцер.

Карцером служил металлический бокс, по сути пустой контейнер, в котором когда-то завезли в лагерь различные инструменты и технику. Ящик размером два метра в ширину на три метра в длину и полтора метра высотой ржавел без дела за зданием конторы. Предприимчивый лагерфюрер распорядился установить на нем дополнительные запоры и обнести его отдельным забором из колючки. Получился изощренный пыточный карцер. В жару на солнце он раскалялся до такой степени, что притронуться к нему было невозможно, не получив ожога. Ночью же он остывал и не давал надежды согреться тому, кто оказывался внутри него. Расположиться внутри могли не более пяти-шести человек. С учетом того, что высота снаружи составляла полтора метра, а внутри едва достигала одного метра и сорока сантиметров, выпрямиться во весь рост, находясь внутри, не мог ни один нормальный взрослый человек. Двадцать взрослых женщин, втиснутые насильно в железный контейнер, оказались в кошмарном положении. Им предстояло провести в полусогнутом зажатом и скрюченном состоянии десять долгих суток, двести сорок часов мук и страданий.

Акулина оказалась рядом с беспощадно разжалованной и наказанной хорваткой, которая, дрожа всем телом, боязливо жалась в самый дальний угол ящика, ожидая расправы от тех, с кем так жестоко обходилась еще несколько часов назад. Но на нее, как ни странно, никто не обращал внимания, хотя ее даже не переодели в арестантскую робу, оставив ее мундир и юбку, содрав лишь погоны и петлицы. Акулина жалела всех. Участливо погладила по сцепленным в «замок» рукам бывшей надзирательницы. Она научилась прощать всех, кто, как ей думалось, ослеплен властью, кровью, войной и по сей причине не ведает, что творит. Но больше всех она сейчас печалилась о сыне Лёньке, который уже несколько раз находился на грани гибели и спасался исключительно чудом. Мысленно она прощалась с ним…

Глава двадцать пятая Пленные

…рабочая сила, годная для использования, перед отправкой должна быть собрана в сборном лагере. Выдача немецких документов будет производиться только в районе приемки в виде серых и зеленых бланков, сходных с документами польских рабочих. Ответственность за доставку в Германию несут комиссии и ваши бюро труда. Транспорты с рабочей силой из бывших русских областей охраняет полиция охраны порядка. Рейхсфюрер СС уже дал на этот счет соответствующие указания [94] .

94

Письмо № 106 группы по использованию рабочей силы ведомства уполномоченного по четырехлетнему плану рейхсминистру оккупированных восточных областей и хозяйственному штабу «Восток» об использовании в качестве рабочей силы военнопленных и гражданского населения, г. Берлин, 13 декабря 1941 г. ЦГАОР СССР. Ф. 7445. Оп. 2. Д. 127. Л. 147–148. Перевод с немецкого.

В первые месяцы войны Красная армия несла невиданные потери, но еще больше теряли войска плененных и захваченных врасплох солдат и офицеров. Акулина, Лёнька и другие отправленные на работу люди, побывавшие уже в двух лагерях, видели этих измученных, затравленных, голодных и испуганных бойцов. Мало кто из них держался смело и смотрел прямо и уверенно. Таких немцы, понимавшие толк в психологии пленных, расстреливали и уничтожали в первую очередь при каждом удобном случае. Таким образом они решали две задачи одновременно: избавлялись от потенциальных бунтовщиков и демонстрировали непреклонную жестокость как назидание остальным. Экзекуции следовали одна за другой без остановок.

Переселенческий лагерь, в котором находились уже несколько дней Лёнька с матерью, не был предназначен для военнопленных, и их здесь не было. Однако по какой-то ошибке или из-за слишком активной перевозки рабов, пленников, заключенных и других категорий наших граждан с востока на запад, в Германию, на станцию прибыл и был разгружен целый состав военнослужащих, еще недавно сражавшихся в рядах Красной армии. Под совместным конвоем эсэсовцев и усташей, под лай и вой двух десятков немецких овчарок их провели строем через весь лагерь и прогнали к злополучному рву за лагерным забором. Женщины прекрасно знали, что всех, кого отправляли в это недоброе место, скорее всего, ждала печальная участь. Даже «похоронные бригады», которые периодически гоняли на очередные погребение и санобработку, каждый раз вполне обоснованно опасались уже никогда не вернуться к своим в землянку.

Акулина тоже побывала в такой группе и, напуганная, еще больше боялась за сына. Она вернула ему губную гармошку, перед этим успев ополоснуть ее в дождевой воде, пока пробиралась с остальными в лагерь из могильного оврага. После чего ее вместе с теми, кто был в той «погребальной команде», выхватили из землянки и отправили в так называемый карцер на десять суток.

Мальчишка снова остался один, все еще не оправившись от травм и сотрясения мозга. Галя и Настя взяли над ним шефство и делились редкими кусочками серого кислого хлеба, который два раза в день раздавали заключенным. Пошли третьи сутки, как мама была арестована и наказана, хотя большинство людей уже потеряли счет дням и неделям немецкого рабского плена. Но именно этот день особо запомнился всем узникам переселенческого лагеря.

Первыми в лагере появились собаки. Точнее – их услышали все заключенные. Они шли на длинных поводках впереди инструкторов и, навострив уши, водили своими крупными черными мордами, беспрерывно рыча и лая. У них был красивый рыже-черный окрас, умные большие глаза и крупные мягкие лапы. Дети восторженно загалдели, встречая добрых животных, издревле преданно служивших людям. Они подбежали вплотную к забору из колючей проволоки и стали протягивать сквозь нее руки, пытаясь погладить собачек. Овчарки, завидев протянутые детские руки, отреагировали моментально, и уже через мгновение три собаки вцепились в ладони, пальцы, запястья несчастных наивных детей. Немцы-собаководы не оттаскивали своих кровожадных, умело натренированных питомцев от кричащих и рыдающих детей. Они равнодушно смотрели на жестокую расправу и лишь перекидывались отдельными фразами:

– Мой раньше всех цапнул этого ублюдка!

– Нет, это моя Гретта отхватила палец у девки!

– Осторожнее, парни! Эти русские ублюдки могут быть заразны для наших собачек. Придется делать уколы.

Под вой и лай собак, слившийся с гоготом и ржанием немецких охранников, с трудом, криками и плачем матери уволокли несчастных покусанных раненых деток от забора, за которым бесновались те, кто должен был защищать и охранять маленьких людей. Но они были натренированы с рождения совсем на другие команды и действия. Все люди в чужой форме, а особенно в лагерной робе, были для этих псов врагами и объектом для убийства. Им разрешалось убивать. Их специально натаскивали, тренировали, обучали: рвать, терзать и уничтожать. Они не различали детей и взрослых. Ярость и злость поощрялись и ценились их хозяевами, и псы это знали и чувствовали.

Как только инструкторы с собаками выстроились вдоль забора в длинный коридор, сквозь него побежали, подгоняемые криками, ударами и даже выстрелами, русские пленные. Собаки отчаянно рвались и бешено заливались, захлебываясь в своей неуемной кровожадности. Перед глазами перепуганных затравленных детей бежали, спотыкаясь, падая, крича, поднимаясь и моля о пощаде, солдаты, их братья и отцы, попавшие в плен. Большинство из них не сдавались, не бросали оружия, не срывали погоны и петлицы, не прятались, а смело, до последнего патрона сражались, брошенные на передовой, окруженные и плененные.

Дети, бывшие с Лёнькой в первом сборном лагере, уже видели, как жестоко и изощренно «развлекаются» немецкие охранники, издеваясь над своими вчерашними противниками, поверженными и обезоруженными, голодными и оборванными, униженными и напуганными. Никто из них не мог дать отпор садистам-охранникам и в лучшем случае принимал муку и смерть, не унижаясь. Вот и сейчас среди бежавших мимо ребячьих взоров людей в изодранной военной форме советских солдат были те, кто останавливался и в полный рост, с криками проклятий в адрес гнавших их садистов, падал под ударами и выстрелами своих беспощадных мучителей. На них набрасывались злобные немецкие псы и безжалостно кромсали их своими жаждущими крови клыками.