Леонид Красин. Красный лорд
Шрифт:
Красин и Горький все же смогли осуществить одно совместное предприятие — возобновили газету «Новая жизнь». Пользуясь своими связями, Леонид Борисович добыл для нее печатную машину из одной закрытой типографии, а Алексей Максимович собрал по подписке крупную сумму (ему помогала Мария Андреева, с которой он дружил, но уже не жил — последние годы бывшая революционерка числилась любовницей шефа жандармов генерала Джунковского). Первый номер газеты, в которой Красин стал управляющим делами, вышел 18 апреля, и вскоре она стала одной из самых популярных в столице. В те же дни Красин довольно неожиданно получил приглашение встретиться с Лениным — вождь большевиков вернулся в Россию 3 апреля и был триумфально встречен сторонниками на Финляндском вокзале. Вскоре после этого он попросил Авеля Енукидзе, оставшегося его преданным сторонником, устроить его встречу с Красиным, которая состоялась в конце апреля, а за ней последовала
Генерал Людендорф, с которым Красин встретился в 1918 г.
Авель Енукидзе вспоминает: «Два раза Владимир Ильич в моем сопровождении имел свидания с Леонидом Борисовичем, которые несколько часов длились, и оба этих свидания не привели тогда ни к каким тесным связям между ними, но чрезвычайно много устранили того, что накопилось за 3–4 года разрыва. <…> Оба раза свидания происходили в канцелярии завода Барановского около Большого проспекта. Мы сидели, Ленин обыкновенно лежал на кушетке». О содержании бесед Енукидзе ничего не сообщает, но можно предположить, что Ленин уговаривал Красина присоединиться к большевикам, а тот отказывался, поскольку понимал, что это требует от него полного подчинения ленинскому авторитету. Он все еще не забыл свою обиду и, по словам Соломона, называл Ильича маньяком и жалким демагогом, которого следовало «пристрелить, как бешеную собаку». Ленин был куда прагматичнее; для него отношение к человеку всецело определялось полезностью последнего для дела революции.
Советский дипломат Адольф Иоффе
Несмотря ни на что, их встречи не прошли даром — в полном соответствии со словами Енукидзе, они помогли снять недосказанность в отношениях двух старых товарищей по партии. Не вполне понятно, почему он говорит о четырех годах разрыва между ними, когда, по всем данным, прошло около восьми лет, — возможно, отсчет ведется с 1912 года, которым сам Красин датировал свой отход от партийных дел.
Агрессивная политика большевиков, которые изначально были настроены на захват власти и избегали сотрудничества с другими партиями, включая даже меньшевиков, вызвала отторжение Красина. Он продолжал сотрудничать с Временным правительством, став членом Особого совещания по топливу (Осотоп), призванного наладить снабжение топливом столицы и других крупных городов. Попутно он поддерживал работоспособность управляемых им заводов, а заодно решал свои коммерческие дела. Об одном из них напоминает в мемуарах уже известный нам красинский недоброжелатель П. Козьмин: «В 17 г. известный земец, инж. Пальчинский, обвинял Красина в том, что он, зная об открытых горючих сланцах в Сев. области (это было секретом „Осотопа“), сообщил об этом своему брату Герману, который якобы заарендовал за гроши всю сланцевую площадь у крестьян и помещиков для эксплуатации недр». Вероятно, эта земля находилась недалеко от красинского имения под Лугой, которое таким образом значительно увеличивалось в размерах. Герман в те годы и позже был (как и Классон) энтузиастом использования сланцев и торфа для отопления и консультировал брата по этому поводу.
Тогда же Леонид Борисович принял другую меру предосторожности — вывез из страны свою семью. Его жена пишет: «Муж пытался убедить меня покинуть Россию и пожить какое-то время за границей вместе с детьми. Он обещал, что осенью, если сможет, приедет в Норвегию повидать нас. Конечно, мне пришлось согласиться, хоть и с тяжелым сердцем». В начале июня Любовь Васильевна с тремя дочками, неизменной Лялей и гувернанткой мадам Лочмо отправилась на поезде в Осло — столицу недавно созданного Норвежского королевства. Красин проводил их на вокзале, всячески успокаивая и повторяя, что они уезжают ненадолго, что жизнь в России наверняка скоро наладится. Они обосновались в маленьком городке Ваксенкаллен недалеко от столицы, куда каждые несколько дней приходили письма от главы семьи. Эта переписка, длившаяся до конца жизни Красина, дает лучшее представление о его истинных мыслях и чувствах, о том, что его по-настоящему волновало. Первая жена, хотя любовь к ней со временем прошла, осталась для него близким человеком, которому можно сказать то, что он избегал — а в советское время и опасался — говорить другим.
Первое письмо было отправлено 13 июня, когда поезд с его близкими еще ехал по Швеции: «Милый мой Любан и родные детки! Как скучно и пусто стало у нас с вашим отъездом. Весь дом и Царское стали иными. Иногда
по инерции торопишься окончить какое-либо дело, чтобы поскорее попасть на вокзал, но потом вспомнишь — торопиться некуда, и защемит на сердце». Постепенно в письмах все больше говорилось о политике — то, что раньше обсуждалось по вечерам на кухне. 29 июня он пишет: «Целый ряд предприятий на краю финансового краха, а расчеты на государственную поддержку при современном состоянии финансов более чем проблематичны… Пока эта проклятая война не окончится, все наши внутренние дела остаются под знаком вопроса».В письме от 11 июля описываются обстоятельства мятежа, устроенного большевиками 3–4 июля. Красин не жалеет критики в адрес бывших товарищей: «Большей организационной беспомощности и убожества, отсутствия намека на какую-либо осознанную и поставленную себе цель трудно себе представить. <…> Несчастные „массы“, в лице главным образом солдат и некоторого процента хулиганья, совершенно бессмысленно толкались два дня по улицам, стреляя с перепуга друг в друга». По иронии судьбы человек, которого сегодня подозревают в шпионаже на немцев, тогда обвинял в этом сторонников Ленина: «Совпадение всей этой истории с наступлением немцев на фронте слишком явное, чтобы могло оставаться сомнение, кто настоящий виновник и организатор мятежа». Но главную опасность он видел не в большевиках и не в немцах, а в развале экономики, идущем, по его мнению, от «неорганизованности, неумения приспособиться к новым обстоятельствам, из-за этой атмосферы неуверенности, испуга, возбуждения, всеобщей сумятицы».
Нового премьера Временного правительства Керенского называли «главноуговаривающим», и ту же роль играл Красин на предприятиях, которыми он управлял. Цены постоянно росли, деньги обесценивались, рабочие требовали повышения зарплаты, управляющий приезжал к ним и уговаривал потерпеть еще немного. У него оставалась еще надежда на военную победу, и жена писала, явно с его слов: «Вместе с многими социалистами из разных партий, как и многими большевиками, он хотел, чтобы Россия победила в войне — во-первых, по причине патриотизма, присущего каждому человеку, во-вторых, оттого, что победа германского империализма отбросила бы мир назад, к долгому периоду реакции».
Отправляя семью за границу, он рассчитывал, что осенью дочки смогут вернуться в Петроград и пойти в школу, но эта надежда становилась все более иллюзорной. Появилась мысль перевезти их в более близкую и густонаселенную (в том числе и русскими) Швецию, где у них появился бы хоть какой-то круг общения. Это случилось в начале августа, когда он смог ненадолго выехать в Норвегию и помочь семье с переездом в арендованный им домик на окраине Стокгольма. Вскоре после его возвращения начался так называемый «корниловский мятеж»: несколько генералов, включая главнокомандующего Корнилова, подняли свои части против правительства, требуя наведения порядка и восстановления дисциплины на фронте и в тылу. Устрашенное правительство Керенского обратилась за поддержкой к еще недавно преследуемым большевикам и вместе с ними сумело уговорить мятежников сдаться.
После этого влияние ленинцев резко выросло, и их решительность на фоне импотенции «временной» власти убедила многих в том, что переход власти к большевикам будет меньшим злом. Входил ли Красин в число этих многих? Его письма того периода не сохранились (или их просто не было), но в мемуарах Любови Красиной остался пересказ его выступления перед бастующими рабочими одного из заводов. Он говорил: «Первым делом мы должны ради нас самих и ради нашей страны подготовить и организовать рост производства. Если нам не удастся это сделать… то страна столкнется с ситуацией, куда худшей, чем обычный экономический кризис — это будет кризис власти с приходом Бог знает какого правительства». Под последним Красин явно имел в виду большевиков: насмотревшись в эмиграции на их фанатизм, узость мышления и нежелание слушать оппонентов, он не ждал от их прихода к власти ничего хорошего.
При всей любви к России он начал подумывать об отъезде вслед за семьей в какую-нибудь европейскую страну, а может, даже в Америку — уж там бы его инженерные способности наверняка пригодились. Пока же в начале октября он снова едет в Швецию, но уже через несколько дней его телеграммой вызывают обратно — на Владимирском заводе забастовали рабочие, и без «главноуговаривающего» оборонный заказ окажется под угрозой. Приехав в столицу, он пишет родным: «Питер поражает прежде всего, конечно, грязью и затем какой-то отрешенностью, запустением, жалкой выморочностью… Улицы заметно опустели: не то убыло жителя (статистика будто бы говорит противное), не то он сидит дома из-за бесцельности покидать жилье (веселого все равно ничего не увидит) или из-за отсутствия средств передвижения и даже калош. Меньше стало даже солдат, хотя все еще предостаточно, и идиотские физиономии плюющих семечками „революционеров“ по-прежнему украшают пейзаж».