Лес шуметь не перестал...

— Сахар у вас есть, Лаврентий Захарыч? — спросила она, поклонившись.

— Кши, проклятые! — крикнул Лаврентий на кур, ковырявших на завалинке.

Он сделал вид, что не расслышал ее и не заметил поклона. Позванивая ключами, Лаврентий направился к своей лавке, помещавшейся в большом амбаре у самой дороги против дома. Марья пошла за ним.

— Приехал, значит? — спросил Лаврентий и, не дожидаясь ответа, с едкой усмешкой добавил: — Как же это так: четыре года за власть воевал и фунтом сахара не разжился?

— То-то и есть, что воевал, не добро наживал, — возразила Марья, метнув на него быстрый взгляд.

Лаврентий громко кашлянул и ускорил шаг. Поднявшись на низкое крылечко перед широкой дверью лавки, он повернулся к церкви и стал сосредоточенно и важно креститься на колокольню, однако уголком глаза наблюдал за Марьей.

— Сахар в городе дорожает, — сказал Лаврентий, осматривая яички.

Он брал их каждое двумя пальцами и придирчиво рассматривал на свет.

— Все свежие, — с нетерпением сказала Марья.

— Вот эти не пойдут, — сказал Лаврентий, отделяя от общей кучи пять штук, которые казались меньше других.

— Бог с вами, Лаврентий Захарыч, все вчерашние и сегодняшние.

— Не приму, — коротко отрезал он.

Конечно, и эти яйца были такие же свежие, но Лаврентию захотелось хоть чем-нибудь кольнуть эту женщину, притушить ее радость. Однако Марья не стала спорить. Схватила с чашечки весов неполный фунт сахару, сложила обратно в кузовок забракованные яйца, выпорхнула из лавки. Глядя ей вслед, Кыртым думал о Григории Канаеве. Как-то он теперь поведет себя? Конечно, теперь все вроде поворачивается на прежний лад: торгуй, богатей — препону нет. Можно со временем заняться каким-нибудь делом и покрупнее. А этот, что вернулся из армии, человек опасный. Кто знает, какие порядки установит в селе. Он хоть и в стороне от власти, но все же, наверно, коммунист.

Его размышления прервало появление Степана Гарузова, неуклюжая фигура которого встала в дверях. Новый посетитель вгляделся в полумрак лавки.

— Доброго здравия Лаврентию Захаровичу, — сказал он.

Степан нерешительно перешагнул порог и остановился перед прилавком, быстро скользнув глазами по полкам с товарами.

— Тебе опять в долг чего-нибудь? — сказал Лаврентий, не отвечая на его приветствие.

— Погоди, Лаврентий Захарыч, я, может, совсем и не за этим пришел. Я, может, поговорить с тобой хотел, а ты уж сразу обрезал меня.

— Стало быть, новость какую принес, рассказывай.

— Какие теперь новости, Лаврентий Захарыч. Вчера вот двоюродный брат приехал, может, слышали?

— Это безбожник-то? — произнес Лаврентий и перекрестился. — Прости, господи, меня грешного, что приходится упоминать о таком человеке. Добрые люди небось остались на войне убитыми, а этого обратно нелегкая принесла на нашу голову.

— Человек он не худой, Лаврентий Захарыч, — начал было Степан, но Лаврентий прервал его:

— Сам не худой, а рубашка на нем худая, — и, помолчав, спросил: — Что же ты плохо встречаешь брата-то?

— Да ведь дела, Лаврентий Захарыч…

Лаврентий вышел из-за прилавка и направился к двери, бесцеремонно напирая грудью на Степана. Не спеша он запер дверь и в раздумье опустился на нижнюю ступеньку, потряхивая ключами. Степан присел перед ним на корточки. Лаврентий наперед знал, что Степан сейчас будет что-нибудь просить. «Ну и черт с ним, все равно ничего не дам», — думал он, глядя поверх его лохматой головы на обсиженную галками и воронами маковку колокольни.

По небу лениво плыли обрывки белых туч, легкие и прозрачные, словно гусиный пух.

Поверх берез, росших за церковной оградой, виднелись высокие тополя перед домом Кондратия Салдина. Задержав на них свой взгляд, Лаврентий медленно поднялся со ступеньки.

— Сев вот подошел, а у меня семян нет… — сказал наконец Степан, видя, что Лаврентий, собирается уходить.

Резким движением ноги Кыртым отбросил валявшийся поблизости осколок кирпича и зашагал к салдинскому дому.

Молча ему вслед глядел Степан и, когда Лаврентий свернул за угол ограды, плюнул со злостью, махнул рукой и пошел в противоположную сторону.

2

Шел Степан Гарузов вдоль улицы, низко опустив отяжелевшую от дум и забот лохматую голову, шел и смотрел на свои истоптанные лапти. Его порты из грубого домотканого холста, залатанные на коленях, то и дело сползали вниз, все время приходилось их подтягивать. Степану сегодня не везло. С утра, как только вышел он от Григория, куда наведывался, чтобы повидаться с двоюродным братом, пошел прямо к Платоновым, надеясь сговориться с ними о семенах. Много забот у Степана, но основная, не дававшая ему покоя ни днем ни ночью, была о семенах. Даже радость от встречи с двоюродным братом тускнела от нее, становилась второстепенной. С тоской смотрел Степан, как люди выезжали с сохами и боронами. Время не ждало, пора было сеять, а он вынужден носиться по селу в поисках доброго человека, который помог бы ему в беде. Но у кого они сейчас, после неурожайного года, лишние семена-то? Только у очень зажиточных односельчан. А их не так уж много. У двух он уже побывал, что-то скажет третий? Как подойти к нему, чтобы разжалобить очерствевшее сердце? Научили Степана эти вечные недостатки, мыкания по людям, какому-то особому языку, приниженно-льстивым словам, чтобы не получить отказа. Где уж тут до гордости, за отсутствие которой часто брат Пахом называл его портянкой: на какую хочешь ногу крути, ей все равно…

Степан только хотел свернуть с дороги к новым воротам Ивана Дурнова, как над ним раздался громовой бас попа Гавриила:

— Не почитаешь, Степан, не почитаешь!

Степан поднял глаза и схватился было сорвать шапку, но его узловатые пальцы только скользнули по непокрытым волосам.

— Прости, бачка, не увидел, — сказал он.

— Мирское тебя заедает, Степан. Погряз ты в ем, как телок в болоте. И бога через это забывать стал. Опять не был в церкви.

— Прости, бачка, в следующее воскресенье обязательно пойду.

— Бог простит, Степан.

Гавриил слегка прикоснулся к большой соломенной шляпе и зашагал дальше. Несмотря на свою тучность, он шел легко и быстро, выбрасывая далеко вперед толстую сучковатую палку.

Тронулся было и Степан, но вдруг остановился. «Коли повстречался долгогривый, удачи не жди», — подумал он и с тоской посмотрел на новые ворота. Неожиданно встреча с попом отняла у него всякую надежду добиться здесь чего-нибудь. Потоптавшись на месте, он медленно побрел обратно. При выходе на площадь дорогу ему перешла женщина с пустыми ведрами. Степан опять остановился и выругался про себя: «Чтоб тебе ногу вывихнуть, беспутная ты этакая, не видишь, человек по делу идет». Степан обошел то место, где ему перешли дорогу, и вышел к церкви. Его взгляд сразу же остановился на большом кирпичном доме Артемия Осиповича. Размахивая длинными руками больше обычного, он направился к высокому крыльцу.

Перед домом Артемия Осиповича когда-то стояла высокая красивая изгородь, от которой теперь сохранилось лишь несколько столбиков. Буйно разросшаяся сирень надвигалась на остатки истоптанных клумб и еле заметных дорожек. Где-то здесь под кустами белой акации была широкая скамейка, на ней теплыми летними вечерами часто сиживал с гитарой сын Артемия Осиповича. Заслышав его, сюда спешили молодые рыжие дочери попа Гавриила, и весь вечер здесь раздавались их пискливые голоса вперемежку со звоном гитары. Но все это в прошлом. Теперь здесь кладбищенская тишина и запустение. Давно осыпались и засохли цветы, за которыми ухаживала жена Артемия Осиповича, обломались кусты акации, повалилась и сгнила красивая изгородь.