Лёнька. Украденное детство

«И не в твоих интересах!» – подумал лагерфюрер, вспоминая, как в прошлый визит за очередной партией рабов этот благообразный подполковник с удовольствием вылакал бутылку прекрасного коньяка и принял с довольной физиономией небольшой слиточек золота, производство которого наладили в его «переселенческом лагере» из зубных коронок и обручальных колец тех, кто впопыхах не успел спрятать последнее. Он не стал бы напоминать об этом, поэтому вслух только кивнул головой:

– Конечно! Я понимаю и признателен вам!

– Да-да, мой дорогой, я ценю ваше гостеприимство и небольшие… так сказать, знаки внимания… Но сейчас вопрос слишком серьезный. Вы понимаете, когда речь идет о секретных директивах и циркулярах – шутки в сторону?! – Он снова промокнул влажный лоб и лысину, хотя было совсем не жарко.

– Безусловно, я понимаю. Поэтому и сделаю все возможное и даже невозможное, чтобы собрать этот состав за два дня. Быстрее просто не получится. Надо переписать всех и раздать им жетоны. Вот если бы можно было упростить процедуру, например выкалывать или выжигать им номера на груди или плече, это бы значительно облегчило нам работу. Можно просто метить их кислотой в каком-нибудь определенном месте, скажем, на тыльной стороне предплечья. А так мы тратим время, ресурсы, материалы. Ведь даже картонная бирка и жестяной жетон, когда вы сделали их тысячу или сто тысяч, уже стоят больших денег. А клеймо – практически даром. Как вам идея, герр подполковник? – неожиданно предложил лагерфюрер, прикидывая, сколько он может сэкономить на упрощении установленного порядка переписи заключенных.

– Хм. Интересная идея. Да, что там говорить, просто прекрасная! Вы молодец, дорогой гауптштурмфюрер! Просто молодец! Обязательно буду докладывать о вас и вашем предложении. Оно должно быть изучено и срочно реализовано. Благодарю вас за службу! – обрадованно и воодушевленно воскликнул запечалившийся было инспектор.

Как известно, идея клеймения рабов была отнюдь не новой и изобрели ее еще во времена рабовладельческого строя. Но эти современные образованные европейцы, горделиво называвшие себя «сверхчеловеками», с охотой и небывалой быстротой вспомнили и применили все хорошо забытые и, казалось, безвозвратно ушедшие в прошлое технологии рабовладельчества, работорговли и расправ над рабами.

* * *

– Ваша задача – повесить каждому на шею вот такую картонную бирку и выдать этот металлический жетон.

Лагерфюрер инструктировал своих подчиненных, выстроенных перед ним в две шеренги и преданно пожиравших глазами своего начальника. Хотя это была уже не первая по счету процедура «обилечивания» подопечных «пересыльного лагеря», туповатым усташам необходимо было еще и еще раз втолковывать ее смысл. А главное, упредить их от ненужных расправ и чрезмерной кровожадности. Хоть им и не терпелось расквитаться за двух своих погибших товарищей, задушенных строптивой лагерной заключенной Люськой, но окрик начальника заставлял сдерживать свои неуемные гнев и злость. Тем временем лагерфюрер продолжал стращать свою «зверскую команду»:

– И я предупреждаю вас, дуболомы, что сегодня я не допущу потери ни единого человека! Они нужны мне все в целости и сохранности для отправки в Германию, а не пополнения трупного рва.

– А если бунт и нарушение порядка? – выпалил один из хорватов-охранников, мечтавший как можно скорее вцепиться в горло кому-нибудь из столь ненавистных ему баб или детей.

Он, как и все эти призванные на подсобные кровавые акции «союзники», ничуть не боялся гнева или наказания от начальника. Он, как и все остальные, прекрасно понимал, что немецкая юрисдикция не распространяется на их хорватские головы и в любом случае, даже при обвинении в самом страшном преступлении, они будут переданы своему военно-полевому суду. А немецкое начальство сможет лишь в письменной форме изложить суть предъявленных претензий и свои пожелания. Между командованием усташей и немцами давно сложились неприязненные отношения, которые и делали этих палачей неуязвимыми для какого-либо правосудия или даже его видимости.

Понимая это, лагерфюрер прибег к хитрости и в этот раз явно обыгрывал своих союзников:

– Нарушения, а тем более бунт необходимо пресекать. Но я обещаю, что за каждого покалеченного до нетрудоспособности, а тем более за убийство буду лишать вас всех без исключения дополнительного пайка и еще штрафовать!

По строю охранников пробежал недовольный гул. Начальник решительно поднял руку:

– Молчать! Отставить обсуждение! Послушайте до конца. Так вот, за потери среди лагерных заключенных завтра на отправке и сегодня на осмотре буду наказывать лишением пайков, довольствия и штрафом. Но! Но… Еще раз но! Если вам удастся полностью сохранить их в размере пятисот человек, а именно этого требует от нас Берлин, то я обещаю премию всем, кто участвует в этой отправке, и плюс к пайку дополнительно по бутылке хорошего шнапса каждому.

По строю пронесся теперь уже вполне одобрительный гул. Видя, что руководитель меняет гнев на милость, фельдфебель решился еще на один вопрос:

– Господин начальник, а что делать с теми, кого поместили в карцер по вашему приказу? Там еще двадцать человек.

Безусловно, его абсолютно не волновала судьба девятнадцати русских женщин, но очень заботила единственная хорватка в их подразделении, так нелепо и неожиданно попавшая под «раздачу» лагерфюрера. Тот сразу же оценил степень актуальности этого вопроса для просителя-надсмотрщика.

– А? Заботитесь о вашей землячке? Вот она не позаботилась о ваших соплеменниках, когда эта сумасшедшая русская баба утянула их в могилу. Ладно-ладно. Сегодня особая ситуация – на счету каждый человек. Даже эти проклятые бабы, которые вдруг понадобились на бирже во Франкфурте. Идите и лично освободите всех. Проследите, чтобы их привели в божеский вид и отправили по местам. А вашу красавицу… что с ней делать? Да забирайте к себе! Наказание я отменяю. В звании ее… восстанавливаю. Выдайте ей новую форму, если, конечно, она еще жива, – очень расчетливо и трезво рассудил гауптштурмфюрер.

Теперь выходило, что он не только строгий, но и справедливый начальник над этим сбродом национал-хорватов. За освобождение своей сородницы они теперь будут служить ему как собаки. Однако он ясно понимал, что такая преданность не продлится дольше недели. Но этого сейчас было вполне достаточно для формирования нового рабского эшелона и скорейшей отправки его в Германию, во Франкфурт-на-Майне.

На войне, в которой вам противостоит все население, включая животных и даже природу, невозможно думать и измерять все долгими временными категориями. Выжил сегодня – ну и хорошо. Пей, ешь, готовься к новой схватке завтра. И так каждый день, час и миг, который часто решал твою судьбу. Хоть и победным маршем шли немцы к Москве, но все отчаяннее сопротивлялись им русские. Причем не только регулярные части, но и горожане, крестьяне, даже слабые женщины. Да что там женщины – и сопливые дети, которые взяли оружие и воевали с хорошо вооруженными закаленными бойцами вермахта. Это было невозможно ни вообразить, ни представить, но приходилось с этим считаться и учитывать, иначе можно было потерять не только должность, но и жизнь.

Обрадованный столь неожиданным помилованием своей землячки, усташ-фельдфебель выбежал из кабинета начальника и уже через минуту был возле железного ящика. Вскрыв его, он обнаружил в живых пятнадцать женщин. Они лежали вповалку на полу без сознания. Без еды и воды под палящим солнцем, которое в эти осенние дни добирало свой летний урожай, они едва шевелились. Растолкав и раздвинув тела полуживых узниц, фельдфебель вытянул наверх и оттащил в сторону и свою любимую подчиненную. Она была в полузабытьи и с трудом пыталась приоткрыть непослушные отекшие от невыносимой адской прожарки веки. Подхватив ее на руки, взволнованный усташ помчался в медпункт. Он старался спасти эту умирающую от жестокого наказания немецкого начальника девушку-хорватку.

Остальные женщины постепенно приходили в себя и помогали другим, но пятеро из наказанных так и не очнулись. Подошедшая немка-анвайзерка распорядилась отнести их за забор и сбросить в ров, в том месте, где и началась эта трагическая история отчаянного преступления и зверского наказания.

Акулина поднялась на четвереньки и с огромным трудом доползла до небольшой грязной лужицы за железным контейнером, в котором они отбывали свое смертельное наказание. Легла на землю и жадно напилась грязной мутной воды. Утолив жажду, она поползла в сторону землянки. Ее никто не останавливал, так как лагерные охранники и анвайзерки уже знали о приказе лагерфюрера собирать всех, кто мог двигаться и стоять на ногах, для срочной отправки эшелона во Франкфурт.