Леонид Красин. Красный лорд
Шрифт:
Некоторые разоблачители идут еще дальше: например, немецкий историк Ева Фляйшхауэр в своей объемистой книге «Русская революция: Ленин и Людендорф» вписывает Красина, как и всю большевистскую партию, в громоздкую конструкцию германского шпионажа в России. Без тени сомнения она пишет, что он через шведского банкира Улофа Ашберга «прикрывал денежные потоки из Германии», а также участвовал в «затягивании выполнения государственных заказов и саботаже производства и поставок для фронта». О его тогдашней деятельности сохранилось не так много документов, но все они говорят об обратном — напряженной работе для выполнения оборонного заказа.
Прибытие советской делегации в Брест
Далее Е. Фляйшхауэр сообщает, что Красин «в 1916 г. не побоялся тайно съездить через Швецию в Германию, чтобы лично переговорить с Людендорфом». Генерал Эрих фон Людендорф (1865–1937)
Г. Соломона, которому сам Красин якобы подробно рассказал о своей поездке в Берлин. По его словам, «крупные промышленники Германии, с тревогой наблюдавшие за тем, как их страна, вылезая из последних сил и возможностей, ведет эту злосчастную войну, пришли к заключению, что надо повлиять на глупого Вильгельма и заставить его <…> предложить противникам почетный для Германии и не позорный для союзников мир».
Далее Красин (или Соломон) в духе авантюрного романа рассказывал, как его с завязанными глазами отвезли в какой-то замок, где произошла его встреча с Людендорфом. Там гость из России будто бы произнес полуторачасовую речь, которую генерал внимательно выслушал и сказал, что, если сочтет нужным, сообщит о ней императору. В своей речи Красин «с цифрами в руках доказывал Людендорфу, что военная мощь Германии неукоснительно тает, тогда как враги ее постепенно, несмотря на потери, все укрепляют свои силы». Касательно организации поездки Соломон пишет, что ее затеяли германские промышленники, которые были «очень высокого мнения о Красине, его эрудиции, его трезвом взгляде на вещи»; связавшись с ним через отделение «Сименс-Шуккерта» в нейтральной Швеции, они предложили ему поехать в Германию. «Эта авантюра, — пишет Соломон, — увлекла Красина. Его самолюбие и дьявольское честолюбие были до крайности возбуждены. Да и приз, в случае удачи авантюры, прекращение человеческой бойни, воистину стоил того, чтобы из-за него рискнуть даже своей головой!» Мемуариста особенно поразило то, что Красин рассказал ему об этой сверхсекретной поездке, хоть и взял с него обещание не разглашать это при его жизни. «А после смерти, — добавил он, — мне все равно».
Перед нами, без сомнения, одна из самых интригующих загадок биографии Красина. Могла ли эта фантастическая поездка состояться на самом деле? Против этого говорит то, что за все прошедшие с тех пор годы о ней не стало известно историкам, как и то, что об этом не узнали агенты русской разведки, обязанные следить за перемещениями столь важной персоны, как член ВПК и директор целого ряда оборонных заводов. Обращает на себя внимание также то, что, когда Красин в самом деле встретился с Людендорфом в 1918 году, оба вели себя так, будто никогда прежде не общались. Более того, некоторые детали той встречи дословно повторяют рассказ Соломона — например, то, что речь Красина продолжалась полтора часа, что Людендорф отказался пожимать руку собеседнику и не предложил ему сесть. Возникает впечатление, что Георгий Александрович, сочиняя свои мемуары много лет спустя, просто перепутал дату и Красин рассказывал ему о своей встрече с генералом двумя годами позже. Но даже если допустить, что он и в самом деле встречался в разгар войны с главой армии противника, то он делал это не как немецкий агент (как почему-то считает Е. Фляйшхауэр), а как русский патриот — тем более из благородных побуждений, желая добиться прекращения войны.
В остальном 1916 год прошел для Красина и его семьи без значительных событий. Самым, пожалуй, заметным стала покупка им большого участка земли недалеко от Луги, где находились залежи сланцев. По воспоминаниям Соломона, «он лелеял мечту о разработке этих залежей, изучал вопрос, производил пробные исследования (бурение и снимание пластов), посвящая и меня во все свои расчеты. В этот период его увлечения сланцами с ним нельзя было говорить ни о чем другом». Он уже спланировал в будущем имении дома для себя, Германа и других близких, включая Соломона, мечтая, «что мы образуем свой поселок, где будем коротать нашу старость», — это было за несколько дней до Февральской революции… В «обуржуивании» своего друга Георгий Александрович обвинял его жену, с которой Красин в 1915 году официально оформил отношения: «Женщина безусловно ничтожная, но хитрая, она по-женски правильно нашла слабые места в его характере и умела на них играть, заставляя Леонида, в сущности, плясать под свою дудку».
Лев Троцкий в 1918 г.
Положение на фронте между тем продолжало ухудшаться, производство, несмотря на усилия ВПК, все больше буксовало, в народе росло недовольство. Как и многие, Красин одобрял убийство Распутина, избавившее страну от «зловещего влияния» сибирского «старца», но в целом его отношение к происходящему становилось все более пессимистическим. Не веря в способность власти удержать ситуацию под контролем, он в то же время отрицательно относился к революции и революционным партиям, включая большевиков. Тот же Соломон вспоминает, как кто-то из знакомых привлек его к сбору помощи бедствующему в эмиграции Ленину и он пришел с этой просьбой к Красину. Тот отнесся к просьбе «грубо-отрицательно, вспомнив при этом все свои личные счеты с Лениным». Но потом все-таки «вынул из своего „жирного“ бумажника десять рублей и протянул их мне. Это было так неприлично! Я отклонил эту лепту, причем Красин
с нескрываемым удовольствием положил ассигнации обратно в свой бумажник».Эта сцена плохо вяжется с образом человека, щедро жертвующего деньги на госпитали, но следует помнить, что Красин был довольно злопамятен — это показывают его отношения с Литвиновым, Чичериным и другими деятелями. Он был готов забыть обиды ради дела, но, похоже, в самом конце существования старой России общих дел с Лениным иметь не собирался.
Глава 3. Навстречу неизбежности
При всей своей информированности Красин, как и большинство жителей империи, был застигнут Февральской революцией врасплох. О начавшихся 21 февраля беспорядках в Петрограде он узнал на следующий день: толпа громила хлебные лавки, взбудораженная слухами о введении карточек. К лозунгу «Хлеба!» очень скоро присоединились другие — «Долой войну!» и «Долой царя!». 25 февраля Николай II, находившийся на фронте, приказал командующему столичным гарнизоном генералу Хабалову решительно подавить беспорядки. На другой день войска начали расстреливать демонстрантов, однако многие солдаты отказывались выполнять приказ, а некоторые переходили на сторону народа. 27 февраля большая часть гарнизона восстала, и наскоро созданный Временный комитет Государственной думы объявил себя новым правительством страны. Тогда же думскими социалистами был создан Петроградский совет рабочих и солдатских депутатов, также претендовавший на власть.
Гостиница «Метрополь», где жил Красин в 1918–1923 гг.
Утром предыдущего дня Красин, собираясь на работу, обнаружил, что поезда из Царского Села в столицу не ходят. Любовь Красина вспоминает: «Несколько дней мы были совершенно отрезаны от происходящего. Мой муж все это время сохранял спокойствие и серьезность. Что бы он ни думал, он говорил очень мало и оставался спокойным, чтобы не увеличивать царящую вокруг него тревогу». Где-то вдалеке слышалась стрельба, а через пару дней в центре города толпа солдат разгромила винные склады. «Вино и спирт, — пишет Любовь Васильевна, — текли разноцветными струйками по улице, и некоторые вставали на четвереньки, чтобы утолить жажду алкоголем из грязной канавы. Это было отталкивающее зрелище, много говорящее тем из нас, кто помнил историю Французской революции».
Второго марта было создано Временное правительство, и положение в столице постепенно нормализовалось. Вскоре жена Красина с дочками отправилась в город на балет. Людмила Матиас рассказывала: «Помню, что улицы были почти пусты, а на одной из них лежали две мертвые лошади, что показалось нам очень странным. Вывески на лавках были сбиты, потому что там было написано: „С разрешения Его императорского величества“, а наверху нарисованы двуглавые имперские орлы. „Это революция“, — сказали нам. Моя сестра Катя, которой было тогда восемь, была очень недовольна: „Я хотела, когда вырасту, блистать в высшем обществе, а теперь никакого общества не будет“». Маленькая Катя понимала ситуацию гораздо лучше, чем многие взрослые, которые бурно радовались наступившей свободе.
Красин не радовался — приехавший к нему Соломон застал его в унынии: «Он с каким-то озлоблением и нехорошей иронией говорил о революции, издевался над всем и вся, брюзжал… — Нет, Жоржик, ты подумай только, — жаловался он, — ведь у меня, у старого революционера с громадным активом, мои рабочие реквизировали автомобиль! И как подло они это сделали! Я выхожу из правления… мой автомобиль стоит у подъезда… иду к нему и вдруг вижу около него кучку рабочих с нашего завода, которые горячо препираются о чем-то с моим шофером… Спрашиваю, в чем дело? Рабочие сперва заминаются, а потом, вдруг набравшись смелости, говорят: „Мы постановили реквизировать вашу машину для надобностей революции!“ Я замкнулся в себя и молчал, но мой шофер продолжал препираться, доказывая рабочим, что я-де известный старый революционер, что мне автомобиль тоже нужен для революционной работы… Тут рабочие начали издеваться, свистать, улюлюкать… Словом, я велел шоферу сойти с машины и передать ее „товарищам“ (это слово он произнес с презрением), а сам должен был пешком тащиться на Царскосельский вокзал, ибо извозчиков не было… Вот тебе справедливость!»
И все же он не утратил прежней энергии — предвидя дальнейший развал, стремился спасти то, что еще можно. После революции он возобновил сотрудничество с Горьким, с которым снова встретился в Куоккале летом 1915-го (они жили на соседних дачах). Теперь писатель убедил его возглавить экспертную комиссию при Петроградском Совете, которая должна была взять на учет и охранять объекты, имеющие художественную и историческую ценность. Фактически эта комиссия так и не заработала, да у нее и не было возможностей спасти памятники старины от вандализма «революционных масс». Не слишком успешным было и другое начинание — Ассоциация содействия развитию и распространению прикладных наук, которая должна была направлять часть доходов промышленных предприятий (прежде всего подведомственных ВПК) на финансирование научно-технических исследований. Однако этих доходов становилось все меньше: рабочие постоянно бастовали, из-за коллапса транспорта почти прекратились поставки сырья на предприятия, которые чаще простаивали, чем работали. Типичной была судьба завода компании «Сименс-Шуккерт» на Московской заставе: число рабочих там в течение 1917 года сократилось втрое, а производство продукции в 25 раз. В итоге по распоряжению Красина завод законсервировали, а его оборудование передали заводу динамо-машин на Васильевском острове.