Леонид Красин. Красный лорд

Советская делегация, покинувшая Брест в конце января, вернулась туда 1 марта и согласовала условия мира — еще более «похабного», чем первоначальный. Он был одобрен VII чрезвычайным съездом РСДРП(б) и подписан 16 марта. Красин при этом не присутствовал — еще в середине февраля он уехал в Швецию к семье, что, вероятно, было обещано ему за участие в переговорах. Там он, по словам жены, сделал примечательное заявление: «Я еще молод, активен и нахожусь в добром здравии… и обязан помогать моей стране всем, чем только могу. Я просто не могу стоять, опустив руки, когда Россия погибает от холода и голода. Все транспортные средства находятся в разрухе, все фабрики простаивают. Все это уничтожено в революцию. Теперь приходит время восстановления; если мы промедлим еще немного, будет поздно. Старая Россия больше не существует, но мы должны построить новую. И ты, маманя, должна смириться; я не могу взять тебя с собой, поскольку не в состоянии обеспечить тебя едой и топливом».

В переводе на английский и обратно смысл сказанного наверняка пострадал, но красинские интонации узнаются. Раньше многих (хотя далеко не сразу) он осознал, что власть большевиков пришла надолго, и воспринял ее не как катастрофу, а как возможность. В полном соответствии с теорией Э. Кюблер-Росс, за отрицанием и гневом пришла стадия торга — услуги власти в обмен на благодеяния с ее стороны. По словам Соломона, накануне брестских переговоров Красин просил его похлопотать о своем назначении послом в Берлин: «Право, более подходящего посла им не найти… в Германии меня все знают и ценят… Словом, ты можешь смело выставить мою кандидатуру». Возможно, назначение Красина действительно обсуждалось, но большевики еще не были уверены в его надежности, и послом в марте 1918-го был назначен Иоффе.

Пребывание Красина в Швеции предваряло визит туда советской делегации во главе с членом ЦК Львом Каменевым. Принято считать, что эти события как-то связаны, что он как-то готовил этот визит или даже тайно прощупывал настроения шведской элиты в отношении Советов. Такое могло быть: по сведениям жены, он был знаком с влиятельными шведскими социал-демократами и за две недели в Стокгольме вполне мог встретиться с ними и объяснить, что происходит в России (хотя его слова могли оказаться не слишком лестными в отношении большевиков). При этом он не принимал участия в самих переговорах, которые свелись к ознакомлению шведов (и дипломатов других стран) с утопическими «мирными предложениями» большевиков. Членам делегации все же удалось встретиться (не благодаря ли Красину?) с представителями шведского бизнеса, что имело положительный эффект. Когда другие западные страны подвергли большевистский режим блокаде, шведы приехали в Москву и 2 мая подписали договор о поставке в Россию сельскохозяйственного оборудования на 2250 тысяч крон.

Независимо от того, помогал ли Красин неопытным советским дипломатам, проверку он прошел и был принят в круг советской элиты. В доказательство этого ему выдали партийный билет, причем с уникально долгим стажем, начинавшимся с 1893 года.

А в первых числах марта ему предложили вместе с Советским правительством перебраться в Москву, объявленную новой столицей. Хотя немецкое наступление остановилось, Петроград, ставший вдруг приграничным городом, постоянно находился под угрозой извне, да и его имперский облик не соответствовал представлениям о советской столице. Вероятно, Красин был среди пассажиров литерного поезда, который в ночь с 10 на 11 марта в глубокой тайне перевез в Москву все большевистское руководство. В Петрограде ему было нечего больше делать — заводы «Сименс-Шуккерта» и Барановского, которыми он управлял, были национализированы, к тому же производство на них фактически остановилось. Семья была за границей, братья Герман и Борис, как и сестра Софья, жили в той же Москве.

На новом месте проявилось зарождающееся расслоение советской «номенклатуры» (тогда это слово еще не употреблялось). Члены Совнаркома и ЦК партии во главе с Лениным получили квартиры в Кремле, а приезжие рангом поменьше поселились в гостинице «Метрополь». Номер там на правах консультанта ВСНХ получил и Красин — сначала однокомнатный, на пятом этаже, потом двухкомнатный, на седьмом. Навестивший его годом позже пасынок Владимир вспоминает, что он должен был подниматься и спускаться пешком, поскольку лифты не работали. Правда, в гостинице, в отличие от большинства московских домов, были телефон и водопровод. На работу и в другие места Красина возил служебный автомобиль: передвигаться по московским улицам тогда было не только некомфортно, но и небезопасно. Во всяком случае, в «буржуйской» одежде: Кудрей пишет, что его отчим по привычке носил зимой пальто с меховым воротником и перчатки, а летом — сшитый на заказ костюм.

С чужих слов о его московской жизни писала Любовь Красина: «Рано утром он спешил на работу из бывшего отеля „Метрополь“, легко узнаваемый издалека по высокой, прямой фигуре и целеустремленной походке; он всегда носил с собой толстый портфель, набитый бумагами, и на работе, в неуютном, бедно обставленном кабинете, перекусывал черным хлебом и икрой плюс непременный самовар с чаем. Мне говорили, что он погрузился в дела и спит всего по пять-шесть часов. Временами он проводил за работой по нескольку дней, не выходя из здания. В начале 1919 года Красина навестила приемная дочь (Нина Окс. — В. Э.). Она увидела его сидящим в кабинете в меховой шубе и шапке, поскольку стояли сильные морозы и не было топлива, чтобы затопить печь».

Не успев еще обжиться в Москве, Красин получил от Ленина новое задание. После подписания Брестского мира между сторонами остались неурегулированные вопросы; кроме того, они периодически обвиняли друг друга в нарушении демаркационной линии. Главным предметом спора, как водится, была Украина, формально независимая, но оккупированная немецкими войсками. Немцы с радостью бросились вывозить оттуда хлеб и другие продукты, а когда украинская Центральная рада стала противиться этому, свергли ее и посадили в Киеве своего ставленника — гетмана Скоропадского. Против украинских и немецких частей сражались повстанцы, среди которых было немало большевиков; обвиняя Москву в их поддержке, кайзеровское правительство постоянно угрожало возобновить наступление. Одновременно оно пыталось наладить отношения с большевиками, все еще считая их власть наилучшим для себя вариантом. 23 апреля в Берлин выехал Иоффе, а в Москву — немецкий посол граф Мирбах. На 15 мая были намечены переговоры об экономическом и финансовом сотрудничестве двух стран в Берлине. Красину предложили в них участвовать, но сначала он попросил, как и в прошлый раз, отпустить его к семье в Швецию.

Двадцать первого мая он впервые с начала войны посетил немецкую столицу и был шокирован: «Берлин на меня произвел ошеломляющее впечатление в смысле упадка, мерзости и запустения! Невероятно, чтобы такой блестевший чистотой, светом, порядком город мог до такой степени упасть. <…> Все люди выглядят какими-то нищими, сброшенными (так в тексте. — В. Э.), с унылыми лицами, много в трауре. Улицы опустели на две трети против довоенного времени. Вообще, мое впечатление такое, что Берлин больше пал и опустился, чем Петербург и Москва». Переговоры начались в тревожной обстановке: фактически нарушив условия мира, немецкие войска захватили Крым, взяли Ростов и угрожали Баку, где были сосредоточены запасы нефти. В письме жене Красин сообщал: «Когда меня Гёрц повел по разным знатным немцам, я открыл словесную с ними драку и в очень определенной форме доказывал им всю глупость политики их военщины». Со своими бывшими начальниками Г. Гёрцем и В. фон Сименсом он нашел взаимопонимание довольно быстро — они согласились получить за свои российские предприятия компенсацию вместо того, чтобы «брать дело при таком развале».

Довольно быстро Красин выдвинулся в переговорах на первый план: он встречался с чиновниками и депутатами рейхстага, доказывая им, что военное давление на Россию бесполезно и торговля принесет немцам куда больше выгоды. В том же письме 25 мая он сообщил жене по секрету, что встретится с «самим Лудендорфом», «у которого видимо все нити в руках». Эта встреча состоялась 8 июня в штаб-квартире генерала в бельгийском городе Спа, и тем же вечером Красин отправил отчет о ней Ленину через дипкурьера. Начал он с главного: «Самое значительное, быть может, не содержание разговора, а самый факт свидания: в самый разгар боев на Западе <…> генерал тратит 3 часа времени на разговор с неофициальным представителем полупризнаваемого правительства. Это, пожалуй, наиболее убедительное доказательство, что известный компромисс, — какой и надолго ли, другой вопрос, — является сейчас с Россией желательным». Подробно пересказав свой разговор с Людендорфом, он делает вывод: «Немцы хотят попробовать завязать с нами деловые отношения и в меру успешности этой политики оставят нас более или менее в покое».

О том же он пишет 10 июня жене, сообщая, что Людендорф «мало похож на портретах», что он не подал ему руки и говорил любезно, «как щедринский волк»: «Вкратце резюмируя речь его, надо ожидать, что если в России наладится кое-какой порядок и Германия сможет получать оттуда нужное ей сырье, то, вероятно, дальнейшего наступления не последует». Всё говорит о том, что до этого он с генералом не встречался и сообщение Соломона об их беседе в 1916 году, вокруг которого накручено немало конспирологических версий, не внушает никакого доверия. Конечно, важнее не это, а то, что разговор с представителем большевистской власти убедил Людендорфа в том, что война с Советской Россией будет ошибкой. В том же его убеждали немецкие промышленники и дипломаты, говорившие, что с русскими лучше торговать, чем воевать. В этот раз Красину действительно удалось прекратить «человеческую бойню» — 17 июня немецкое наступление было остановлено и стороны договорились о прекращении огня.

Сразу после этого Красин начал переговоры с компанией крупнейшего немецкого промышленника, «хозяина Рура» Гуго Стиннеса о поставке в Россию угля в обмен на металлолом, лен, пеньку и другое сырье. Переговоры шли долго и трудно, но первые результаты подоспели еще до их окончания. Увидев, что Стиннес собирается договориться с русскими, его конкуренты начали предпринимать усилия в том же направлении: эту тактику Красин с успехом применял и позже. Тем временем экономическая комиссия на переговорах завершила работу, и Иоффе перевел своего главного помощника в политическую, которая занималась урегулированием противоречий в отношениях двух стран. Суть ее работы Красин 26 июня пытался разъяснить в письме дочкам: «Немецкое правительство, ограбив целый ряд русских городов и деревень, хочет теперь еще заставить Россию платить по всяким старым и новым долгам, хочет дешево купить разные товары у нас, русских. И вот против всего этого нам надо бороться и по возможности выговорить лучшие условия».