Летний домик с бассейном

Я огляделся по сторонам, посмотрел, что делают остальные. Мальчики надели пестрые купальные трусы. Длинные, до колен. Каролина сняла блузку и, оставшись в бикини, улеглась на банное полотенце, которое расстелила на гальке. Мои дочери тоже переоделись в бикини. Строго говоря, Лизе верхняя часть была пока без надобности, но она, разумеется, не хотела отставать от старшей сестры.

В последнюю очередь я посмотрел на Юдит. Она сидела на корточках возле той синей сумки, из которой извлекла Ралфовы шлепанцы. Достала флакон масла для загара и принялась натирать плечи. Это я хорошо разглядел. А вот что на ней только трусики от бикини, отметил вскользь. Боялся, как бы Юдит не застукала меня на том, что я глазею на ее грудь, и потому тотчас опять перевел взляд на море. Ралфа не видно. Я присмотрелся получше: в самом деле, нигде не видно. Пляж располагался у маленькой бухточки. Там, где она соединялась с морем, был скалистый полуостровок, через который перехлестывали волны прибоя. Странное получится начало отпуска, подумал я, если Ралф в первый же день утонет. Или, может, не утонет, но его, кашляющего, хватающего ртом воздух, вытащат на пляж. Да, доктор тут есть. Кроме меня, искусственное дыхание рот в рот никто не сделает. Не уложит его на спину, не помассирует живот, чтобы он выплюнул морскую воду, которой успел нахлебаться. Я представил себе собственный рот у рта Ралфа. Наверняка почувствую вкус каракатиц. Это же рыбный ресторан, подумал я и рассмеялся.

— Марк! Марк!

Вон он, на самой высокой точке полуостровка. Маску и дыхательную трубку сдвинул на макушку. Размахивает рукой.

Я решился. Принял решение, которое возымеет далеко идущие последствия для дальнейшего хода нашего отпуска, так я думал в тот миг. Снял майку, шорты и трусы. Спиной к пляжу, как можно ближе к границе суши и моря, в том месте, где волны набегали на гальку. Таким образом всякий, кто смотрел на меня, секунд пять видел мое совершенно обнаженное тело, хотя только со спины. Наименее неприятное зрелище, смею надеяться. Взял купальные трусы, закатанные в полотенце, нагнулся, чтобы их надеть. Простенькие трусы, со штанинами почти до колен. Неяркие. В цветочек. Но черно-белые. Надел, завязал бантиком шнурок, держащий их на талии. Натянув плавки в первый же день у моря, я дал понять, что отныне буду надевать их всегда, в том числе и у бассейна.

— Сюда, Марк. Сюда, ты глянь.

Когда я выкарабкался на полуостровок, Ралф вручил мне маску и трубку.

— Здесь, неглубоко. Распластался на камне, большущий. — Он показал руками размеры. — Осьминог. Великан. Полакомимся вечерком.

Стэнли и Эмманюель никогда не ходили с нами к уединенным бухточкам и галечным пляжам. Большей частью оставались на даче: Стэнли за столиком на террасе работал над сценарием «Августа», а Эмманюель не спеша плавала в бассейне. Или же оба ездили по окрестным деревням и городкам, посещали музеи, церкви и монастыри. Стэнли брал с собой цифровой фотоаппарат с большим дисплеем. И по возвращении показывал нам отснятые кадры. Башенные шпили, аркады и монастырские сады. Я старался выказать интерес, что давалось мне нелегко. Было там и множество фотографий Эмманюель: Эмманюель сидит, поджав ноги, на стеночке возле какой-то конной статуи; Эмманюель в кокетливой позе у пруда с фонтаном, бьющим из каменных карпов; Эмманюель в уличном кафе у стола, покрытого белой скатертью, из ведерка на столе виднеется обернутое белой же салфеткой горлышко бутылки; Эмманюель, обсасывающая ножку не то краба, не то креветки. Фотографии Эмманюель преобладали. Порой Стэнли задерживал на дисплее ее фото.

— Вы посмотрите, — говорил он тогда, и на губах его возникала мечтательная усмешка. — Ну разве же не хороша?

Что правда, то правда. На снимках с Эмманюель что-то происходило. Она как бы отделялась от самой себя. От своего физического существа, преимущественно вялого и безразличного. Я видел, с каким самозабвением Стэнли смотрит на ее фотографии. Словно вырезал портрет из журнала. Одного из тех, которые подростки прячут под матрасом.

В иные дни мы с утра до вечера сидели возле бассейна. Ближе к полудню Ралф разжигал барбекю, а Юдит приносила из холодильника первые банки пива и бутылки белого вина. Тогда мы наслаждались «легкой трапезой» на террасе. Потом все устраивались в шезлонгах вокруг бассейна, где большинство вскоре засыпало. Мальчики протянули со второго этажа канат к трамплину для прыжков. Вылезали в окно и на руках спускались по канату вниз, а очутившись над бассейном, разжимали руки и падали в воду. Под аплодисменты наших девочек, которым мы запретили пользоваться канатом. Пока возился с барбекю, Ралф оставался в шортах, но было заметно, что он ждет не дождется конца обеда, чтобы их скинуть. Вода выплескивалась через бортик, когда он с громким криком нырял в бассейн. Я неизменно наблюдал за этим первым нырком с особым вниманием. Как врач. Лет этак двадцать назад нас решительно уверяли, что сразу после еды лезть в воду не следует. Теперь этот взгляд устарел. Теперь считается, что долго выжидать как раз незачем. Пищеварение достигает полной силы лишь через час. Через час реально возникает опасность. Кровь приливает к желудку и кишечнику. Мозговая активность падает. Процесс мышления замедляется, а в конце концов даже полностью замирает. И к другим частям организма поступает слишком мало крови. Слишком мало кислорода. Из-за его нехватки ноги слабеют. Руки и плечи покалывает, они теряют чувствительность. Человек, который в разгар процесса пищеварения плавает в море, рискует стать игрушкой волн. Или предательские течения могут унести его в открытое море. Но сразу после еды опасные явления еще почти не проявляются. Желудок, конечно, полон. И это тоже несколько рискованно. Блюда с расплавленным сыром могут разом застыть. Сыр слишком быстро остывает, превращаясь в плотный комок. Перекрывает привратник. Выход в кишечник оказывается заперт. Соусы будут перекатываться туда-сюда, как нефть в трюме исполинского танкера. Во время шторма этот танкер угодил в передрягу, налетел на скалы и разломился надвое. Соусы плещутся о стенку желудка, по пищеводу поднимаются вверх. Пловец рискует захлебнуться собственной рвотой. Рвотные массы попадают в дыхательное горло. Он еще успевает высунуть руку из воды, зовет на помощь. Но на пляже нет никого, кто бы его увидел. Никого, кто бы услышал. Он исчезает под водой, и лишь спустя дни (а нередко и недели) волны выносят его на другой пляж, на расстоянии многих километров.

Так я смотрел на Ралфа, когда он нырял в бассейн. Каждый раз принимая в расчет, что он не вынырнет. Или с размаху ударится головой о дно и будет парализован от шеи до ног. Но он всегда, кашляя, фыркая и хрипя, всплывал на поверхность и по лесенке выбирался на бортик. Потом стелил в шезлонг полотенце и укладывался на солнце обсохнуть. Не прикрываясь. Лежал расставив ноги, его большое тело в шезлонге не умещалось, ноги свисали по бокам — все открыто, обнажено, чтобы загореть на солнце.

— Вот это отдых так отдых! — говорил он, рыгал и закрывал глаза. Минутой позже рот приоткрывался и раздавался громкий храп.

Я смотрел на его живот, на ноги. На его член, лежавший сбоку, на бедре. Потом смотрел на своих дочерей. На Юлию и Лизу. Их это словно бы ничуть не раздражало. Они затевали в бассейне игры. Играли в салки с Алексом и Томасом. Или Каролина бросала в воду монетки, за которыми они ныряли. Я спрашивал себя, может, я и вправду ханжа. Может, я сам виноват, что нахожу скабрезным обнаженный член Ралфа Мейера в столь непосредственной близости от моих юных дочерей. Никак я не мог разобраться, а пока не разобрался, считал скабрезным. Помню, однажды в полдень пришел слесарь из квартирной конторы. У нас возникли проблемы с напором воды: к вечеру из душа только капало. Не надев шорт и даже не прикрывшись полотенцем, Ралф встал из шезлонга, за руку поздоровался со слесарем. Я заметил, как слесарь смотрел. Вернее, не смотрел. Ростом он был минимум на две головы ниже Ралфа. И находился ближе к Ралфову хозяйству, чем человек нормального роста, менее тридцати сантиметров разделяли его голову и болтающийся между ног Ралфов член — опусти он взгляд всего на несколько миллиметров, и эта штука почти целиком заполнит поле его зрения. Ралф сунул ноги в шлепанцы и впереди слесаря поднялся по лестнице. Оба скрылись в доме, а когда минут через пятнадцать снова шли по лестнице, Ралф по-прежнему ни штаны не надел, ни в полотенце не завернулся.

— Резервуар на крыше, — сказал он. — Засорился, видите ли. Вдобавок и дождей, мол, почти не было.

Наутро душ в ванной вообще не работал. Как и краны и душ у бассейна. Ралф чертыхнулся и схватил мобильный.

— Мы, черт побери, платим за эту дачу бешеные деньги, — сказал он. — Пускай придумывают, как быть. Меня их проблемы не колышут!

Но в конторе на звонок никто не ответил. Ралф снова надел шлепанцы, в порядке исключения он уже был в шортах.

— Поеду к ним, — сказал он. — Все выложу, что думаю про этот их резервуар.

Тогда-то Каролина и вызвалась вместе со мной съездить в контору. Ралф запротестовал, но она добавила:

— Заодно мы с Марком зайдем в магазин, купим кое-что. Сегодня вечером ужин готовим мы.

При этих словах она смотрела на меня. С улыбкой, но по глазам я понял, что дело серьезное. Что-то пробормотал, а потом пошел в палатку за ключами от машины.

20

По дороге Каролина говорила мало. У выезда на шоссе я хотел повернуть налево, в направлении квартирной конторы, расположенной на окраине ближайшего городка, но жена тронула меня за локоть:

— Нет, сперва позавтракаем. На пляже.

Немногим позже мы сидели на воздухе, за столиком того ресторана, где в первый вечер столкнулись с Мейерами. Каролина окунула круассан в большую чашку кофе со сбитым в пену молоком.

— Наконец-то вдвоем, — со вздохом сказала она. — Вот этого мне и хотелось.

Что да, то да, в правоте ей не откажешь. Волей-неволей мы оказались вовлечены в суматошный быт дачного дома, который делят между собой человек десять. В эту суматоху включаешься незаметно, она захватывает тебя, как подводное морское течение, невидимое для невооруженного глаза. В такой обстановке редко удается побыть одному, а то и не удается вообще. Личная жизнь сокращена до минимума, как дежурный огонек в газовой горелке. Раз-другой я попытался в одиночку съездить в деревню за хлебом, но всегда кто-нибудь увязывался за компанию. Как правило, Ралф. «Ты в деревню, Марк? Отлично! Нынче базарный день. Заодно купим свежей рыбки и фруктов». В результате я еще минимум полчаса стоял с ключами возле машины, ждал его. «Мальчики тоже поедут, — объявлял Ралф, наконец появившись наверху лестницы. — Помогут нам тащить покупки. Минутку. Алекс еще в душе».

— Да, мне хотелось того же, — сказал я теперь Каролине. — Хорошая идея.

Я наблюдал за отцом и сынишкой, запускавшими змея. Змея на двух шнурках, которого можно заставить летать по кругу и входить в пике. Каждый раз, когда отец передавал шнурки сынишке, змей с громким стуком приземлялся в песок. В море в этот час виднелся один-единственный белый парус. Белый круизный корабль почти незаметно двигался слева направо вдоль линии горизонта.

— Долго нам еще терпеть? — спросила Каролина.

— Что терпеть?

— Марк… Ты прекрасно понимаешь, о чем я. Для Юлии и Лизы там весело, но сколько еще вытерпим мы? Как долго еще, чтобы уехать без чувства вины?

— Все так плохо? — начал было я, но тотчас заметил, какое у Каролины выражение лица. — Прости. Ты права. Плохо. В смысле, я порой тоже с трудом выдерживаю. Столько народу. Ралф… — Я вопросительно посмотрел на нее. — Тебе по-прежнему докучает… докучают его взгляды?

— Нет, спасибо нашей ослепительной фотомодели, уже нет.